— С трамвая ночью на остановке вы вывалились, за гражданином приметным проследовали, а хвост — за вами. Наши орлы переждали, народу поменьше стало, нашим бы ещё тормознуться, а они затеяли брать его в первом переулке.
— Значит, спугнули… А ведь хвост этот многое должен знать. И сам он, как личность, очень даже большой интерес представляет!
— Наша вина.
— Черти бестолковые! — выругался Турин вгорячах. — Вот и исправляйте! Плохую весть ты мне принёс, ох плохую!.. На Востоке султан за подобное язык вырезал. Слыхал?
— Что ж теперь?.. А лучше б, если смолчали?
— Феодализмом заниматься не стану, однако Кольчуге передай, чтоб снял бульдога с моего хвоста, но он мне живым нужен. Завтра такая возможность может представиться. Этот гад так просто не успокоится, но сегодня у вас отгул, сегодня я на личном транспорте, ему меня не догнать. Понял?
— Я эту сволочь своими бы руками!..
— Живым, только живым! Пусть Кольчуга постарается. А сейчас задержись здесь, пока меня увезут. Ни к чему, чтоб местные сыскари нас рядышком видели. Итак ты нарисовался.
— Вы про керюху? — кивнул посыльный в сторону дежурного за стенкой. — Этот наш, его опасаться не надо. Он здесь при вас теперь будет.
— Караулит, значит?
— Бережёного бог бережёт.
— Ну-ну, — похлопал Турин по плечу крепыша. — А за актрисой приглядываете, как просил?
— Сам Тимоха глаз не спускает.
— Вон он где, — хмыкнул Турин. — Передавай привет.
И он выбежал на улицу. Шофёр покуривал у автомобиля, но тут же притушил окурок каблуком, ловко отворил дверцу на заднее сиденье.
— Как звать? — здороваясь, улыбнулся Турин.
— Володя.
— Невелик твой пассажир, Володя, дай-ка я рядом с тобой примощусь, — попытался было Турин перебраться на переднее сиденье.
— Не положено, Василий Евлампиевич. — Шофёра словно подменили, он сухо добавил: — Шорохов приказал. Нам рядись не рядись, а и срисуют не большая беда. А вы гость. Вас велено беречь от неприятностей.
«Если б знал Шорохов про вчерашний хвост… — сжался Турин, — да про моих здешних братков-помощников!..»
— Куда ехать, знаешь? — подмигнул он шофёру.
— С актрисы велено начать.
— Верно. Этой встречи я как раз больше всего дожидаюсь.
— Мы мигом. — Молодцевато крутанув руль, шофёр рванул автомобиль с места в карьер.
Когда остановились у неприметного домика в общем неказистом ряду таких же строений, Турин не спешил покидать машину, поджидая Тимоху. Должен же был тот объявиться или дать знать о себе каким-то другим скрытым способом. Однако не дождался, вместо него на порог вышла старушка простоволосая, с вязаным платком на плечах.
— Вам не Аграфену свет Валериановну? — спросила она, испуганно оглядываясь.
— Стравинскую, — кивнул Турин, подошёл поближе, улыбнулся, раскрыл перед ней удостоверение. — Наши товарищи встречались с ней по поводу известных событий, но возникла ещё одна надобность.
Удостоверение произвело впечатление, старушка сжалась вся, и, не подхвати её вовремя Турин, не обошлось бы без хлопот.
— А Глашеньку, мил человек, только что я проводила, — подняла она испуганные глаза. — Сиднем целыми днями сидела, шагу из дома не ступала, как велено было. А с час назад иль поболе мальчонка с запиской прибёг. Засобиралась она и велела ждать к обеду.
— Записка? Что там было сказано? — Турина прострелила старая болезнь: от таких известий каждый раз его поясницу словно продувало насквозь, будь он хоть в самой что ни есть тёплой комнате.
— Да я ж и не видела, милок. Но обрадовалась она, всплакнула даже, что кончились её муки. В церковь поехала. Тут недалеко трамваем. На кладбище церковь-то у нас.
— Вы ничего не путаете? — напрягся Турин. — Чему радоваться, если на кладбище ехать?
— Так поймали вроде убийцу? — всплеснула старушка руками. — Аль вам не знать? Вот и переберётся она от меня к себе на квартирку. Поэтому и радовалась, а всплакнулось ей по покойнице, молода та была и смерть приняла неизвестно за что…
— В церковь свечки ставить поехала?.. — с трудом старался переварить известие Турин. — Или ещё зачем?
— Вот те раз, прости меня Господи! — запричитала старушка, начиная сердиться. — Запиской туда её вызвали, сколь повторять.
— Запиской?
— Я ж час твержу — мальчонка прибёг, она и собралась. Враз оделась, будто только и ждала этого.
— Насчёт похорон, может быть?
— Вот уж не знаю, только на похороны так не торопятся.
— Знаешь, где здесь кладбище? — развернулся Турин к шофёру, чувствуя, что добиться большего ему не удастся.
— Да вмиг, — кивнул тот, заводя двигатель, — вдоль трамвайного пути, конечно, добираться не скоро. Часа полтора кружить да на горки взбираться, а мы короче дорожку отыщем.
Пока, петляя, мчались по тихим улочкам, несколько раз переезжая рельсы, Турин обдумывал своё.
Из сообщений Шорохова следовало: опечатали агенты квартиру, где нашли покойную, по той причине, что хозяйка её, актриса Аграфена Стравинская, перепугавшись, временно отказалась там жить, дожидаясь похорон. Ничего необычного в этом Шорохов, да и сам Турин не находили: актриса — пожилая женщина, какая блажь не придёт ей в голову? К тому же проживала одна, в квартиру регулярно пускала жильцов, но не из простой публики, старалась выбирать себе под стать. Вот Френкель, к примеру. Во-первых, они, конечно, знали друг друга ранее, Френкель родом из Саратова, здесь проживала и занималась при том театре, где актриса играла. Возможно, Аграфена Валериановна знала и семью Глазкина, как-никак жених Павлины — заместитель губернского прокурора. Это же фигура! И Френкель, вероятно, делилась своими проблемами со Стравинской, даже просто по-бабьи между ними, конечно, велись разговоры. То есть, гадал Турин, бывшая актриса знала о намерениях квартирантки выйти замуж за прокурора, но тем не менее ей пришлось стать свидетельницей тайных встреч молодой жилички с пожилым любовником. Не важно, какое впечатление он произвёл на соседку, та из зависти или сослепу разного могла наговорить, но известно, что посещал Павлину не кто иной, как Странников, и Стравинская видела его неоднократно, хотя якобы оставляла квартиру до вечера. В день убийства, уйдя утром, она дома больше не появилась. У прислуги её нашли агенты, сообщили о произошедшем. Страх?.. А может, естественное чувство вины и боязнь ответственности?.. Конечно, она не убивала Френкель, физических сил не хватило бы и повода нет, не владела же Френкель миллионами или драгоценностями… Нет, Стравинская — не убийца, Шорохов бы сразу учуял и упрятал актрису в исправдом на время следствия. Но ничего подобного не случилось. Шорохов рассказывал ему, что на всякий случай устанавливал за актрисой слежку, а через два-три дня снял: дамочка носа из дома прислуги не высовывала, да и к ней никто не наведывался. Прислуга никакого интереса не представляла. Скорее всего, бабка связана с актрисой с молодых лет. Убирала по дому, хозяйство вела, но, когда актриса отошла от сцены, нужда в прислуге отпала, и Стравинская её выпроводила: накладно держать лишний рот, когда сама вынуждена зарабатывать не талантом и поклонниками, а собственной жилплощадью.
Обдумывая всё это, Турин представил себе старуху в платке и длинном платье, крякнул, вспомнив, как та засерчала.
«Бабка-то ещё смышлёная! Как она его пропесочила насчёт свечек, да о мальчишке с запиской! Стоп! Вот она, отправная точка! Записка! — Турина осенило. — Вот оно, недостающее звено!»
— Подъезжаем, Василий Евлампиевич, — глянул на него шофёр с улыбкой.
— Ничего, ничего, Володь, — улыбнулся ему в ответ Турин. — Задремал я слегка.
А сам ухватился за ускользающую мысль: «Конечно, актрисе известно об убийстве гораздо больше. Может быть, она была невольной свидетельницей произошедшего или второстепенным участником, просто могла слышать из достоверного источника, а теперь связана с автором записки обязательством молчать?.. Этот человек и поставил условие: как только убийцу обезвредят, её вынужденное заточение кончится… Но кто этот человек?»
На этом месте Турина заклинило: «А убийца где? Он не найден… Впрочем, не найден официальными органами. Даже наоборот, те поставили твёрдую точку в расследовании: их вывод — Френкель наложила на себя руки… Тогда от кого записка? Кто-то отыскал мерзавца, расправился с ним и пригласил актрису в церковь поставить свечки за обоих убиенных?..»
Получалась явная чертовщина, отчего у Турина снова разболелась голова, тупая боль стиснула затылок, и он принялся растирать его, вздыхая и морщась: не получалось у него ничего в этом чужом городе Саратове, осталась его удача дома, никакого просвета не видать в загадочном и страшном убийстве невесты Глазкина…
— Что с вами, Василий Евлампиевич? — притормозил водитель.
— Не спал почти, — посетовал Турин. — Вот и достают старые болячки. Этой голове-то, знаешь, сколько доставалось… — Он поскрёб затылок.
— От уголовной мрази? — засочувствовал тот.
— И от неё, но больше от начальства, — хмыкнул Турин, — так что, если станешь большим начальником, не обижай нашего брата.
Они засмеялись. Боль постепенно стихала, он откинулся на сиденье.
— Что это там за сборище? — встревожился вдруг шофёр. — Трамваи встречные… Не столкнулись ли? Народ валит из дверей!
Турина так и бросило к стеклу. Впереди действительно творилось из ряда вон выходящее. Один вагон, почти пустой, стоял на остановке. Встречный с другого пути только что замер, и из него с шумом и гамом вываливался народ, поспешая вперёд на рельсы, где собралась уже большая толпа.
Турин попробовал открыть дверь, хотя автомобиль ещё не остановился.
— Василий Евлампиевич, куда вы? Под колёса угодите! — зашумел шофёр.
— Так тормози, чёрт тебя подери! — выругался тот и, как он один умел, всё-таки выпрыгнул и свернул к толпе.
— Доехали, считай. — Водитель догнал его и кричал, будто извиняясь. — Церковь-то вон она! И кладбище за путями. Рядом ворота! Выходит, у кладбища и сбили бедолагу. Водителям тут маета. Старики туда-сюда. С остановки на остановку. А эти гоняют как шальные!