В партийный аппарат штаны протирать не захотел, в милицию, само собой, нельзя, в прокуратуре, почти в гражданской организации, как раз только создаваемой, подыскал ему товарищ Ягода место и не забывал, позванивал, интересовался…
Арёл второй час досиживал в приёмной, хотя залетали к крайпрокурору другие чины: помощники, следователи и даже секретарши. Виду не подавал, что переживает, держал себя с достоинством, лишь покуривал одну за другой папироски, знал — его час не пробил.
И вот, когда сухо кивнув и шаркая подошвами, проплелась в кабинет начальника мрачная личность с жидкой бородёнкой — спец особого кадрового сектора по фамилии Шкребец, поднялся и он со стула, оправил рывком кожанку, затрещала щетина на его подбородке под жёсткой шершавой ладонью — приметил мельком, что занёс старик с собой в кабинет папку тонюсенькую ядовито-зелёного цвета. Невзрачная вроде папка, но, конечно, по его душу, и сколько в ней пакости, лучше не гадать! Из-за неё и вытащили сюда…
Закрыться дверь не успела, позвали его. Арёл в прокуратуре тоже не абориген, не дока по большому счёту, но в Гражданскую не щи у тёщи хлебал, в кавалерийской дивизии Первой конной только до Варшавы не добрался, и пуганый, и стреляный, однако воздуха полную грудь хватил, прежде чем за ручку двери взяться. Выдохнул с приветствием, когда уже за порогом оказался. Берздин из-за стола головы не поднял, буркнул что-то, барабанил кончиками пальцев по корке той самой, ядовито-зелёной… Чёрной тенью маячил Шкребец сбоку, не смея сесть, злорадно дожидаясь неминуемого разноса.
— Орёл, а свысока-то хуже видишь! — дёрнулась щека Берздина. — Не спустить тебя, молодец, пониже?
Губпрокурор не моргнул, голову набычил, добела сцепил пальцы в кулаках.
— Что молчишь? Покрывать станешь сукина сына? Или спелись с ним, сам увяз в дерьме?
Выкрикнул последние слова Берздин, пронзил взглядом подчинённого, вздрогнул Арёл, плотнее сжал губы — ни слова; ждал, когда выплеснет гнев прокурор, выдохнется, тогда и появится возможность объясниться. А лезть поперёк — голову под топор пускать.
— Я вас обоих за решётку упеку! А то добьюсь, чтоб и к стенке поставили! Управы не чуете в своём култуке? Сжились?
Беспощадная ругань продолжалась бы неизвестно сколько, но качнулся вдруг Шкребец и, не ухватись за край стола, свалился бы с ног и зашибся об пол. Осёкся Берздин, вскинулся на бледного спеца:
— Что?.. А ты куда глядел, старая калоша?.. Подсунул бумажек подлых! Насобирал? Раньше пресечь надо было! Утратил нюх?..
Спец, далеко за шестьдесят, рта не открыл, только рукой свободной смахнул капельки пота со лба, покачивался.
«Неужели впервые такие сцены наблюдает старикан? — невольно пожалел Арёл спеца. — Вряд ли. Испугался, что выпрут и его заодно, а уж про тюрьму-то как услыхал, так и совсем обмер. Каково ему при новом-то режиме? Упекут в один миг. Зачем рвался сюда? Мобилизовали?..»
И, воспользовавшись паузой, бывший кавалерист решил, что как раз вовремя ему заступать:
— Сам к вам было собрался, Густав Янович! — щёлкнув по-военному каблуками сапог, чётко выкрикнул он. — Да наводнение планы сорвало.
Крайпрокурор даже опешил от такого поворота, невысказанная брань застряла в горле, смешались заготовленные мысли, язык утратил связь с последней фразой, он с удивлением переводил ошеломлённый взгляд с терзающегося страхом спеца на нежданного смельчака.
— Вон оно как, — с нескрываемой иронией пришёл он в себя наконец, острый кадык дёрнулся на тонкой шее, словно проглотил всё застрявшее. — Наводнение, значит, помешало…
— Загрузили поручениями губком и губисполком так, что не продохнуть. Гляньте! — не давая опомниться, очертя бросился Арёл в атаку и начал зло выкладывать на стол перед крайпрокурором бумагу за бумагой.
Всё это были приказы штаба чрезвычайной комиссии по наводнению, один грозней другого и начинающиеся одинаково тревожными призывами:
Все на борьбу с наводнением!
— Что? Что ты мне ими тычешь?! — вскочил со стула, впервые встретив такой отпор, Берздин, лицо его изменилось, глаза округлились, утратили яростный блеск, сползли вниз, забегали по листам, он начал хватать их наугад, читать вслух с гневным ещё напором, перескакивая, пропуская отдельные слова, фразы, строчки:
— «Граждане! Полученные из разных городов Поволжья сведения о том, что весенние воды реки Волги поднялись выше уровня, который наблюдался за ряд последних десятилетий, заставляет внимательно отнестись…»
Остановился, но Арёл сам уже схватил со стола новую бумагу:
— «Приказ номер 19 о введении исключительного положения!..»
Он тоже почти кричал, не сдерживая чувств, накопившихся за время вынужденной нервотрёпки в приёмной:
— «В целях ограждения жизни и имущества населения, в связи с постигшим губернию небывалым стихийным бедствием, для лучшей организации борьбы… с 24 часов ввести по всей губернии и городу исключительное положение… обязать всех мужчин с 18 до 45 лет являться по первому требованию районных отделений милиции…»
Прервался, не помня себя, выпалил, тараща глаза:
— Бросить всё?! Наплевать на это?! И заниматься каким-то говнюком?!
В горле Берздина пересохло, он что-то хотел сказать в ответ, но захрипел, закашлялся тяжело, едва выдавил из себя сиплым шёпотом:
— Трагедия… знамо дело… и у нас… не с такими, конечно, последствиями… и таким размахом. Казань тоже плавает…
— Казань чёрт-те где, а у нас сёла давно на низах утонули, люди на буграх живут, мародёры скот режут, имущество растаскивают. Распорядитесь стрелять?
— Стрелять?.. — больше сказать Берздин уже ничего не мог, защемило ему горло.
Арёл бросился за графином, налил воды, протянул стакан, крайпрокурор глоток за глотком осушил весь. Лицо его сделалось зелёным, он глубоко вздохнул и жестом попросил воды ещё.
— Лишили, так сказать, возможности добить проверку до конца, — подав воду, продолжил уже спокойнее Арёл. — Ни днями, ни ночами зама своего отловить не могу. Он по сёлам с комиссией штаба разъезжает… то есть плавает.
— Говно плавает! — Насытившись и, видно, устранив помехи в горле, крайпрокурор приходил в себя, ненавистью налилась физиономия, он снова закричал: — Кто позволил?!
— Ответственный секретарь губкома с собой взял, — не сдавался Арёл.
— Странников?! — враз смешался Берздин. — Странников его с собой в чрезвычайную тройку штаба взял?
Арёл невозмутимо кивнул. Берздин перекинул свирепый взор на Шкребца:
— Тебе что-нибудь известно об этом?
— Так откуда ж… — развёл руки тот, жидкая бородёнка затряслась, — гадать остаётся.
— Гадать?! — грязно выругался крайпрокурор. — Тебе заниматься этим велено! Раз по-иному не способен, гадай! Картишками снабдить?
Он схватил со стола первый попавшийся под руку лист, повертел, поднёс ближе к глазам:
— Вот! И здесь подпись руководителя чрезвычайной тройки штаба товарища Странникова! — Поднял страшные в гневе глаза на старика: — Ты мне что плёл?
На Шкребца жалко стало смотреть, казалось, ещё секунда, и он действительно свалится в обморок.
— Вон отсюда! И все дела немедленно сдать Еремицкому!
Спец по особому кадровому сектору для Берздина больше не существовал, весь распалённый, он развернулся к губпрокурору.
— Ну?..
— Поэтому опросить Глазкина не имел объективной возможности. — Арёл смолк и, проследив, пока за Шкребцом не закрылась дверь, тише обычного завершил: — Виноват. Наставления товарища Странникова о дополнительной проверке фактов, порочащих заместителя, выполнить не успел.
— Наставления! — сузил глаза Берздин до щёлок. — Какие ещё наставления? Ты говори, да не заговаривайся, прокурор!
— Советовал мне секретарь губкома строже отнестись к сигналам нэпманов. Нет ли провокации или оговора? Метит Странников его в председатели губсуда, — выложил последний свой козырь Арёл.
— Бред! — вырвалось у Берздина.
— Информация зафиксирована проверенным источником. Глазкин за этим и гонял в столицу.
— Ну что ж… — изменил тон Берздин. — Вам, конечно, известно, что за работой по ликвидации стихии следит лично товарищ Сталин?
— Так точно! Говорят, в Кремле он сам, так сказать, товарища Странникова благословил.
— Знаете, следовательно…
— Так точно!
— Делайте выводы.
— Есть!
— Вот что… Материал проверки на зама привезли с собой?
— Так точно.
— Давайте сюда.
— Сбегать зарегистрировать?
— Сам зарегистрирую, — попытав губпрокурора взглядом, Берздин постучал ладошкой по столу. — Ты что ж? Мне не доверяешь?
— Как можно.
— Ступай, — не подав руки, крайпрокурор принял пакет. Опустил голову. Но не успел Арёл открыть дверь, его настиг тот же голос: — После паводка жди моих с проверкой. Да готовься — вывернут наизнанку! И если что — накопают!..
Из тьмы и безмолвия до Турина пробивались звуки, напоминающие людские голоса. Приблизились. Преобразились в различимый шёпот.
— Так глаза и не открывает, Маргарита Львовна? — допытывался один, погрубей.
— Спит? — надеялся юношеский, знакомый.
— Уверяю вас, Пётр Петрович, рано вы пришли. Мы бы дали знать, если что изменилось. — Этот Турин слышал уже не раз, привыкнуть успел — доктора бас.
— Как рано? После операции сколько прошло! — будоражил юный, шофёра Витька, конечно.
— Третьи сутки так. Может и дольше продлиться это состояние. Кома.
— Что-что?
— Раз не знаете, лучше не объяснять.
— Доктор?..
— Долго. И вам ни к чему. Он вполне может нас слышать. Но двигаться, реагировать или отвечать не способен. Тяжёлое нарушение кровообращения.
— Чем же помочь?
— Пули вот — дарю. Пара штук.
— У, сволочи!
— А жизнь пока не гарантирую… Но мы, уверяю вас, делаем всё необходимое.
Турин открыл глаза.
— Василий Евлампиевич! — едва не заорал Витёк и бросился бы ему на грудь, не схвати его в цепкие лапы Камытин.