– Бабушка, а «под колпак» это как?
– А ты во взрослые разговоры не встревай. Собирай кубик-рубик. – И снова мне. – За ним теперь уход нужен.
– Правильно делаете, что уж тут старое вспоминать! Да и чувства, наверное, сохранились.
– Ну да! – раздражённо отворачивает она лицо к окну. – Какие там чувства!
– Наш дед, как чемодан без ручки: нести тяжело и бросить жаль! Правда, бабушка? – снова встревает в разговор внук.
– А ну-ка не суй нос во взрослые дела! Сейчас пересажу вниз, будешь знать! – строжит его бабушка.
– Сама ж говорила!.. – тихонько ворчит Васик.
– Квартира нужна, – не обращая внимания на мальчика, объясняет мне она. – Внука пропишу. Месяц, другой потерпеть осталось…
Какое-то время она молчит, ждёт, когда заснёт мальчик. Встаёт, заботливо укрывает его простынкой.
– Спит. Укачало. Ох, языкастый! Ко всякому разговору уши тянет. – А глаза у самой светятся такой нежностью, что я тоже невольно улыбаюсь.
– Вижу, во внуке души не чаете. Говорят, что внуков бабушки больше, чем детей своих любят. Мне ещё до внуков далеко.
– Что верно, то верно. Да и справный мальчонка получился. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
– Это вы про кого так?
– Про зятька своего. Оставил дочку с годовалым ребёнком на руках. Не понравилось, видите ли, что я к ним жить приехала. Четыре месяца уговаривал меня в свою квартиру перейти. Я как на пенсию вышла, из Тюмени к ним и прикатила. Квартиру двухкомнатную купила рядом, с евроремонтом, с консьержкой. А жила у них, в однокомнатной, не без умысла. Хотелось зятька на коммерцию раскрутить, уму-разуму научить. Да, уж больно упрямый попался! Среди ночи от нас ушёл. Злился, что с дочкой сплю. А я её сама так учила: принёс деньги – ложись с ним спать, не принёс – гони на кухню. Там тоже диван есть. Так, знаете, что он мне заявил? Мол, это, мама, бытовая проституция. А я ему: «Прикуси язык! И «мамой» больше не зови!». Стал звать по отчеству. Что вы на меня так смотрите? У нас на Украине все так делают. Должен же какой-то рычаг у женщины быть, чтобы семейную ситуацию к себе лицом разворачивать. Правильно говорю?
От неожиданности вопроса в лоб я только растерянно пожала плечами. Она не смутилась. Поддержки от меня, видно, и не ждала.
– Старшего-то зятька я вышколила. Поначалу тоже всякое было. Вешался даже. Дочка меня после этого пять лет в гости к себе не звала. А теперь сам благодарит, мол, если бы не Ваша жёсткость, вряд ли добился бы такого положения. В милиции работает. Уже до полковника дослужился. А этот крепкий орешек попался. Ну да скатертью дорога! Может, это и к лучшему. Мужик должен уметь деньги зарабатывать. Я – женщина, а вон сколько получаю. Не чета его учительской зарплате. Не умеет наша молодёжь работать. А мне в жизни досталось. Мать свою не помню даже, рано умерла. Родственники воспитывали. Погнула на них спину, пока в техникум не поступила да на свои хлеба не перешла. Сразу после учёбы в муженька своего, сдуру, влюбилась.
– А почему «сдуру»-то»? Дело молодое, понятное.
– Красивый больно был. Задним умом теперь понимаю, что с лица воду не пить. А тогда самолюбию льстило: столько девок за ним бегало!
Круглолицый, кареглазый, будто сбитый весь. И всё мог достать. На одной ноге крутился. Этот пострелёнок, – гордо кивнула она в сторону спящего внука, – весь в деда! Тот, бывало, пантов ради, из Хабаровска в Москву пивка попить на самолёте летал. В спортивках и в домашних тапочках. У него сестра стюардессой на «ТУ-134» работала. Ещё тот выпендрёжник был! Но любила я его, ох как любила! Как уехал с любовницей в Тюмень – вся высохла с горя. От ветра качалась. По ночам всё думала, как ему отомстить. И тут случай подстатился. Младшенькая моя заболела. Гепатит «В» где-то подхватила. Половину крови своей ей тогда отдала. Он по телеграмме тут же прилетел. Неделю от постели дочки не отходил. Больно младшенькую-то любил. А как кризис миновал, снова в Тюмень засобирался. И тут я грех на душу взяла. Пирогов напекла и к бабке одной побежала. Та на пироги эти и нашептала.
– И что потом? – не смогла сдержать любопытства я.
– В первый день, как на работу после поездки вышел, свая на руку упала. Еле жив остался. Руку ампутировать пришлось по самое плечо. И тогда уж я к нему полетела и неделю у постели сидела. И высидела своё. Должность он мне выбил и квартиру однокомнатную. Говорю же, такой шустряк, ко всем подход имел. И за дочкой вдвоём поехали. Старшая уже замужем была.
– Сошлись, значит? – в душе порадовалась я.
– Нет! – усмехнулась она. И недобрая тень пробежала по серым глазам, словно поезд в туннель угодил. – По соседству жили, в разных квартирах. Как в той песне поётся «…Наши окна друг на друга смотрят вечером и днём!» Дочка между двух огней разрывалась. Придёт от него, я её давай за косы таскать. Ревновала так. А потом всё это мне сполна вернулось.
– Как это? – не совсем поняла я.
– А так! Всякое зло к человеку возвращается. Камней в желчном пузыре столько накопила, что чуть на тот свет не ушла. Сорок восемь штук врачи насчитали. После операции в коробочке приподнесли, до сих пор храню…
– Думаете возмездие?
– Не думаю, знаю. В книге одной мудрой вычитала. Потому как не только бабка на пироги те нашептала, на моих проклятьях и слезах они замешаны были. До чего ему домстила, не заметила, как молодость мимо прошла. А какие мужчины за мной ухаживали! Никто не нужен был. Женщиной себя не считала. Казак в юбке! Мужики меня на стройке пуще огня боялись. Ни одна планёрка не проходила, чтобы я кому-нибудь из их мужского рода-племени кожу на лице ногтями не спустила. Зато мои пятиэтажки всегда самыми лучшими были! В премиях купалась. А вот в быту – полный аскет. Приятельница надо мной всё смеялась: «Ты когда, Тонька, свою кожаную куртку на приличное пальто сменишь?». У куртки той все рукава протёрты были. А когда продала квартиру да переезжать к детям стала, в машину легковую всё барахлишко уместилось: две тарелки, две чашки, чайник, кастрюля, половик, подушка да одеяло – вот и всё добро.
– А муж, значит, там остался?
– Нет! Он от меня через несколько лет из Тюмени обратно на Украину
сбежал. И снова себе какую-то любушку завёл. Говорят же в народе: привыкнет собака жёрнов лизать – собаку убей, или жёрнов разбей. Вот уж правда! Без руки, казалось бы, больной весь, кому нужен? И опять отвоёвывать пришлось! Забрала к себе, на этот раз внуком приманила. И даже расписались по новой. Всё чин-чинарём!
– Тут и сказке конец! – улыбнувшись, подытожила я.
– Не угадали! – рассмеялась женщина. – Он от меня, как тот колобок от лисы… Дай, говорит, хоть умереть спокойно! Только не на ту нарвался! Квартиру чужой бабе отдать! Ещё чего! Теперь вот вместе с внуком к нему едем. Куда денется? На улицу не выгонит.
– А мама мальчика где? – пренебрегая всяким приличием, полюбопытствовала я. Жизненная история соседки по купе просто заинтриговала.
– В Германии. Уж третий год.
– Замужем?
– Нет, там россиян за людей второго сорта считают. Только если за старика какого выскочить удастся…
– А где работает?
– С работой сложно: то в каком-нибудь ночном кафе подработает, то нянькой на полставки. Немецкий учит. Квартиру снимает. Я помогаю. Есть у меня средства. – Она замолчала, стала смотреть в окно. Видно было, что эта тема ей неприятна, и хвастать пока нечем. – А мальчонку, внучка своего, за сына считаю. Жизнь свою к его ногам положу! – Тут на серые глаза навернулись колючие слёзы. – Дочку в Германию специально отправила, хочу, чтобы у внука будущее было. И на Украину не без умысла его увожу. Чтобы ни отец, ни родители его, воспитывать мальчика мне не мешали.
– Вы прямо его, как собственность свою…
– Мой он, сказала же! И не отдам никому! Три месяца ему было, приехала с Тюмени в отпуск на него посмотреть. И как сейчас помню, на вокзал они меня все провожают, к поезду. Отец со сватом в коляске малыша везут, а мы, женщины, дочка, сватья и я, впереди. Сватья успокаивать взялась, мол, надолго уезжаете, но не расстраивайтесь, мы Вашу дочь в обиду не дадим и помогать малыша растить будем. А у меня от злой слезы взгляд помутился. А чего мне расстраиваться, говорю, у меня денег куры не клюют. Если только дочь на что пожалуется – на самолёт и сюда. Заберу и её, и внука. Не увидите больше никогда! Заметила, конечно, как сватья-то побледнела вся. Но слово не воробей. А мысль материальна. Как сказала, так и получилось.
– Стало быть, по образу и подобию своему слепить хотите? – невольно сорвалось у меня с языка.
– Стало быть, так! – резковато ответила она, уловив в моём голосе какой-то явный подвох. И тут же вся засияла, протягивая руки навстречу проснувшемуся мальчику.
– Вставай, мой красавец! Покажи тёте, как ты у меня хорошо читаешь. Он и английский учит, и на скрипке играет. А к дедушке приедем, в бассейн запишу. Благо рядом с домом. Потом восточная борьба на очереди. А как же! Мальчик за себя постоять уметь должен. Всему научу!!! – И это была последняя фраза, адресованная мне. Беседе была поставлена жирная точка. И снова вокруг никого не существовало. Мир спрятался за незримую, но надёжную ширму. Бабушка с внуком увлечённо играли в шахматы.
«Шах-и-мат! Шах-и-мат! Шах-и-мат! – стучали неугомонные колёса. А у меня в душе сверлил какой-то червячок. Читала бы лучше книгу! Так нет, надо было впустить в душу столько чужих проблем! Как священники эти исповеди принимают?! А, впрочем, принимают ли? Скорее всего, не разворачивая, Богу отправляют. Иначе чокнуться можно! Вот выслушала – и зацепило! Да ещё как! Из головы не выходило: каким вырастет этот мальчик, с глазами, похожими на берёзовые листочки? Чем отблагодарит он в будущем свою бабушку? Не сделает ли ход ферзём?
Ночь неотступно бежала вслед за поездом, перескакивала гулкие шпалы, цеплялась за вагоны. И только звёздное небо никуда не торопилось. Вселенной нравился этот весёлый скорый поезд, который стремительно нёсся по замкнутому кругу времени. Одно купе от другого отделялось не одним десятком лет, но для звёзд, которые с любопытством заглядывали буквально в каждое вагонное окно, это странное обстоятельство не имело абсолютно никакого значения. Они увлечённо записывали на плёнку вечности такие откровенные признания: