егося номенклатурного индюка.
За три недели, отделявшие свадьбу от Нового года, произошло несколько событий, которые следует отметить.
1. Телегина пригласили в Горком КПСС, где он заполнил необходимые формы и стал кандидатом в члены Партии — необходимое условие для того, чтобы в ближайшее время занять пост главного редактора «Трудовой смены».
2. От Тамары Леонардовны Телегин узнал, что Ниночка беременна. Обе женщины не скрывали радости. Будущему отцу, как он не пытался вызвать в себе ощущение праздника, было всё равно.
3. Киру Берёзкину арестовали за убийство.
Последнее обстоятельство заставило двух друзей, видавшихся теперь довольно редко, созвониться и назначить встречу.
Они сидели в подвале всё того же «Медведя», через дорогу от будущего «Сталина», и задумчиво пили бутылочное пиво из тонких чайных стаканов. Гусев, мелькавший в последнее время на телевидении, прятался за тёмными очками. Оба уже знали, что Кира Берёзкина ударила ножницами в живот доктора Борга. А тот упал грудью на скальпель, который держал в руке. Дело было в институте красоты. Кира записалась на приём и… что было дальше, в подробностях могла рассказать только она сама.
— Что за Борг? — сказал Гусев.
— Не знаю… — поморщился Телегин. — Неважно. Дело не в этом. По любому надо её вытаскивать. Нанять адвоката и дать всем, кому положено. Дать столько, чтобы её оправдали. Столько, чтобы извинились. Дело туманное, свидетелей не было, а признание ничего не значит. Всё можно представить как необходимую оборону. У него был в руках скальпель. Значит, это он мог напасть на неё.
— За деньги можно представить, что он сам себя пырнул ножницами. Сам упаль, сам пырнуль, слущай. Восемнадцать раз, да! Ну ты-то знаешь, на что она способна. Она же садюга. — Гусев допил стакан и стал выбираться: Отолью.
Телегин знал, на что она способна.
18
Дворец Красоты представлял из себя поднятое на опорах здание из стекла и стали. Со стороны казалось, будто оно совсем ничего не весит и само по себе парит в воздухе на фоне раскинувшегося к северу до горизонта хвойного леса.
Стеклянные двери сами собой бесшумно растворились, и Кира шагнула на мягкий белоснежный пластик. На ней чёрная кожа, красное боа и красные перчатки. Где-то над сводами чуть слышно звучала музыка — что-то хорошее и спокойное. Никаких тревожных больничных запахов; воздух чист и свеж.
Её ждали. Люди в белых халатах, выстроившись полукругом, улыбались. У них были интеллигентные, доброжелательные лица. Доктор Борг выступил вперёд и поклонился.
— Здравствуйте, Кира Львовна, — произнёс он с достоинством мастера своего дела. — Позвольте я провожу вас к себе в кабинет. — Он повернулся к персоналу: — Пожалуйста, будьте готовы, я вызову вас при необходимости.
Кабинет не был похож на врачебный. Скорее он напоминал гостиную в богатом артистическом доме. Доктор прошёл за стойку небольшого буфета.
— Чай, кофе, вино, ликёр, коньяк?
— Чай и каплю коньяку.
Доктор накрыл инкрустированный столик, они сели, опрокинули в чай крохотные рюмочки и пригубили. Доктор улыбался тонкой, обаятельной улыбкой Дугласа Фербенкса.
— Итак, вы у нас, — произнёс он. — И вы хотите стать ещё красивее. Нет, вы красив и мы скажем по другому: вы хотите изменить что-то в себе. Что же это?
— Вубы.
— Губы?.. У вас прекрасные губы. Многие бы отдали за такие губы…
— Вубы, вубы, — Кира растянула губы и показала свои дёсны, пустые и воспалённые.
Доктор поперхнулся и закашлялся.
— Извините. Да, конечно, это можно поправить. У нас есть специалисты высочайшего класса. Мы вылечи вам парадонтоз и сделаем вам улыбочку по самым последним голливудским стандартам. Кира Львовна, дорогая, какие бы зубы у вас не были от природы, наши будут лучше, поверьте. Грызите орехи, пейте горячее с холодным, шатайте, царапайте, курите трубку — они останутся всё такими же белыми и крепкими.
— Гарантия?
— Бессрочная.
— До шамой шмерти?
— Именно так. Если вам угодно.
— А ешли вам угодно?
Кира смотрела подозрительно, исподлобья.
— Это… простите, в каком смысле?
— Я шломаю вуб, а вы меня укокошите. Вачем тратить деньги, ешли можно укокошить даром?
— Вы шутите?
Кира не шутила. В её глазах мелькали огоньки безумия.
— Вачем вообще лечить? Денежки-то уже на вашем счету. Моя страховка. Сердце под нарковом не выдержало. Вачем возиться?..
Кира достала из сумочки кривые маникюрные ножнички.
Доктор поднялся и попятился.
Кира поднялась, легко перемахнула через стол и приблизилась к нему вплотную. Прижала к стене, набросила и затянула на его шее боа.
Доктор открыл рот и попытался закричать.
Чик! Невидимое, молниеносное движение, и язык повис на губе. А левая рука уже расстегнула пояс и ширинку.
Чик! И вот перед его глазами раскачиваются, словно две черешни в мешочке, его яйца.
Чик! И в мешочек, словно в кошелёчек опускается головка члена.
Словно удав глядя в расширенные глаза доктора, Кира достаёт из его внутреннего кармана футляр с личными инструментами, выбирает на ощупь алмазный скальпель. Сжимает скальпель в руке доктора и резким движением вонзает его в сердце.
Отступает, любуясь произведённым изуверством.
Внезапно дёргает за конец боа, доктор винтом падает на пол, лицом вниз, прямо на скальпель.
Кира целует мешочек с трофеями, кладёт себе в сумочку и выходит. На её красном боа и красных перчатках не видно крови.
19
— Надо прийти к ней на свиданку.
— Что?… — Телегин провёл большим и указательным пальцами по глазам.
— Ну, поговорить с ней.
— О чём?
— О чём, о чём… Подумай.
Телегин посмотрел на дорогой модный прикид Гусева, на его тёмные очки в декабрьский вечер, будто бы спасающие от назойливости поклонников. Даже морда у этого удачливого авантюриста сделалась как будто гладкая, холёная, витаминизированная. Хорошо питается, если морда не пухнет от картошки и хлеба. Парное мясо с рынка, круглый год зелень, свежие овощи и фрукты.
— Ну, допустим. Подумал.
— Подумал? — сказал ему Гусев. — Плохо тебе здесь живётся? Вон морда какая стала гладкая. Помолодел, что-ли? Ещё немного? Не, так не солидно. Ты уж лучше бороду отрасти. Глядишь, через год-два появятся портреты в школьных учебниках. Ну, не надолго, конечно. Но года примерно до девяносто первого будешь ходить в живых классиках. Получишь всё по полной программе. Понял? Или, если борода лопатой не растёт, хотя бы очки надень. С простыми стёклами. Ну, так, вроде Грибоедова, мыслитель-интеллигент. Не хочу учиться, а хочу жениться. Тебя тоже на цитаты растащат. «Евдокия из последних сил боронила сырую после дождя пахучую землю, упираясь в лямку тяжёлым, на шестом месяце, бабьим животом. А мужики были на войне…»
— Фонвизина… Погоди, ты откуда знаешь мой текст?
— Такой же твой, как мои песни. В сортире твой генеральный секретарь. Жопы подтирает.
Телегину показалось, что после этой фразы в баре сделалось тихо. Наклонившись, он прошептал:
— Ты что несёшь…Забыл, какой год?
Гусев поднял с колен страницу, выдранную из толстого журнала, в котором был опубликован отрывок из «Генерального секретаря».
— На, может, пригодится. Там больше не осталось.
Но Телегин не взял. Выпив пива, он стал мнительным. То, что его произведением «вытирают жопы» его обидело.
— Вообще-то, между прочим, я сам писал. В отличие от некоторых.
— Да ладно, хрен с ним, — Гусев положил страницу и стал чистить на неё воблу. — Речь не об этом. Ты понял на счёт Берёзкиной?
— Нет.
— Короче. Объясняю для идиотов. Мы хотим обратно?
— Нет.
— А она?
— Она? А! Да. Она может.
— Как не фиг делать.
— А мы?
Гусев огляделся:
— Водки, что ли выпить?.. Ага, виду…
Он приблизился к мужикам, распивающим из-под полы, шёпотом поторговался, легко уступил и вернулся со стаканом, наполненным почти доверху. Поделили, разбавили пивом, выпили, закурили.
— Она, между прочим, нехорошо себя повела, — сказал Гусев. — Нехорошо, не по-товарищески. И тогда и сейчас. Надо наказать.
— Наказать? — удивился Телегин. — Как ещё её наказать? Она и так в тюрьме.
— Ну, не то, чтобы наказать. Я не правильно выразился. Лишить права голоса.
Наконец Телегин, вместе с приходом волны алкогольного опьянения, уловил суть разговора.
— Лишить…голоса. Вместе с гландами? — он криво и нефотогенично усмехнулся. — Мне в детстве гланды удаляли. Таким вот крюком. Железным. Потом кормили мороженым.
— Каким ещё крюком… Надо нанять ей адвоката, добиться свидания и отнять эту, блин… капсулу. Не крюком. Остренькой бритвочкой. Один пусть держит, другой надрежет кожу и вынет. Пластырь — раз-два — готово. Всего делов. Пока эта мандула у неё за ухом, нам здесь не жить.
— Кто режет?
— Разберёмся. Не в этом дело. Можно даже усыпить. Ну, минут на десять. Она ничего не поймёт. Потом поймёт, конечно…
Телегину стало обидно за Берёзкину и жалко её до слёз.
— Отолью, — сообщил Гусев и поднялся. — Подумай пока.
20
Указанный в сорванной со столба бумажке адрес нашёлся не сразу. Сначала она блуждала вдоль заборов и заброшенных строений промышленной зоны Обводного канала. Потом встретила старуху с кривым глазом и спросила, где Глухой тупик. Старуха плюнула, махнула рукой и ускорила шаг, матерно про себя бормоча. Кира пошла в указанном направлении и вскоре, перешагнув поросшую высокой травой узкоколейку, увидела гнилой бревенчатый дом и фанерную табличку, на которой тушью было написано «КРОВЬ ПУСКАЮ, ПИЯВОК СТАВЛЮ, ЗУБЫ ЗАГОВАРИВАЮ, МОЛОЖЕЕ ДЕЛАЮ». Моложее. А ей уже 24. Она специально надела школьную форму с белым фартуком и подвязала в волосы нарядные банты, потому что слышала про волшебство, которое здесь делают. А волшебство получается только тогда, когда в него очень-очень сильно поверишь. Кира остановилась, вынула из портфеля плюшевого зайчика и поцеловала: «Ну, я пошла?..»