Вспоминаю, как наш товарищ женился. Вместе с группой молодых единоверцев они поехали в Иваново, в тамошнюю общину. Поехали вроде как бы помолиться, а на самом деле присмотреть себе невест. Вот там наш Серёга и влюбился. Девушка была высокая ростом, с простым лицом и добрыми глазами. Понятное дело, что по природной своей застенчивости, он не посмел сказать ей ни слова, а только молча поедал её глазами, на что девушка обратила внимание.
Потом, уже приехав домой, он написал письмо одной знакомой из общины, куда они ездили. И попросил её спросить у понравившейся ему девушки, не будет ли она возражать, если он напишет ей письмо. Сложность была в том, что Серёга не узнал имени девицы, и действовал, получается, наобум. Девушка разрешила ей написать, и мы с Серёгой вдвоём писали письмо, уж очень он был тогда неграмотен, хотя, думаю, он и сегодня не прибавил в знаниях. Сперва он писал о делах в своей общине, а потом попросил разрешения приехать к ним в гости. Родители дали добро, Серёжа сложил свой чемоданчик и поехал.
Потом он мне рассказывал, как боялся встретить другую, поскольку фотографии своей заочной пассии он не имел, и вполне могло так случиться, что и приехать мог бы не к той. Но всё оказалось благополучно, его хорошо приняли в доме невесты, а потом и она, в свою очередь, вместе с мамой приезжала в дом будущего супруга.
Девушка уехала домой, и Серёжа вдогонку письменно сделал ей предложение. С каким волнением наш товарищ ожидал ответа. Он весь осунулся, похудел, безпокойно ходил взад и вперед по горке, где мы работали. Потом он рассказывал, как сошёл с автобуса, а к нему подходит незнакомая старушка и говорит: «Не волнуйся, сынок, завтра жди письмо». И действительно, на следующий день мой друг Серж получил согласие.
Свадьбу справляли в общине в молельном доме. Перед этим молодые расписались в ЗАГСе. На прозвучавшее там предложение поцеловать невесту, Серёга ответил просто: «Погодите, пока она мне ещё не жена, вот как пресвитер нас благословит, вот тогда и поцелую». Вот такой с нами работал замечательный парень.
Люба, так звали Серёжину жену, была консервативна и на дух не переносила телевизор. Когда муж под предлогом просмотра благочестивых видиокассет, приобрёл «злое око» (а сам прилип к экрану и смотрел боевики), Любаша проходила в комнату, только повернувшись к телевизору задом. В конце концов, Серёжа вынужден был отдать его в воскресную школу.
Вы знаете, что баптисты не употребляют спиртных напитков? — Но это еще не значит, что они не могут выпить. — Могут, и ещё как!
Кстати, когда Сержу надоели приставания наших коллег выпить с ними водочки, а пили уже не ворованный спирт, а покупную водку. Серёга молча взял у них бутылку и налив себе полный стакан, спокойно его выпил. Потом оглядел умолкшую публику, налил второй стакан и точно так же отправил его вслед за первым. А затем, не закусывая, и даже не покачнувшись, пошёл домой. Больше я потом уже не слышал, чтобы кто-то из ребят предложил ему выпить с ними.
Так вот, приехали к Серёге в гости четверо Любашиных братьёв, понятное дело, — тоже баптистов. А Люба в это время уже с двумя детишками и свекровью поехала навестить своих родителей. Братья были все как на подбор, они приходили к нам посмотреть, чем занимается их сродник. Все они были метра по два ростом, и в плечах хороши, так что Серёга на их фоне даже слегка терялся.
Пятеро мужиков в одном доме. Разумеется, сколько ни молись, а в магазин они пойдут обязательно. Взяли по бутылочке на брата и посидели вечерком. На следующий день ребята собирались уезжать обратно. А Серёга, наводя порядок, обратил внимание на количество пустых бутылок и не досчитался одной. «Братья, где ещё один пустой сосуд? Если Люба его найдёт, то всем нам мало не покажется». Народ подумал, представил последствия, и стал методично осматривать каждый уголок в квартире. Представляю, как пятеро здоровенных мужиков ползали на коленках по полу в поисках компрометирующей их бутылки. Вот так сестричка держала братцев в руках.
Одновременно с восстановлением нашего храма и Серёжина община стала строить у себя в городе дом молитвы. Серёжа приспособился торговать по электричкам книжками, изданными «библейским обществом», продавал их и на работе. Все до единой копейки из заработанного, он отдавал на стройку. К этому времени у него уже было трое ребятишек.
Кстати, он рассказывал мне об их американском благодетеле. Тот раза два в год приезжал к ним, показывал фотографии своих домов, подробно рассказывал об их стоимости, хвалился, что внучке машину купил за 300 тысяч долларов, а на стройку выделит 2-3 тысячи в год, да потом справками и отчётами мучает. Вот Серёжа и искал заработать на молельный дом.
— Серёга, — спросил я его, — а ты не боишься, что дом, который ты строишь, лет через пятнадцать превратят в какой-нибудь клуб собаководства?
И он мне ответил так, что я запомнил его слова на всю жизнь, и до сих пор руководствуюсь ими:
«Меня Бог не спросит за то, во что этот дом превратят люди, но он меня обязательно спросит за то, что я строил».
Через несколько лет, давно уже уволившись со станции (железной дороги, «железки», где трудился будущий батюшка Александр Дьяченко 10 лет), я на улице встретил одного из наших ребят. Мы обрадовались друг другу, разговорились, и стал я расспрашивать о сослуживцах.
— Живём хорошо, — отвечал он мне, — кредиты сейчас дают на (ж/д) станции всем старослужащим. Я вот машину себе новую взял, другие расширились, кто в двушку, кто в трёшку переехали, один из наших сейчас коттедж строит.
— А как Серёга? — спрашиваю, — он-то в трёшку наконец перебрался?
Товарищ, вздохнув, сказал: — А Серёга сошёл с ума.
У меня сердце ёкнуло: «Как сошёл? — А как же Любаша, дети?»
— Серж на днях уже шестого из роддома привёз. Представляешь? Люба, понятное дело, с детьми нянчится, а Серёга один работает. Какой ему кредит? Мы тут и так, и так прикидывали, ничего не получается. Так и живут вдевятером в двушке. А он и седьмого родит, я тебе точно говорю, — совсем тронулся мужик.
Я слушал моего товарища и с радостью думал:
«Господи, как хорошо, что у нас ещё остались такие «сумасшедшие», как наш друг Серёга».
Спас Оплечный
Чем дальше идёшь, тем больше поражаешься, а потом привыкаешь, и больше не поражаешься, потому что входишь в параллельно идущий поток земного и Небесного.
Как говорит мой знакомый батюшка: «мы живём на земле, а работаем на Небе»
По-разному приходят в храм иконы, и в связи с радостными событиями, и в связи с грустными. У каждой своя история, и тоже, иногда радостная, а порой грустная, как и у людей, с судьбами которых они связываются неразрывно.
Икона в интерьер не вписывается
— Батюшка, Вас просят выйти, — это зовет меня алтарница, матушка Вера, — там молодая пара пришла, хотят с Вами поговорить, по-моему, они икону принесли, — уточняет она.
Выхожу из алтаря.
Молодой человек показывает мне образ Пресвятой Богородицы середины XIX века в старинном киоте. Образ хорошей сохранности, словно написан всего с десяток лет назад.
— Батюшка, — обращается он ко мне, — у нас бабушка умерла, а её икона нам досталась. Вот мы и решили принести её в храм.
Конечно, радостно, что приходят такие замечательные образы, но почему они принесли её нам, а не оставили у себя как память о родном человеке. В ответ слышу:
— Эта вещь, к сожалению, не вписывается в интерьер нашей квартиры. Мы уж и так и так смотрели, ну нигде не подходит.
— Ребятки, а ведь эту икону держали в руках как минимум ещё пять — шесть поколений ваших предков. Она связывает вас с ними. Может, всё-таки передумаете, оставите у себя?— спрашиваю с робкой надеждой.
— Нет, нет, батюшка, мы уже решили, ну не выбрасывать же нам её, правда? Так что забирайте, — категорично завершили они разговор.
И ещё один образ обретает пристанище в нашем храме.
Семейная реликвия и другие иконы — подкачали и наказаны
Как-то соборовал ещё нестарую женщину, лет сорока. Она умирала, и я понимал, что дни её сочтены. Муж показывал мне иконы, что хранились у них в доме, и среди них — маленький металлический образ Пресвятой Богородицы.
«Это не просто иконочка, батюшка, это наша семейная реликвия, с ней мой дед прошёл ещё первую мировую войну и ни разу не был ранен. Его мать, а моя прабабушка, благословила ею перед уходом на фронт. А потом уже моя бабушка благословляла моего отца, когда его призвали воевать с фашистами. И ведь тоже, смотрите, как ему повезло, за всю войну ни одного серьёзного ранения».
Было видно, что он сам-то человек нецерковный, да и неверующий на самом деле, но мой приход к ним, видимо был для него последней надеждой. После исповеди, соборования и причастия умирающей, когда я уже уходил, Геннадий, так звали её мужа, протягивая мне пожертвование на храм, с надеждой спросил:
— Ну что, батюшка, она останется жить?
— На всё воля Божия, я ничего не могу вам сказать определённо, но думаю, что то, с каким сердцем причащалась ваша жена, позволяет надеяться, что её душа будет жить.
Деньги я у него не взял.
Женщина умерла, а через несколько дней, проходя мимо их дома, я увидел Геннадия. Он жёг костёр. Люди обычно сжигают личные вещи усопших. Он заметил меня и крикнул, чтобы я подошёл. Когда я подошёл к костру, то увидел, что горят иконы, те, что стояли в их доме.
— Не знаю только, что делать с этой «железкой», — он протянул руку, на ней лежала их семейная реликвия, тот самый образ Пресвятой. — На помойку выбросить, рука не подымается. Утопить? — Не знаю.
— Отдайте её мне, попросил я.
Он легко, и даже как-то с видимым облегчением избавился от образа.
— Он будет находиться у меня в алтаре, и в любой момент вы сможете его забрать назад.
Как хорошо, что я не взял тогда его деньги.
Где-то, спустя год, я увидел его на велосипеде, он ехал мимо храма на дачу.
— Геннадий, — окликнул я его. — Ваша иконочка у меня, не хотите ли забрать?
Он отрицательно помотал головой.
— Тогда я отдам её в надёжные руки, вы не против?
— Делайте с ней что хотите, — ответил он, не останавливаясь и не сходя с велосипеда.
Сейчас она находится у одного моего друга. Ему приходится много ездить, встречаться с людьми. Когда я передавал ему образ, то рассказал его историю. Мой друг взял в руки икону, благоговейно поцеловал её и положил в карман пиджака напротив сердца. Я знаю, что он с ней никогда не расстаётся.
Возлюбленная тихо скрылась, оставив нелюбимого мужа умирать от тоски
А однажды, по дороге из храма в посёлок меня остановил мужчина лет 35-ти.
— Батюшка, нам икону продали, очень дёшево. Такая большая старинная икона, как нам сказали, это «Спас оплечный». Надеялись, что дома у нас получше станет, а только наоборот всё ухудшилось. Может она ворованная?
— Всё может быть, — отвечаю.
— Я хочу икону «Спаса» принести в храм. Возьмете?
— Конечно возьмём — приносите.
Потом, время прошло, я уже и забыл о том разговоре, но, вновь столкнувшись с этим человеком — вспомнил. Правда, только после того, как он снова первым заговорил со мной.
— Батюшка, совсем у нас плохо. Я скоро обязательно принесу «Спаса».
Принёс он его только месяца через два. Меня в это время в храме не было, но мои матушки мне рассказали: как этот мужчина поставил образ на столик и произнёс, обращаясь к нему, словно к живому:
— «Ну вот, ты снова в храме, я думаю, что тебе здесь будет хорошо, это будет твой новый дом».
А потом, повернувшись к моим помощницам, сказал:
— Попросите батюшку помолиться об Ольге, это моя женщина, она пропала.
На расспросы он вновь повторил, словно сомнамбула:
— Ольга пропала, ушла из дома и не вернулась, документы, деньги, вещи на месте, а её нет.
Мы молились об Ольге, но только тот мужчина в храм больше не пришёл.
После этого события прошло наверно года три, и я как обычно по вторникам поехал в область в семинарию начитывать лекции своим студентам. Утром был небольшой туман, да ещё торфяники горели, поэтому ехал осторожно. У меня тогда был ижевский москвич («Каблук»), так что и при желании на нём особенно не разгонишься. Уже отъехав от дома более тридцати километров машина внезапно вошла в полосу сплошного тумана. Никогда: ни до, ни после — я не видел такого тумана. Он действительно был совсем как молоко — такое впечатление, что лобовое стекло мне оклеили белой светонепроницаемой бумагой. По инерции, резко скинув скорость, я ещё ехал вперёд, но куда ехал на самом деле, — понять не мог.
Вдруг вижу, навстречу мне появляются контуры горящих фар, и понял, что вышел на встречку. Резко повернул руль вправо и пополз в сторону кювета. Интересно, что я не мог различать границу асфальта и гравийной отсыпки обочины. Остановился, горят все огни, думаю, пережду, но не тут-то было. Вижу, прямо в меня дрейфует такой же бедолага. Пришлось выйти из машины и лечь ему на капот, чтобы он меня увидел и отвернул. Потом я снова поехал потихоньку вперёд, стоять при таких обстоятельствах было ещё опаснее, чем ехать. Вдруг слева меня обгоняет высокий белого цвета автобус с метровыми «стопами». Я пристроился за ним, как за маяком, и мы «помчались» со скоростью километров в двадцать в час. Потом он вдруг резко затормозил, — остановился и я. А на свет огромных фонарей автобуса встали и те, что шли за нами.
Образовался затор, мы стояли и видели, как проехали скорые, пожарные. Пока ждали, я достал канон своему святому и стал читать. Только окончил молитву, как моя дверь со стороны пассажира открылась, и я увидел голову местного жителя:
— Мужик, — говорит он мне, — ехай назад, там впереди, — он махнул рукой, — разгребать на целый день, — так что ехай!
— Как же я поеду? Ведь меня по встречке снесут?
— Не снесут, вся трасса перекрыта.
Потом из новостных сообщений я узнал, что в этом месте столкнулось более пятидесяти автомобилей. А мы с автобусом были первыми, на ком прекратился этот счёт, правда, слава Богу, жертв было (для такой аварии) немного.
Разворачиваюсь и снова еду в тумане, но уже в противоположную сторону. Хорошо, когда кто-нибудь идёт у тебя перед носом и указывает путь, но я был один. И вдруг, мне на капот точно так же, как и я делал, ложится мужчина.
— Друг, довези до Н., — он назвал районный городок, — в ГАИ надо. Я тут в аварию попал, документы на страховку оформляю.
Я обрадовался, и мы общими усилиями благополучно выбрались на свежий ветер.
— Представляешь? За месяц я три машины разбил. И все на левых поворотах — вот не везёт.
— А ты бы их освятил, машинки-то, да как на поворот вставать, ещё бы и помолился.
— Да я в Бога верю, ты не подумай. В церковь иногда захожу, а года три назад так даже икону старинную пожертвовал в храм, — и он назвал наше село.
— А какую? — спрашиваю. «Спас оплечный», — отвечает.
Мы едем, и я вспоминаю этого человека, и у меня всплывает имя Ольги.
— Слушай, — говорю, — а Ольга нашлась?
Он медленно повернул голову ко мне и посмотрел на меня широко открытыми глазами, то ли от удивления, то ли от ужаса.
— Нет, нет, не подумай, я не фокусник и не колдун, я священник того самого храма, куда ты передал икону. Мы молились о ней, ты же просил. Так нашлась Ольга?
Он вздохнул, и заговорил. Было видно, с каким трудом ему давались эти слова:
— Где я только её не искал, все больницы от областного центра до Москвы прошёл, все морги, всех неопознанных погибших. Не нашёл, отчаялся уже, волком выл.
Потом подсказали, на телевидение артисту Кваше написать.
И через год ночью она позвонила и говорит:
«Не ищи меня. Я просто ушла, не могу я так больше, без любви. Прости, но я не вернусь».
И положила трубку. Даже документы не попросила выслать.
Мы подъехали к месту, куда направлялся мой попутчик. Он вышел из машины, и пошёл было, но потом вернулся и протянул мне бумажку в сто рублей.
— Зачем, спрашиваю, не нужно, мне же всё равно по пути.
— Да нет, это помолись за Ольгу, не знаю как это у вас в церкви называется — сорокоуст?
Твоя молитва быстрее дойдёт. И, пожалуйста, поставь свечу нашему с ней «Спасу» — пускай у неё всё будет хорошо.
PS: «Почему им с иконой Спаса не жилось? — Она была краденая что ли?»
— Я не видел Ольги, да и с мужчиной её мало разговаривал на эту тему. Но понял, что они и раньше стояли на грани развода, может когда предложили им икону, то понадеялись на вмешательство высших сил. А семья уже трещала по швам, отсюда они могли предположить, что образ украден, раз нет улучшений в семье…
В конце концов разрыв произошёл, — кто там был виноват, — один Бог знает…
Ольга (я не менял её имени) — ушла и пропала. Может уже где-то было подготовлено место.
Да, скорее всего — подготовилась и было куда ехать. Я встречал таких людей: помню одну молодую женщину из Украины, находящуюся под подпиской о невыезде, взял ее молодой купец, да и увёз безо всяких документов, да ещё и женился на ней — сегодня можно всё!
Муж Ольгу не смог найти. Он любил, а она — нет. И он за эти годы, тоскуя по ней, не стал её осуждать и ненавидеть, а продолжал любить.
И честно говоря, мне бы хотелось, чтобы Ольга прочитала этот рассказ, — может одумается и вернётся, он-то, видимо, до сих пор один, ждёт её.