— Ладно. В перерыве мне с Азеевым разговаривать на эту тему придётся. Хочешь послушать, валяй со мной.
Досадную оплошность эту и скрытые переговоры заметил Херувимчик, обходящийся без театрального бинокля и не спускавший глаз с Азеева и прокуроров. «В чём же их целеустремлённость?» — тоже поднял он брови и даже наморщил лоб, напрягая мысли, но его Эллочка в это своё явление в театр тепло оделась, опасаясь простуды на пароходе, и теперь, задыхаясь от духоты, не давала ему покоя, снимая с себя вещь за вещью и нагружая ими супруга. Забыв про всё, бедный Херувимчик взмолился, однако в ответ та закапризничала:
— Выведи меня отсюда, иначе хватит удар, как ту дамочку.
— Потерпи, — пробовал успокоить её инженер. — Будет перерыв, что-нибудь придумаем. Не позориться же перед народом.
— Ничего ты не придумаешь, — злилась та. — Вентиляции никакой! Не суд, а морока какая-то!
— Тихо, тихо! — перепугался Херувимчик, оглядываясь, не услышал ли кто. — До перерыва недолго.
— Знала бы, не сманил бы сюда. — У Эллочки уже блестели натуральные слёзки на ресницах. — Посмотреть не на кого… наряды на дамочках вульгарные… жена председателя исполкома одета как деревенщина. Модных журналов в руках никогда не держала.
— Эллочка! Ну успокойся, — пытался остановить её упрёки инженер, — на нас уже оборачиваются.
— Это от скуки, — парировала та. — Ничего интересного, кроме допроса мадам Алексеевой по поводу безнравственных кабаков для свиданий начальства с гулящими девками из притонов Мерзликиной и Александровой для партийцев средней руки, они, как и я, не услышали. Сказать по правде, мне известны подробности и похлеще. Тебе нравится, дорогой? Вези меня отсюда сейчас же, иначе я удалюсь одна!
Назревал скандальный демарш. Семейный опыт Херувимчика показывал, что Эллочка так и поступит через минуту-другую, но на его счастье, председатель объявил перерыв, и инженер поспешил за строптивой женой на выход.
Возле театра его встретил мастер Барышев, покуривавший и прогуливавшийся с женой.
— Не нужны билеты, Степан Петрович? — остановил его инженер. — Киске моей плохо стало, вынуждены отправиться к пароходу и там дожидаться остальных.
— Самое интересное впереди, — удивился мастер. — Жинке не угодил?
Эллочка вышагивала впереди, задрав нос, не останавливаясь.
— Словно в воду глядел, Степан Петрович, — покраснел инженер. — Пробовал её уговорить — ни в какую! Домой, и всё!
— Не для дамочек таких, конечно, судебные спектакли, — усмехнулся в усы Барышев. — Её и брать не надо было.
— Столько разговоров было! Умоляла, чтоб достал билеты, а обернулось всё, извините, полным пассажем.
— Чем-чем?
— Стыдно.
— Да не переживай ты так, Василий Карпович, давай билеты сюда, найду я им применение.
— У тебя, помнится, помощник был?
— Как же! Павел Илларионович.
— Вот-вот. Сам Кудлаткин насчёт него беспокоился. Сделай милость, передай их ему…
Так благодаря женскому капризу чета молодых рабочих нежданно-негаданно получила билеты в Зимний театр на судебное заседание, куда рвались попасть многие.
Услыхав новость, Татьяна, существо совсем молоденькое, но самостоятельное, неделю уговаривала мужа отказаться от билетов. Всё это время в суд по очереди бегали дружки Павла по столярному цеху и передавали новости с процесса. Сам Павел особенно не переживал, махнув рукой на суд, вручил билеты приятелю и вскоре вовсе забыл бы про него, но заявился закадычный дружок Герка — зеркальщик и покаялся:
— Хоть и съедает меня жлоб, Павлуш, а совесть дороже. Завтра приговор по делу обещают оглашать. Так что получай свои два билета и уговаривай Татьяну, больше судьба не представит такого случая.
Герка в цехе был на особом положении, он изготавливал судовые зеркала и так наловчился от какого-то умершего еврейчика, так загордился, что тайну зеркальных поверхностей никому не раскрывал, даже Павлу и, секретничая, объяснил, что скрыто в этом чудотворное что-то, даже мистическое, и сама тайна должна умереть вместе с мастером.
— А тебе почему старик доверил? — усмехался Павел, который в партии хотя и не состоял, но во всю эту ерунду — чертей, ведьм, домовых и другую нечистую силу — не верил.
— А я его напоил до смерти, — подмигнул шустрый Герка, — он и проболтался.
— Врёшь ты всё, — махнул рукой Пашка, — не хочешь учить, как зеркала делать, не учи, только не бреши лишнего.
Но Татьяне про билеты заикнулся, правда, уже без всякой надежды:
— Герка уговаривает сходить; мучился, что не увидит самого главного, а нам принёс билеты, велел передать, ради тебя жертвует.
— Пашенька, — прижалась она к нему тёплым животиком. — Что с ребёночком будет? Я же всё из-за него. Я смерти боюсь, Паш, чую, упаду там, как про расстрел тех бедненьких объявят…
— Их не расстреляют, — с неуверенностью ответил он, поглаживая белокурую головку и заглядывая в бездонные голубые глазки, которые и свели его с ума при первой же их встрече. — Живыми останутся, хотя, конечно, своё получит для отсидки каждый. А иначе как же без наказания? Я вон пацанов, если кто заготовку загубит, без наказания никогда не оставляю. И Барышев, дядя твой, меня тому учил — толку не будет из человека, если внушения не сделать вовремя.
Смотрела она на него и нарадоваться не могла, умным был её молодой муж не по годам, не зря доверилась ему сразу, когда встретились они после её приезда из родного Кирсанова. Жаль, всё своё свободное время на работе пропадал, зато в мастера к дядьке Барышеву выбился и зарабатывать больше стал, но она не засыпала одна, ждала его, только в постели ей и доставались от него нежность и любовь. Горячий был, страсть! И любил её очень, так что ночь быстро заканчивалась; утро заглядывало в окошки — они ещё тешились друг другом.
— А за что же арестантам наказание такое? — сильнее прижималась она к нему и напоминала о своих тревогах. — Чуешь, как наш ножками мне в бок толкает?
— А вот сходим завтра с тобой, тогда и узнаем, — осторожно прикладывал он ухо к её животу, становясь на колени. — Ты гляди, действительно, брыкается, неугомонный!
— Весь в тебя, — ласкала она его красивые волосы. — Мне и надеть нечего. Свадебное голубенькое если?.. Я его с приезда не надевала. А теперь можно, ведь в театр идём?..
— Ты ж недавно платье шила? Кроила по себе?
— А ты подсматривал, бессовестный! Это подруге.
— У зеркала крутилась в чём мать родила, как же не подглядеть, — ласкал он её. — Мы за девками в Никольском всегда подсматривали, когда те купаться на Волгу бегали. Только не стеснялись они, хоть и замечали, каждая старалась себя показать, чтобы замуж выскочить быстрее. А ты красивее их всех, Танюшка, только уж больно хрупкая.
— Это ваши астраханские — толстухи, у нас в Кирсанове девки следят за собой. — Она уже надела голубенькое любимое платье. — Как я? — закружилась перед зеркалом.
— За что же мне счастье такое! — не удержался он, подхватил её на руки, и вместе они закружились по комнате.
— Не замёрзнешь в нём, Танюш? — беспокоился он, платье пушинкой казалось, летом венчались они тайком в Никольской церкви, теплынь тогда над Волгой стояла, теперь осень поздняя заканчивается, а ехать на пароходе? — И пальто твоё — сущее решето.
— А ты на что? — отвечала она, его целуя. — Согреешь и меня, и нашего Ванечку.
— Это почему же Ванечка? Я не желаю. В честь кого ты имя ему выдумала?
— А просто так сказала, — рассмеялась она. — Первенец у нас будет скоро, а имя не придумали до сих пор.
— Когда мы зал судебный реставрировали, транспарантом сцену украсили, написано на нем было: «Слава пролетарскому труду!» Вот имя так имя! Слава!.. — Павел аж руки развёл в стороны от восхищения. — Как думаешь, Тань? Некоторые уже называют так первенцев.
Ей нравилось, что он с ней советовался, но она глазки — вниз, своё завела:
— Имя, Паша, судьбу человека определяет навек. Здесь спешить нельзя. Надо в церковь сходить, с батюшкой посоветоваться. Мне бабушка рассказывала: рождается человек под своей звездой, да со своей судьбой. У них в книгах специальных всё прописано. Я схожу, узнаю про его имя?
— А меня потом на собрании пропесочивать станут! — возмутился он. — Вон, Ваську Грачёва из комсомола выгнали!
— Так ты же не комсомолец, — робко попыталась она возразить.
— Зато мастер! Из мастеров турнут. И так перебиваемся с хлеба на воду, а если погонят!..
— Хорошо, — отступилась она и обняла его. — Хорошо, не сердись. Не пойду никуда.
— К тому же неизвестно, кто народится? — ерепенился он. — Мальчик или девочка? Как же имя давать заранее?..
— Я знаю, — перебила она его. — Девочка у нас будет.
— Как это?.. — опешил он. — Мел с печки лизала?
— Мел? Вот глупый! Ничего я не лизала и не хочется.
— Если женщин на мел тянет, девки родятся, — выпалил он.
— Дурачок, наслушался своего Герку, — потрепала она его за ухо. — Девочка у нас родится, потому что я тебя сильнее люблю, чем ты меня. — Она его поцеловала.
— А если я сильнее, значит, пацан?
— Значит, мальчик. Но я сильнее, девочка будет.
— На транспаранте имя было подходящее и для девочки, и для мальчика — Слава, — обрадовался он. — Вот и назовём ребёночка Славой в честь завтрешнего суда!
— Ну и хитрец ты, Павлуш, — ткнулась она ему в грудь, увлекая на кровать. — Сам давно всё решил, а меня, словно дитя малое, разыграл.
Они заспорили с умилением, как только могут спорить одни влюблённые и, ласкаясь, уснули в объятиях друг друга. Но не прошло и часа, чуткая молодая мама открыла глаза и развернулась спиной к мужу, защищая от возможного толчка и другой какой случайной неловкости того, третьего, который с нетерпением ждал момента улизнуть на белый свет, громким и радостным криком оповестить весь мир о своём появлении.
По версии следствия, главное обвинение Турина и его подчинённых заключалось в том, что бывшие работники уголовного розыска не предотвратили, а, наоборот, способствовали развитию так называемого гнойника. Арестовано было всё руководство, старшие служб и те, кто не успел спрятаться. Естественно, никто вины не признавал. Один из замов, Гарантин, в знак протеста попытался совершить над собой насилие, но Громозадов, уведомлённый всезнающим Кудлаткиным, успел бросить того в штрафной каменный мешок, да так усмирил, что тот долго вообще не мог говорить, а потом заикался и подёргивал правым плечом, не переставая кашлять.