— Как, как вы изволили выразиться? — будто не расслышав или чтобы запомнить, переспросил Исаак, изобразив улыбку. — Что вы подумали по этому поводу?
— Дай бог память, — впёр два тонких пальца в лоб Кольцов. — Мне легче процитировать фельетон, я некоторые удачные находки наизусть вызубрил. — И он выпалил, не задумываясь: — Кажется?.. Нет, точно! Мне подумалось, что триумфальная арка на Братской улице вот-вот разрушится от ветхости и своими обломками обязательно прибьёт кого-то. А ведь во всём городе это лучшее сооружение, и возведено оно гораздо удачней, чем состоявшиеся там последние перевыборы.
— Перевыборы? Не понял? Какие перевыборы? — насторожился Богомольцев.
— Как? Разве вам неизвестно? «По активности избирателей Астрахань с достоинством заняла последнее место во всём Нижневолжском крае!»[112] — процитировал собственные строчки Кольцов. — И думаю, что глубокоуважаемые астраханские вожди до сих пор этим не обеспокоились, иначе они бы не выпестовали прославивший их криминальный гнойник!
— Вы правы! — не сдержал гнева Исаак. — Вот в этом вы очень правы! И фельетон следует немедленно опубликовать! Что там у вас за заминка? Какие сомнения? На носу суд над зловонной «астраханщиной». Мне известно, что следствие по делу окончено. Фельетон окажется к месту. И это немало выручит вас, изменит, так сказать, зародившиеся у некоторых сомнения.
— Сомнения во мне?! — вскричал и лишь огромным усилием воли удержал себя, чтобы не вскочить на ноги, Кольцов. — Неужели я дал повод? Чем?
— На кой хрен вас понесло на низа? — так и впился в него змеиным взглядом Богомольцев. — К ловцам? Какую правду-матку вы собирались там отыскать?
Произнеся это слишком быстро, Исаак тут же закрыл рот, словно сам же и испугался, заморгал глазами, успокоился, размеренно и внятно затвердил:
— Во всём виноват чёртов чистоплюй Носок-Терновский! Он хоть и сам водку не хлестал, баб чужих не щупал, а, нос вверх задирая, грязи под ногами не замечал, а когда тыкали его носом, обходил за версту, вместо того чтобы, засучив рукава, разнести к чёртовой матери тот гнойник!.. Оргбюро уже дало ему оценку. Вы, наверное, слышали про состоявшееся решение?
— Да.
— Так что же вас туда понесло?
— Но тогда были и сомневающиеся. Чтобы покончить для себя с этими сомнениями, я…
— Убивал бы я всех сомневающихся! — хлопнул по столу ручищей Богомольцев. — У меня вон жена тоже всё сомневалась, да Бог разрешил её сомнения…
— Что такое?
— Умерла.
— Примите мои глубокие соболезнования, честное слово, не знал. — Кольцов попытался найти глаза Исаака.
— А-а-а… — махнул рукой тот. — К слову это я. Все там будем.
Они помолчали.
— А знаете, какой вопрос я задал нэпману Солдатову, одному из самых известных фигурантов по этому делу? — меняя тему, спросил Кольцов.
— Мне рассказывали, что, отправляя в поездку, товарищ Ягода снабдил вас готовым обвинительным заключением, — недовольно буркнул Богомольцев. — На кой ляд вам уголовник Солдатов? Насколько мне известно, он самый ярый взяткодатель? Что он мог сказать важного и вразумительного, чтобы ради этого плыть на край света и рисковать жизнью?
— Я всё же попробую объяснить. Тогда никто не знал мнения товарища Сталина, а следователи не заикались о статье 58-й… Никаких намёков не было… и со стороны товарища Ягоды.
— А между строк разучились читать?! Ещё Ильич учил, когда в подполье приходилось мытарствовать. — Исаак поднял глаза на журналиста и поджал губы. — Впрочем, вы тогда слишком молоды были… Мне тут донесли, что в те времена вы Ильича пытались критиковать… Вы же в политике разбирались, извините, как свинья в Библии.
— Я покаялся и признал свои ошибки…
— Известное дело…
— И всё-таки мне хотелось бы довести до вас, Исаак Семёнович, ужасную, на мой взгляд, мысль, смутившую моё сознание…
— Валяйте, раз уж так приспичило.
— Я спросил Солдатова, не случись всех этих… печальных событий, следствия… продолжали бы они спокойно работать и приносить пользу, настоящую, необходимую пользу нашему социалистическому обществу?
— Ну?
— Знаете, что они мне ответили?
— И не догадываюсь.
— Они отвечали — да. Их промыслы, я в этом убедился, увидев собственными глазами, организованы в несколько раз лучше наших, государственных, там элементарно чище, отсутствует всякая антисанитария в организации приёма и разделки рыбы, и вообще, к ловцам относятся по-людски, созданы условия для отдыха, выше зарплата…
— Не занимайтесь агитацией, мне известны не хуже вас наши недостатки.
— Это элементарные прорехи, где мы теряем и уважение ловцов, и их самих! Поэтому они заинтересованы работать на нэпмана и бегут к нему!
— А почему же этот «хорошенький» нэпман совал взятки аппаратчикам — налоговикам и в торговый отдел?
— А потому, что его зажимали мизерными нормами и огромными налогами! Парадокс! Они вынуждены были добиваться расширения норм путём взяток. Я не поверил… поэтому и решился на поездку, чтобы убедиться самому.
— Убедился?
— Да. Простые ловцы подтвердили всё.
— Хватит! Вы слишком впечатлительны, к тому же увлеклись не своими вопросами, Михаил Ефимович! И если хотите услышать от меня правду, то вот она — от вас попахивает «бухарчиком». Понимаете, про что я говорю?
— Я не разделяю взглядов Бухарина и никогда не разделял.
— Я вам верю. Но в той поездке вы проявили себя не лучшим образом. Генрих Григорьевич остался вами очень недоволен. — Богомольцев заметил, как начало бледнеть лицо журналиста, но не отводил взгляда и не прерывал паузу, он знал, что делал, поэтому продолжил доверительно: — Но я обещаю поддержку. Ягода отходчив, если чувствует, что провинившийся осознал промах и готов загладить его. Вас спасёт злой, правильный фельетон. Не тяните с ним.
— Фельетона не будет, — поднялся на нетвёрдые ноги Кольцов. — Будет зубодробительный очерк! Отповедь всем тем, кто пытался или попытается замахнуться на нашу великую страну или задумает новый термидор[113]!
— Только не надо вот этого дворянского пафоса! — замахал руками Богомольцев. — Тошнит от велеречивости некоторых наших псевдогероев! Попроще, я вас прошу! Поближе к народу.
— Если не забыли, — смутившись и ещё сильнее побледнев, Кольцов опустился на стул, — термидорский переворот сверг якобинскую диктатуру, положив конец Великой французской революции. Мы этого не позволим.
— Никогда не сомневался, а астраханскому термидору, если уж вы, голубчик, подыскиваете название своему фельетону или очерку, как только что обмолвились, больше подходит вонючее и гадкое — прыщ на заднице астраханского рыбака или, как назвал те события товарищ Сталин, — гнойник.
— Товарищ Сталин обладает удивительными способностями давать событиям точную оценку и названия.
— На то он и товарищ Сталин. Есть, слава богу, с кого брать пример вам, писакам, чтобы не лезть в дебри, да такие, что приходится оттуда за уши вытаскивать.
— Извините, Исаак Семёнович.
— Кстати, не Семёнович я, а Самсонович, — как-то криво и горько усмехнулся Исаак.
— Я подозревал…
— Так же, как и ты не Кольцов, — ещё шире расползлась улыбка Исаака. — Впрочем, не надо меня ни в чём подозревать. — Он поднялся, поманил рукой за собой. — Чтобы совсем дружески завершить нашу встречу, хочу познакомить вас с одним моим давним приятелем, который, кстати, тоже имеет некоторое отношение к вашей истории.
Богомольцев, тяжело переваливаясь на ногах, подошёл к внутренней, едва приметной двери в одной из стен кабинета и, распахнув дверь, широким жестом пригласил:
— Этот человек начинал борьбу с тем самым неподатливым гнойником. Знакомьтесь — Василий Петрович, теперь ответственный секретарь Владивостокского окружкома, член Центральной контрольной комиссии.
Странников уже поднялся с диванчика, где покуривал, потягивая газированную воду. Он протянул Кольцову крепкую руку. Тот пожал её своей щупловатой:
— Очень приятно.
— Я читал в «Огоньке» и в «Правде» много вашего. Интересно.
Странников пожелтел лицом, затуманились глаза, поседела почти полностью голова, но худоба подчёркивала его стройность, прямые плечи оставляли фигуру запоминающейся; на его фоне совсем жиденький журналист в круглых очках выглядел школьником.
— Я наслышан о вас много хорошего, — сказал обязательные слова Кольцов, больше ничего не приходило в голову.
— Вот и ладненько, — прихлопнул обоих по плечам Богомольцев. — В моём кабинете, если познакомишься, навек обретёшь друга. Давайте-ка выпьем по этому поводу. Тем более тебе, Василий Петрович, сегодня уезжать домой во Владивосток, а у меня тоже дата — девять дней, как с Саррой расстался.
Он достал из шкафчика бутылку коньяка с рюмочками, они тут же, стоя, выпили. Разговора не получалось. Странников отошёл к окну, закурил, дымя в открытую форточку.
— Скучаете? — спросил Кольцов, чтоб не молчать.
— По Астрахани-то? — не повернувшись, бросил через плечо Странников.
— Он больше по столице слёзы льёт, — подливая в рюмки, усмехнулся Богомольцев. — Дай Бог, чтоб всё закончилось благополучно.
Они выпили, чокнувшись, каждый думая о своём.
— Ты к Серафиме так и не зашёл? — спросил Богомольцев.
— А зачем?
— Тоже правильно… Твоя-то, Августина, как после свадьбы? Не каешься ещё?.. Гостишь ты в столице уже с неделю, а спросить, поговорить некогда.
— Не Августина она, а Аглая, — хмыкнул Странников. — Глашка!
— Погоди, погоди!.. Это что же, разыграли нас с тобой бабы? И моя не Серафима?
— Твоя без подлога. — Странников налил себе и выпил. — Не волнуйся. А Глашке имя придумали ради дурости, на курорте, мол, красивей… Но баба ничего, смирная. Во Владивостоке она у меня цехом командовать пошла на рыбзавод. Говорит, не станет дома сидеть у окошка. Получается…
— А Симка строптива, — пожаловался Богомольцев. — Не спешит с замужеством и к себе не подпускает.