— Возможно знает, но маме сейчас очень плохо. Я не думаю, что она сможет ответить вам хотя бы на один вопрос. Её врач сказал, что последствия стресса могут быть самыми непредсказуемыми.
— Я понимаю, — опять этот взгляд сочувствующий. То ли настоящий, то ли притворяется. А меня это раздражает.
Да что ты понимаешь? Плевать ты хотел на меня и на мою мать. Ты работу свою делаешь. Тебе дело надо закрыть по всем правилам и тебе всё равно, что я думать не могу, говорить не могу, что мне хочется закрыться в комнате в полной тишине и не слышать тебя! Никого не слышать и не видеть. У меня отец застрелил моего брата. Застрелииил! И сам застрелился. И я не знаю, за что… Я не знаю почему, а ты допрашиваешь меня, тварь бесчувственная. У меня семья разрушена. Я не знаю, из каких осколков себя собирать, понимаешь? Это ты понимаешь? Конечно же, нет.
— Хорошо, Мирослава Лазаревна. Я думаю, что на этом все. Я вызову вас, если у меня возникнут дополнительные вопросы после вскрытия.
— Когда я смогу забрать тела? — голос чужой. Неузнаваемый. Как жутко говорить о своих близких это страшное слово — тело. Не человек уже, никто. Просто тело. С номером. С биркой на ноге. И я пока что не могла этого осознать в полной мере. Да и не хотела. У меня в голове не укладывалось, что мы сейчас говорим о моей семье.
— Дня два-три, и сможете забрать. Примите мои искренние соболезнования.
Я кивнула и подняла взгляд на стену, увешанную портретами убитых. Какими-то пометками, красными кругами на карте. В груди что-то больно дернулось и осело тяжелым осадком. Придавило меня к стулу, заставив рассматривать лица и фамилии… Знакомые фамилии… Очень знакомые.
«Брылёв… Наумов… Забродов… Чистова… Голубев… Шестаков…»
— Вы нашли…, — я сглотнула слюну, и в пересохшем горле запершило, — нашли убийцу?
— Да. Нашли. Он сам явился к нам с повинной. С ним уже работает следствие.
Затуманенным взглядом смотрю на снимки жертв и на портрет Джокера… тот самый, который я привыкла видеть на аватарке.
— И кто это был?
«Водитель скорой Голубев, сказал, что застрял в пробке, когда ехал к месту происшествия. Впрочем, Шестаков, врач, который принял вызов, утверждал, что они бы все равно не успели… множественные колото-резаные раны…»
— Неуравновешенный больной психопат. Повернутый на персонаже. Вот такие нынче маньяки. Джокеры, Декстеры, Хаусы.
Я рассеянно кивнула и поднялась с кресла.
— Все оказывается так просто, да?
— Что? — он склонил голову набок.
— Ну все оказалось просто. Псих, повернутый на персонаже. Сам пришел и сознался. Вам повезло.
«Свидетель защиты Марина Чистова отрицала, что провела ночь с подозреваемым, тем самым опровергая алиби…».
Следователь прищурился, внимательно меня разглядывая. Ему явно не понравилось то, что я сказала.
— Конечно, повезло. Вы идите, Мирослава Лазаревна. Вам отдохнуть надо. В вашем положении нельзя сильно нервничать. Вы бы поспали. У вас есть к кому поехать?
В каком положении? Я не ответила, вышла из кабинета, завязывая шарф и кутаясь в куртку. Не к кому мне ехать. Джокер не отвечал на мои звонки и не звонил сам… Джокер. Я истерически расхохоталась. Нет, уже не Джокер. А Костя. Костя Туманов, которого и нет вовсе. Ни по одному документу. Который сгорел в каком-то селе.
«Свидетель обвинения Забродов, подтвердил, что обвиняемый был агрессивной личностью. Он неоднократно избивал сына Забродова и угрожал расправой самому свидетелю…».
Я приехала домой, поднялась к себе в квартиру и села на пол у стены, так и не раздеваясь. Какое-то онемение внутри. Жуткое онемение. Меня словно выключили. Я вроде функционирую. Думаю, двигаюсь, хожу. А мне кажется, я все это делаю во сне. Под каким-то гипнозом. А еще мне до боли хочется к нему… Когда плохо, так тянет к тому, кого любишь, кто сильнее. Кто может мне сказать: «Проснись, Принцесса, это просто кошмар. Я рядом. Открой глаза. Посмотри на меня, девочка».
И мне хотелось к НЕМУ. Чтобы обнял и прижал к себе, чтобы гладил по волосам, пока я смотрю в одну точку. Только он тоже часть этого кошмара… и я постепенно начинаю понимать, что он самая главная его часть. Не мелкий пазл, а основная конструкция всей картины… я бы даже сказала, её автор.
Боже! Как же холодно и включать отопление не хочется. Вообще не хочется шевелиться. Спать хочется. Закрыть глаза и проснуться где-то в позавчера. У него дома. В его постели. Сунула руки в карманы, и пальцы сжали флэшку. Вскочила и бросилась к ноутбуку. Включила на полную громкость и снова по стене на пол, обхватив себя руками и глядя на монитор.
Пока там кадры с Димой и его любовником мелькают, у меня перед глазами совсем другие кадры. Фотографии на стене в кабинете следователя. Одна, вторая, третья… И сначала, цепляясь за фамилии, а потом эти же фамилии в тех статьях, что прочла вчера. В голове туман и густое марево. В ушах звенит, и я снова смотрю на монитор. Все расплывается перед глазами. А дальше голос Димы на всю комнату. Пьяный голос, срывается на хохот, язык заплетается.
«Мое первое дело, Олежек. Видишь, мальчика? Убийцааааа. Маму с папой зарезал, сестре горло перерубил. А он не виноват, Олежааа. Все думали, что он, а я знал… знал, что не убивал. Знал и в психушку засунул, чтоб папа не узнал, как я трахал того нарика, который порешил всю семейку. Сссуку такую…
— Ты серьезно? Я помню, об этом все газеты пестрели.
— Да ты еще сопливым был.
— Ну читать — то умел. Ты был его адвокатом?
— Быыыл. Я б его вытянул. Я бы прославился еще тогда… Это взрыв был бы. Но… блядь. Связь у меня был в универе…
— Кобелинааа.
— Отец меня в бараний рог бы скрутил… ик… он ненавидит педерастов. Говорит, яйца бы им отрезал тесаком тупым… ик… наследства бы лишил… Но я все уладил.
— Да, ты у меня крутой сукин сын. Не жалко пацана?
— Да лох он. Ничего. Сидеть — то кто-то должен. А я его в санаторий почти. Всех на суде порвал. Всеееех. Его даже жалели. Вот двинет отец копыта, все мне достанется, и заживееем мы с тобой. А так все бы этой чокнутой суке отписал.
— Кому?
— Да сестре моей слабоумной. Убрать бы ее с дороги. Как кость поперек горла. Ничего. Я ее тоже в санаторий определю. После пожара мозгами двинулась. А это я дом поджееег. Яяяяя. Все я. Что-то хреново мне. Блевать охота. Ты что мне подсыпал, а?
— Да нажрался ты, Белозеров. Я-то тут при чем? Какой пожар?
— Какая разница теперь? Воды принеси. Сушит меня. И отсоси. Кончить хочу. Сука она… на хрена они ее родили? Им меня мало было? Я бы ее еще в детстве утопил… ик… и топил, а она не тонет. Как дерьмо какое-то, всплывает и всплывает. В огне не горит. Неубиваемая…
— Ты что несешь, Дим?
— Ничего. Соси давай.
— У тебя не стоит.
— Так подними!».
Я закрыла глаза, облокотившись о стену. Вот что увидел отец. Вот почему выстрелил. Потому что понял все. Понял, что нет и не было семьи никогда. Нас всех не было. Спектакль окончен. Свет погас и декорации сгорели.
И внутри ни слез, ни ненависти. Пустота, как в пустыне. Даже эхо своего голоса слышу. Идеальная семья Белозеровых.
Сын — конченый ублюдок и отец — убийца… Сама не понимаю, как головой о стену бьюсь и хохот свой истерический слышу. Сначала слегка. А потом все сильнее и сильнее затылком, сжимая виски руками. И перед глазами опять эти лица со стены следователя. Хороводом. Вереницей. Одно за другим… и там же лицо Димы с его ухмылкой. Закричала, сильно ударилась головой. Крик перешел в стон…
«— Не всегда нужно помогать. Иногда достаточно просто не мешать.
— Чему?
— Правосудию».
Зажмурилась, скривилась от боли, которой свело все тело… А в комнате голос Джокера зазвучал под тихую музыку на заднем фоне.
«Мы обязательно встретимся
Слышишь меня? Прости.
Там, куда я ухожу, весна.
Я знаю, ты сможешь меня найти.
Не оставайся одна».
© Мертвые Дельфины — Весна
Голос затих, а у меня дыхание остановилось и словно ножом прямо в сердце. Глубоко по самую рукоятку. Да так, что заорать захотелось в агонии. Вскочила с пола, ключи со стола стянула и бросилась к двери.
НЕТ! Не смей… Не смей этого со мной делать, Костя! Не сейчас! Не сегодня! По лестнице вниз, спотыкаясь, ломая ногти о перила… а в голове все еще его голос звучит под музыку, от которой кровь стынет в жилах:
«— Здравствуй, моя Принцесса! Моя. Да, моя. Мне кажется, я мог бы повторять это слово вечность. Три буквы, от которых тело сводит странной судорогой радости и дикой ревности. Ревности, потому что никогда не смогу звать тебя так с абсолютной уверенностью. Без оглядки в себя самого. Смешно, я бы предпочел любого соперника, самого успешного и лучшего из мужчин, тому, который есть у меня сейчас. От них хотя бы можно избавиться…
Если бы мог предусмотреть, что так прочно увязну в тебе, черта с два я бы подругу твою тогда убил и на ее место устроился. Больно стало, да, маленькая? А ведь это я сделал. Просто потому что мешала она мне. Попутная жертва. Я так их всех называю. Без вины виноватых. Тех, кому не повезло оказаться в радиусе моей мести. Понимаешь теперь, о каком монстре я тебе говорил?
Помнишь, мы говорили о том, что Принцесса без Дракона и не Принцесса вовсе, а так, напомаженная Барби, скучающая в ожидании своего инфантильного Кена? Тебе повезло, у твоего Дракона, как полагается, три головы. Или не повезло… Теперь ты знаешь это, Мирослава. Не испугалась? Пожалуйста, бойся. Бойся, чтобы держаться как можно дальше».
Больно ли мне? Да мне от боли биться головой о стены хочется… Мне терять тебя больно. Да, я уже стала частью тебя. Я трансформировалась, Джокер. Не знаю кто я теперь. Может быть я ищу тебе оправдания, а может быть я такая же, как и ты… Но я уже сделала свой выбор. А Нина… пусть она нас простит. Пусть простит мне мою одержимость тобой. И да, мне страшно. Мне страшно остаться в этом мире без тебя. Ты отнял у меня все… ты, по сути, разрушил мою жизнь. Не отнимай у меня последнее, что осталось — самого себя. Или возьми меня с собой.