– Нет… не ссорились… но наши отношения сложно назвать дружескими, – парировал Клерс и, чтобы унять дрожь в руках, вцепился пальцами в кувшин, пытаясь налить вино.
Я подошла и мягко поставила емкость с жидкостью на место, чтобы он вновь не превратил ковер в алое месиво, как это случилось в первые дни нашего знакомства.
– Мы разные, Клерс, но это не значит, что я тебя ненавижу. Ты дорог Мулцибе́ру, поэтому считаю, что наши отношения можно назвать… сносными. Да, сносными.
Сатир устало усмехнулся, развернулся к окну, всматриваясь в полумесяц луны, его глаза вновь заволок туман.
– Сносные… Знаешь ли ты, Джойс, каково это – видеть, как умирает отец на руках, как останавливается его дыхание, как душа покидает тело? Вся моя жизнь – одно сплошное недоразумение. Боги недолюбливают нас, сатиров. Они дают нам могущество, но затем отбирают его – лишают возможности жить, здраво мыслить, и ради чего? Мне почти тридцать лет, а я до сих пор гадаю, в чем же заключается смысл жизни? Для чего мы делаем первый вдох? Радуемся первым успехам других, влюбляемся? Мне не было дано познать ничего. Лишь Мулцибе́р удерживает меня от рискованного шага – смерти.
– Мулцибе́р дорожит тобой и найдет способ спасти.
– Спасти… а есть оно, это спасение, про которое так твердят все вокруг? Я устал. Устал смотреть на самого себя, осознавая, каким жалким становлюсь изо дня в день. Мне страшно, Джойс, очень страшно.
Клерс повернулся ко мне лицом, по его щекам текли слезы. Сердце защемило от сострадания. Я разлила вино в полной тишине и протянула кубок Клерсу, который осушил его в один глоток. С грохотом поставив его на стол, сатир подлил себе еще и выпил до дна, слегка поморщившись.
– Что за дерьмо нам поставляют? Одна кислятина, а не вино.
– Клерс, посмотри на меня.
Сатир кинул на меня беглый взгляд, чуть мотнув головой в сторону. Я положила ладонь на его покрытое шерстью плечо и устремила взор на полумесяц, освещавший небосвод.
– Ты не одинок, мне тоже страшно.
– Что с тобой стало, Джойс? Почему угас огонь жизни в твоих глазах?
– Ты действительно хочешь это знать, Клерс?
– Да. Позволь ранам открыться и выпустить весь яд, что отравляет твою душу. А я просто побуду рядом. Чтобы… чтобы тебе не было страшно.
– Ты уверен?
В ответ сатир лишь кивнул.
– Тогда смотри.
Сделав пару шагов назад, я завела руку назад, отзывая магию. Вместо женщины с белоснежной кожей перед сатиром предстала оголенная душа – истерзанная, вся в шрамах и незаживших ссадинах. Не осталось ни одного места, где бы яд не тронул нутро. Он медленно расползался по душе. Шрамы на теле вырисовывались в различные узоры, которые вели свои нити к сердцу.
Сатир стоял с широко распахнутыми глазами и, шумно сглотнув, тихо произнес:
– Кто с тобой сотворил подобное?
– Жизнь.
Дза́йксон – один из городов Пранты, где проживали джинны. Мы славились своими фруктами, которые поставляли на другие континенты. Каждый плод был заговорен, что делало его не только безумно вкусным, но и дарило какую-то незначительную способность каждому, кто обладал магией, – возможность останавливать время на несколько минут, читать чужие мысли, становиться невидимым. Но существовало ограничение – использовать подарок можно было лишь раз, после чего плод терял магию. Каждый покупатель сам решал, когда стоит воспользоваться даром.
Дза́йксон состоял из множества шатерообразных домов, внутри которых проживали целые семьи. Снаружи жилище казалось шатким, ветхим, но стоило зайти внутрь, чтобы понять, на что способна магия джинна. Шатер представлял собой несколько комнат, соединенных между собой аркообразными проемами, в углублении стояла большая лохань, где всегда была горячая вода – тоже одно из творений джиннов. Трапезничали в основном у костра, рассказывая о том, как идет торговля и какой плод заговорить следующим. Джинны, несмотря на свое могущество, были ограничены в количестве загадываемых желаний. Они могли творить простые заклинания, не в угрозу своей магии. Но если привязать к себе джинна – заставить полюбить, удерживать рядом насильно под угрозой убить дорогого человека – то он исполнит три твоих любых желания, чтобы скинуть оковы рабства. Но существо могло творить и в свою пользу. Джинн имел право на одно желание, после которого умирал. Не сразу, а как только воля существа будет выполнена.
В Дза́йксоне были три старейшины. Дханс – контролирующий порядок внутри поселения, главный из джиннов, Хейкл – отвечал за переговоры и торговлю, поставлял товары на другие континенты и подписывал выгодные договоры, Шегток – следил за тем, чтобы не было кровосмешения и в жилах джиннов текла чистая кровь.
– Нет, НЕТ! Умоляю, отдайте моего ребенка! – мой голос срывался на крик, пока я пыталась дотянуться до малыша, который истошно вопил на руках у старейшины и требовал мать.
– Ты недостойна его, порочная дрянь, – Дханс кинул на меня презрительный взгляд и плюнул в пол под ноги, едва сдерживая свой гнев, – в темницу, разберемся с ней после ритуального сожжения.
– Нет!!! Отдайте! Отдайте моего ребенка!!! – Пыталась вырываться, но пара крепких мужских рук удерживала меня на месте, не позволяя сделать и шага. Крики переросли в вопли и рыдания, которые я не старалась сдерживать.
Мой малыш. Они сожгут его!
Взревев сквозь слезы, я призвала магию, которая еще тлела в крови, и отшвырнула одного стражника от себя. Тот ударился об стену и, обмякнув, рухнул на пол. Воспользовавшись замешательством второго джинна, я ударила его левой рукой по скуле, затем кончиком хвоста заехала по животу, отчего тот согнулся и закашлялся. Рванув вперед, я почти настигла старейшину с моим ребенком на руках, но внезапно кто-то схватил за горло и поднял над землей, лишая опоры. Джинн, чье лицо изуродовано многочисленными шрамами, повернулся в полупрофиль, одна рука была сжата в кулак, лишая меня возможности дышать.
– Ты отравляешь своим ядом всех, кто находится рядом. Сеешь зерно хаоса, прикрываясь добродетелью. Но за грехи приходится платить, Джойс. Я милостив, ты заменила мне дочь, поэтому я лишу тебя возможности увидеть смерть отпрыска. Ты – клеймо позора, которое надо искоренить, пока не стало поздно. Прости… и прощай.
Как только Дханс скрылся в дверях, вернулась возможность дышать. Рухнув на пол, я схватилась за горло и начала жадно глотать воздух. Меня снова подхватили и потащили в темницу. Кинув в клетку из металлических прутьев, словно зверя, они надели кандалы из стали, закаленной огнем дракона, и вышли, оставив одну в полной темноте. Они нейтрализовали магию, которой и так осталось на одно простое заклинание. А может, не осталось вовсе. Я слышала детский плач и ликующие крики джиннов, собравшихся на площади. Закрыв уши, чтобы не слышать вопли радости, закричала, срывая голос. Спустя час я лишь хрипела, ощущая, как горло горит огнем, но не могла остановиться…
Вспомнив про огонь, я всхлипнула и легла на холодный пол своей клетки, обхватив тело хвостом. Мимо пробегали крысы, которые с интересом рассматривали меня, а затем убегали, оставив одну. Наконец удалось провалиться в беспокойный сон, где виделись ужасающие сюжеты – мой ребенок заживо сгорает на костре в угоду старейшинам.
Я распахнула глаза и скинула оковы ужасающего сна. Все тело трясло. Обхватив себя руками, начала покачиваться из стороны в сторону и напевать колыбельную, которую знала испокон веков, прошептав вслух только последние строки.
Не забывать и не помнить,
Чтобы без крика умереть.
Шуршащие звуки заставили меня поднять голову, встать и вцепиться руками в решетку камеры, почти что вжавшись лицом в холодный металл.
– Эй! Кто здесь? Пожалуйста, помогите мне! Я… Денира?
Я удивленно воззрилась на джинна, которая стояла около клетки, держа в руках слабо тлеющую свечу. Огонь подчеркивал ее впалые щеки, острые скулы, безжизненные глаза, смотревшие сквозь меня.
– Здравствуй, Джойс, – бесцветным голосом произнесла джинн. Она сделала пару шагов вперед, почти что коснувшись свечой холодного металла, но я отшатнулась.
– Это они тебя послали? Да? Говори!
В ответ Денира мотнула головой так медленно, что я едва сдержала порыв не накричать на нее и не встряхнуть как следует. Я шумно выдохнула через нос и сглотнула желчь, вставшую комом в горле.
– Тогда зачем ты пришла?
– Я пришла помочь.
Денира была джинном, которая нарушила запрет на кровосмешение. Ее ребенка тоже сожгли, как только он родился, показывая этим жестоким ритуалом, что джинны не потерпят подобного обращения к себе и расе. Они, словно фанатики, выслеживали каждого, по их мнению, нерадивого и наказывали, как только узнавали о запретных связях. Ребенка Дениры сожгли на священном огне, как сейчас убивали и моего малыша. Она, кстати, так и не рассказала никому, кто был отец ребенка. Старейшины пытались изгнать дьявола в душе джинна через порку и публичное унижение, но женщина все стойко выносила.
«Когда умру, я должна буду посмотреть своему сыну в глаза и сказать: весь ад, что пережила на земле, был для того, чтобы ты был счастлив на небесах», – эту фразу Денира твердила, словно молебен, каждый раз, когда с ней пытались заговорить. Многие решили, что она тронулась умом, но я видела, что в них отражалась скорбь: с потерей несчастная мать так и не смогла смириться. Женщина была покорна, не перечила старейшинам, молча принимая незаслуженные наказания.
Денира перехватила мой взгляд и протянула свечу сквозь металлические решетки. Когда я не сдвинулась с места, она чуть приподняла ее, вновь предлагая взять.
– Не стоит меня бояться. Я не причиню вреда. Лишь хочу помочь. У нас мало времени, Джойс. Прошу, – ее голос дрогнул на последних словах.
Я прикусила нижнюю губу и взяла свечу из рук Дениры, которая вздохнула с облегчением.