— Издательство у нас, конечно, небольшое, Майк, — оправдывался Каплан. — Зато мы не печатаем такого дерьма, как некоторые университетские издательства.
И Майкл, в общем-то, готов был с этим согласиться, хотя не мог не признать, что некоторые из его самых любимых молодых поэтов, постепенно набирающих вес, печатались как раз в университетских издательствах.
Он получил пятьсот долларов авансом, — наверное, это были крохи по сравнению с деньгами, которые Том Нельсон зарабатывал на своих акварелях за двадцать минут, и, поскольку сумма оказалась такой незначительной, Дэвенпорты решили сразу же ее потратить: они купили подержанную машину, как оказалось на удивление хорошую.
Потом пришли гранки. Каждая опечатка заставляла Майкла морщиться, ругаться и кричать от боли, но делалось все это ради того, чтобы скрыть от Люси — а может, и от самого себя, — какую безудержную гордость он испытывает оттого, что видит свои слова напечатанными.
Еще одним греющим душу моментом той весной были Том и Пэт Нельсон, продолжавшие выказывать все признаки дружелюбия. Два раза они приходили отобедать к Дэвенпортам и еще раз приглашали их к себе в квартирку, ни разу не упомянув инцидента с ковром. Том прочитал сборник Майкла в гранках и объявил его «славным», что самого Майкла несколько разочаровало: только через несколько лет он поймет, что большей похвалы, чем «славный», от Нельсона вообще не услышать, тем более что он сам сгладил это разочарование, попросив разрешения переписать два или три стихотворения, потому что, как он сказал, ему хотелось бы их проиллюстрировать. Когда Нельсоны окончательно переехали из города в свой новый дом — к тому моменту в самом названии округа Патнем всем слышался отзвук счастья как такового, — обещания скорых встреч казались уже естественными.
Фотограф из «Мира торговых сетей» сам предложил Майклу сделать бесплатную фотографию на обложку (ему хотелось иметь не только журнальные, но и книжные публикации), но Майклу ни один из его пробных отпечатков не понравился; он хотел все их отвергнуть и нанять «настоящего фотографа».
— Что за глупости! — сказала Люси. — На мой вкус здесь есть пара очень удачных карточек — вот эта особенно. И вообще, что ты хочешь, чтобы он тебе сделал? Фотопробу для «Метро-Голдвин-Майер»?
Но единственное по-настоящему серьезное разногласие между ними вызвала биографическая справка, которую помещают под фотографией. Майкл даже уединился, чтобы написать ее как следует: он понимал, что тратит на нее слишком много времени, но в то же время знал, как внимательно он сам читает эти справки в книгах молодых поэтов, и видел, как много едва уловимых, но дьявольски важных вещей может содержаться в этих словах. В конечном счете на одобрение Люси был представлен такой текст:
Майкл Дэвенпорт родился в 1924 г. в Морристауне, штат Нью-Джерси. Во время войны служил в военно-воздушных силах, затем учился в Гарварде, выбыл на раннем этапе из турнира «Голден-главз»[25] и сейчас живет в Ларчмонте, штат Нью-Йорк, с женой и дочерью.
— Про «Голден-главз» я не поняла, — сказала Люси.
— Здесь нечего понимать, радость моя. Ты же знаешь, что я участвовал в этом турнире. В Бостоне, за год до того, как мы познакомились; я тебе сто раз рассказывал. И я действительно рано выбыл. Хреново начал и не пошел дальше третьего круга.
— Мне это не нравится.
— Слушай, — сказал он, — легкая издевка над собой такие тексты только улучшает. Иначе…
— Но здесь же нет никакой легкости, и никакая это не издевка, — заговорила она. — Ничего, кроме болезненной настороженности здесь не читается. Ты как будто боишься, что Гарвард может показаться слишком уж стерильным местом для поэта, и сразу же пытаешься уравновесить его этой идиотической боксерской крутизной. Знаешь, ты как эти писатели, которые всю жизнь проводят при университетах, получают степень за степенью, преподают потихоньку и потом дорастают до профессоров. Многим из них стыдно писать все это на обложках, поэтому они фотографируются в рабочей одежде и перечисляют все сезонные работы, какие у них только были в студенческие годы: «Уильям такой-то работал скотником, водителем грузовика, комбайнером и матросом на торговом флоте». Разве ты не видишь, насколько это нелепо?
Майкл выпрямился, отошел в другой конец гостиной, молча развернулся и уселся в кресло, оставлявшее между ними не меньше пятнадцати футов свободного пространства.
— В последнее время становится все очевиднее, — заговорил он оттуда, стараясь не смотреть на нее, — что ты стала считать меня дураком.
В комнате воцарилось молчание, и, когда он посмотрел на нее, ее глаза блестели от слез.
— Майкл, — сказала она, — неужели я действительно так себя вела? Так отвратительно? Майкл, я никогда, никогда не думала… Майкл!
И уже по тому, как медленно, с некоторой даже театральностью она пересекала эти разделявшие их пятнадцать футов, он понял — еще до того, как поднялся, чтобы принять ее в свои объятия, — что никаких придирок, и покровительственного тона, и вообще никаких неприятностей в его доме больше не будет.
Ларчмонту никогда не стать Кембриджем, но ни запах ее волос, ни вкус ее губ, ни голос, ни страстное ее дыхание ничуть не изменились с тех пор, как они оказались под армейским одеялом на Уэйр-стрит много лет назад.
Хотя в конечном счете он решил, что по поводу обложки она была, наверное, права. Мир или, точнее, та бесконечно малая доля американских читателей, которые дадут себе труд взять его книгу и бросить на нее взгляд, так никогда и не узнает, что Майкл Дэвенпорт когда-то выбыл из турнира «Голден главз» на самых ранних этапах.
Глава пятая
Осенью в округе Патнем можно увидеть, как фазан поднимается из своего укрытия и летит над долгими рыжевато-желтыми полями, а порой меж тонких стволов, под сенью дубов и белой березы, можно было найти даже пугливых оленей. Серьезные охотники, правда, особого интереса к этим местам не питали из-за их недостаточной «открытости»: здесь было много оживленных асфальтовых дорог, вдоль которых показывались то тут, то там небольшие группы домов, магазинов и школ, не говоря уже о безжалостном вторжении в округ идущей через весь штат, всегда загруженной скоростной дороги.
Неподалеку от южной границы округа располагается озеро Тонапак, некогда излюбленное место летнего отдыха для городских отпускников; само озеро давно вышло из моды, однако небольшой торговый поселок, возникший у одной из его оконечностей, никуда не исчез.
Именно в эту унылую деревню и ехали Дэвенпорты этим сентябрьским днем: Майкл сидел за рулем, пытаясь не пропустить нужный левый поворот, а Люси с хмурым видом разглядывала разложенную на коленях карту.
— Здесь, — сказал он ей. — Вот этот поворот.
Они проехали улицу, состоявшую из аккуратных, близко поставленных друг к другу одноэтажных домиков, в палисадниках которых красовались кое-где гипсовые Мадонны и горделивые флагштоки с поникшими в безветрие американскими флагами, и Люси сказала:
— Очень уж все это убого, правда же?
Но затем они выехали на длинный изогнутый участок дороги, по обеим сторонам которого не было ничего, кроме невысоких старых каменных стен и густых зарослей, и наконец обнаружили то, что искали: покрытый коричневым гонтом почтовый ящик, на котором значилось: «Донарэнн».
Они приехали сюда по объявлению: раздел «Сдается» обещал им «очаровательный гостевой домик в четыре комнаты в частном землевладении: красивый участок; идеальный вариант для семьи с детьми».
— Не сказать, что дорога в идеальном состоянии, — проговорил Майкл, когда колеса загромыхали по выбоинам уходящего вверх внутреннего проезда, а машину окутали клубы пыли, но оба ошеломленно следили, какой он был длинный и дремучий.
— А вот и Дэвенпорты! — сказала хозяйка, выходя из собственного дома с увесистой связкой ключей в руке. — Сразу нас нашли? Меня зовут Энн Блейк.
Это была невысокая полная женщина; из-за длинных накладных ресниц ее стареющее лицо с мелким подбородком смотрелось почти что комично: Майклу она напомнила Бетти Буп[26] из старых мультфильмов.
— Думаю, лучше сначала показать вам маленький гостевой домик, — объяснила она. — Может, он вам по какой-нибудь причине не подойдет — я его обожаю, но я знаю, что далеко не всем он нравится. А потом, если вы найдете его приемлемым, я проведу вас по имению и покажу все остальное. Потому что вся прелесть здесь на самом деле вовсе не в доме.
Насчет дома она была права: оценить его мог далеко не каждый. Он был приземистый и непропорциональный, покрытый бледной розовато-серой штукатуркой, с выкрашенными в бледно-лиловый деревянной отделкой и ставнями. С одной стороны застекленная створчатая дверь на втором этаже вела на усеченный балкон, увитый густыми лозами, и с этого балкона легкомысленная, запутавшаяся в винограде винтовая лестница спускалась на вымощенную плитами террасу, расстилавшуюся, как теперь выяснялось, у парадного входа. Отступив на траву, дом можно было рассмотреть целиком, и его кривобокий, грубоватый и причудливый облик напоминал рисунок, который сделал ребенок, не слишком представлявший себе, как должен выглядеть дом.
— Я сама его спроектировала, — сообщила им Энн Блейк, отыскивая нужный ключ. — Собственно, здесь все здания мои — все это делалось много лет назад, когда мы с мужем только купили землю.
Но, оказавшись в доме, они, к удивлению своему, обнаружили, что его серо-коричневые внутренности вовсе не так безнадежны: там было, как выразилась Люси, много закутков и щелочек. Имелся симпатичный камин, по потолку гостиной шли чисто декоративные, но симпатичные балки, были встроенные кладовые и книжные полки, а в большей из двух верхних спален — в той, что выходила на балкон с винтовой лестницей (Дэвенпорты сочли, что она и будет их спальней), — света и пространства было достаточно, чтобы Люси сказала о ней: «Вполне себе элегантная, правда же?»