До тех пор, пока Дженни не придумает план, надо будет потакать мужу. В спальне Эрих открыл нижний ящик большого комода. Дженни знала, что он достает оттуда. Сорочку цвета морской волны.
— Надень ее для меня, Дженни. Прошло так много времени.
— Не могу.
Она испугалась. Какой странный у него взгляд. Она не знает этого мужчину, который говорит ей, что люди считают, будто она - убийца, который велит ей забыть ребенка, которого она похоронила несколько часов назад.
— Можешь. Ты теперь очень худенькая. Ты прелестна.
Забрав у него сорочку, Дженни ушла в ванную. Она изменилась, и сорочка снова была впору. Дженни уставилась в зеркало над раковиной. И поняла, почему люди видят в ней Каролину.
В ее глазах было то же печальное, затравленное выражение, что и у женщины на портрете.
Утром, тихо выскользнув из постели, Эрих начал на цыпочках ходить по комнате.
— Я не сплю, — сказала Дженни. Было около шести утра. Время кормления малыша.
— Дорогая, постарайся уснуть. — Эрих натянул толстый лыжный свитер. — Я иду в хижину. Нужно закончить картины для выставки в Хьюстоне. Мы поедем туда вместе, милая: мы и девочки. Замечательно проведем время, — он присел на край постели. — О, Дженни, я так люблю тебя.
Она глядела на него снизу вверх.
— Скажи, что любишь меня.
Она послушно произнесла:
— Я люблю тебя, Эрих.
Утро выдалось промозглое. Даже когда девочки позавтракали, солнце все еще пряталось за обрывками зимних туч. Воздух был холодный и тяжелый, словно перед бурей.
Дженни одела дочерей для прогулки. Эльза собиралась убрать елку, и Дженни отломила от дерева мелкие веточки.
— Мама, зачем они тебе? — спросила Бет.
— Я подумала положить их на могилу малыша.
За ночь свежая земля подмерзла. С зеленой хвоей холмик не казался таким пустым.
— Мамочка, не грусти так, — умоляла Бет.
— Постараюсь, Мышка.
Они отошли от могилы. «Если бы я только могла что-нибудь почувствовать, — думала Дженни. — Внутри такая пустота, такая ужасная пустота».
Направляясь обратно к дому, Дженни увидела, что Клайд выезжает на проселочную дорогу, и подождала его, чтобы узнать новости о Руни.
— Пока ее не отпустят домой, — сказал он. — Проводят всякие тесты и говорят, что на какое-то время мне стоит положить ее в специальную клинику. Я отказался. Миссис Крюгер, с тех пор, как вы приехали сюда, ей стало гораздо лучше. Наверное, я не понимал, как одиноко было Руни. Она боялась надолго уезжать с фермы. Думала, вдруг позвонит или вернется Арден. Но в последнее время ей снова стало хуже. Вы видели... — Он сглотнул, с трудом сдерживая слезы. — И слова Тины выплыли наружу. Шериф... он говорил с Руни. Притащил с собой куклу. Велел Руни показать, как Каролина гладила ребенка по лицу и как, по словам Тины, леди с картины трогала малыша. Не знаю, что задумал шериф.
«Зато я знаю, — подумала Дженни. — Эрих прав. Эмили дождаться не могла, когда разболтает эту историю в городе».
Через три дня появился шериф Гундерсон.
— Миссис Крюгер, должен предупредить вас, что пошли разговоры. У меня есть ордер на эксгумацию тела вашего ребенка. Судмедэксперт хочет произвести вскрытие.
Дженни смотрела, как острые лопаты рассекают недавно замерзшую землю, как грузят на катафалк маленький гробик.
Она почувствовала, что рядом кто-то стоит. Это оказался Марк.
— Зачем себя мучить, Дженни? Тебе здесь не место.
— Что они ищут?
— Хотят удостовериться, что на лице ребенка нет синяков или признаков того, что на него давили.
Дженни вспомнила, как длинные ресницы отбрасывали тени на бледные щеки, вспомнила крошечный ротик, синюю вену у носа мальчика. Синяя вена. До того утра она не замечала эту вену.
— Ты заметил у него какие-нибудь синяки? — спросила она. Уж Марк знает разницу между синяком и веной.
— Когда я делал ему искусственное дыхание, то довольно сильно сжал его лицо. Так что могли появиться синяки.
— Ты сообщил им это?
— Да.
Дженни повернулась к нему. Ветер был несильный, но от каждого порыва она вздрагивала.
— Ты сказал им это, чтобы защитить меня. В этом не было необходимости.
— Я сказал им правду, — ответил Марк.
Катафалк вырулил на грязную дорогу.
— Возвращайся в дом, — посоветовал Марк.
Шагая рядом с ним по свежему снегу, Дженни старалась разобраться в своих чувствах. Марк такой высокий. Она не замечала, насколько привыкла к сравнительно невысокому Эриху. Кевин был высоким, выше шести футов. Какой рост у Марка? Шесть футов и четыре-пять дюймов?
Болела голова. Груди жгло. Почему молоко не исчезает? Оно больше не нужно. Дженни почувствовала, как намокла блузка. Будь Эрих дома, он пришел бы в ужас. Он терпеть не может неопрятность. Эрих такой аккуратный. И такой скрытный. Если бы он не женился на ней, то имя Крюгеров не вываляли бы в грязи.
Эрих считает, что Дженни опозорила его имя, и все же заявляет, будто любит ее. Ему нравится, когда она выглядит как его мать. Вот почему он всегда просит, чтобы она надевала сорочку цвета морской волны. Может, когда она ходила во сне, то старалась выглядеть как его мать, чтобы сделать ему приятное.
— Наверное, старалась, — произнесла Дженни. Собственный голос напугал ее. Она не знала, что говорит вслух.
— Дженни, что ты сказала? Дженни!
Она падала, ноги не держали. Но не успели волосы коснуться снега, как что-то остановило ее.
— Дженни! — Она была у Марка на руках, тот нес ее. Не тяжело ли ему? — Дженни, ты вся горишь.
Может, из-за этого у нее мысли путаются. Дело не только в доме. О боже, как она ненавидит этот дом.
Дженни ехала в машине. Эрих обнимал ее. Она вспомнила эту машину - универсал Марка. Он держал там книги.
— Шок, лактационный мастит, — сообщил доктор Элмендорф. — Оставим ее здесь.
Было так приятно уплыть прочь, надеть эту жесткую больничную сорочку. А сорочку цвета морской волны она терпеть не может.
В палате часто появлялся Эрих:
— У Бет и Тины все хорошо. Они передают тебе привет.
Наконец Марк сообщил Дженни то, что ей нужно было знать:
— Ребенок снова на кладбище. Больше его не побеспокоят.
— Спасибо.
Его пальцы сомкнулись на ее руках:
— Ох, Дженни.
В тот вечер она выпила две чашки чаю и съела кусочек тоста.
— Приятно видеть, что вам лучше, миссис Крюгер. — Медсестра искренне радовалась. Почему же от этой доброты Дженни хотелось плакать? Раньше она воспринимала как должное то, что нравится людям.
Повышенная температура все еще держалась.
— Я не позволю вам уехать домой до тех пор, пока мы не собьем ее, — настаивал доктор Элмендорф.
Дженни много плакала. Нередко, задремывая, она просыпалась с мокрыми от слез щеками.
— Пока вы здесь, я хотел бы, чтобы с вами поговорил доктор Филстром, — сказал доктор Элмендорф.
Филстром был психиатром.
Он сидел у койки Дженни - аккуратный человечек, похожий на банковского служащего.
— Я так понимаю, у вас были повторяющиеся ночные кошмары.
Они все хотят доказать, что она сошла с ума.
— Больше у меня их нет.
И это было правдой. В больнице Дженни начала спать нормально. С каждым днем она чувствовала себя все сильнее, все больше похожей на себя прежнюю. Она поняла, что по утрам шутит с медсестрой.
Самое трудное наступало во второй половине дня. Дженни не хотелось видеть Эриха. От звука его шагов в коридоре ладони становились липкими от пота.
Эрих привез девочек повидаться с ней. В больницу их не пустили, но Дженни стояла у окна и махала им рукой. Почему-то девочки, когда махали в ответ, казались такими потерянными.
В тот вечер Дженни съела весь ужин. Ей нужно восстановить силы. Больше ее ничто не держит на ферме Крюгеров. Они с Эрихом не смогут вернуть то, что однажды у них было. Дженни придумает, как сбежать. И она уже знает, что делать. Во время поездки в Хьюстон они с Бет и Тиной как-нибудь оставят Эриха и сядут на самолет до Нью-Йорка. Может, в Миннесоте Эрих и сумел получить опеку над детьми, но штат Нью-Йорк никогда не присудил бы ему такое право.
Чтобы получить кое-какие деньги, она может продать медальон Наны. Несколько лет назад ювелир предлагал Нане за него одиннадцать сотен долларов. Если Дженни получит такую сумму, то денег хватит на билеты и на то, чтобы протянуть до тех пор, пока она не подыщет работу.
Вдали от дома Каролины, портрета Каролины, ее кровати и ночной сорочки, вдали от сына Каролины Дженни снова станет собой - будет размышлять спокойно, обуздает ужасные мысли, которые почти выплывают на поверхность сознания и ускользают прочь. Их так много - так много впечатлений, которые убегают от нее.
Дженни уснула, слабо улыбаясь и положив руку под щеку.
На следующий день она позвонила Фрэн. О, благословенная свобода - знать, что никто не снимет трубку параллельного телефона в конторе.
— Дженни, ты не отвечала на письма. Я решила, что ты сбросила меня за борт, в открытый космос.
Дженни не стала объяснять, что так и не получила этих писем.
— Фрэн, ты мне нужна, — быстро проговорила она. — Мне нужно уехать отсюда.
Обычный суховатый смех Фрэн исчез:
— Тебе было плохо, Дженни? Слышу по голосу.
Позже она расскажет Фрэн все. Пока же лишь согласилась:
— Да, было плохо.
— Доверься мне. Я тебе перезвоню.
— Звони после восьми. Тогда заканчиваются часы посещения.
На следующий вечер Фрэн позвонила в десять минут восьмого. Когда зазвонил телефон, Дженни поняла, что случилось. Фрэн не учла разницу во времени. В Нью-Йорке сейчас десять минут девятого. У постели Дженни сидел Эрих. Передавая ей трубку, он приподнял брови. Голос у Фрэн был живой и увлеченный:
— У меня потрясающие планы!
— Фрэн, как приятно тебя слышать. — И повернулась к мужу: — Эрих, это Фрэн, поздоровайся.
Фрэн уловила намек:
— Эрих, как поживаешь? Мне так жаль, что Дженни заболела.
После того, как жена повесила трубку, Эрих спросил: