— Неужели ещё попадаются?
— Вот всё собираюсь монографию написать да распространить в помощь среди работников сыска, — оторвался Джанерти от бумаг и прихлебнул чай, заботливо приготовленный и поданный Минуровым в расписной зелёной чашке, которую держал тот для особых гостей.
— Вы уж и нас тогда не забудьте. — Минуров подсунул расписную тарелку с печеньем.
— Времени не хватает, да и материала ещё маловато, а ведь чешутся руки, так и просятся накопившиеся мысли на бумагу.
— Раз имеется надобность, мы постараемся, Роберт Романович, — заверил Минуров. — Я Приходько прикажу, чтоб не пропускал ни одного урку. Будет расспрашивать про каждую татуировку и сразу описание прилагать.
— Татуировка профессионального преступника — уникальное удостоверение личности уголовника, подтверждающее его положение среди своих, — допил чай следователь и, откинувшись на спинку стула, разговорился, увлёкшись. — Авторитеты, элита криминала удостаиваются особых росписей, порой икону целую на спине или на груди размещают, поди разгадай все их подвиги! Воры помельче, те мудрят в соответствии со специализацией: щипачи, гопстопники, медвежатники. Убийцы — и те квалифицируются особыми знаками, убил женщину — на груди или бедре обнаружите у него татуировку в виде женщины, горящей на костре, и поленья в том костре не просто пририсованы, их количество означает срок лишения свободы. Милейшее домашнее животное — кот — для них символ удачи, но самый распространённый знак носит на плече даже впервые угодивший за решётку — восходящее солнце.
— И что же это означает?
— Самое дорогое для узника — мечту о свободе.
— Товарищ начальник! — с треском распахнулась дверь, и в кабинет влетел надзиратель. — Беда в одиночке!
— Что стряслось? — Минуров так и вскочил.
— В глазок проверял, когда первый обход делал, арестованный на нарах сидел, из чашки хлебал. Второй обход сделал — он ничком на полу и не движется!
— Зачем паникуешь? — Минуров старался сдерживаться. — Камеру открыл?
— Я Матвеича крикнул. Вместе открыли и забежали. Мёртв!
— Как — мёртв? Почему? Один же был?
— Один. Только не дышит и пена у рта.
— За врачом, за Абажуровым беги, остолоп! Может, припадок! А ты крик поднял!
— Отошёл… — прислонился к стене надзиратель и руки без сил уронил. — Матвеич пульс пытался считать. А его нет, холодное тело…
— Кто умер? — чуя недоброе, Джанерти задёргал начальника тюрьмы за рукав. — Кто в одиночке был?
— Да ваш арестант! — Покрасневшее лицо Минурова покрылось мелкими капельками пота. — Сотрудник милиции… Губин этот… которого вы допрашивать собрались.
Странников уезжал на курорт, оттуда в Москву к месту новой службы. Отгуляли прощальные балы, отгремели пафосные речи. Весть, облетев город, взбудоражила всех, и желающие запечатлеть своё почтение в последние дни пребывания выстраивались длинными очередями за дверью приёмной.
Облачась в мундир, тайком привезённый в палату, Турин удрал из больницы. Худющий, в фуражке, спадающей на нос, бледный, но чисто выбритый, покачиваясь от слабости, шёл он по коридору губкома к кабинету ответственного секретаря. Знавшие расступались сами, недовольных теснил, а перехватив негодующий жест с запозданием выскочившей из-за стола Ариадны Яковлевны — командующей парадом, осадил её тяжёлым взглядом, не дав раскрыть рта, рванул ручку двери на себя и шагнул за порог кабинета.
Он должен был видеть секретаря губкома, объясниться с ним с глазу на глаз, и помешать этому не нашлось бы никакой силы.
Кабинет был пуст. Но за дверьми известной комнаты царило веселье, раздавались шум и гам голосов. Высунулся раскрасневшийся Задов, ахнул, неестественно закатив глаза, всплеснул руками: «Кого я вижу!», нырнул назад. Турин снял фуражку, рукавом стёр холодный пот со лба; дверь комнаты распахнулась шире, и вывалился сам Странников. Навеселе, с двумя рюмками в руках, протягивая одну, крикнул:
— Тёзка! Вот уж не ждал, не гадал!
— Здравия желаю, товарищ ответственный секретарь губкома! — попробовал Турин вытянуться, как бывало щёлкнуть каблуками, но не получилось. — Вот…
— Ничего, солдат! Своими ногами пожаловал! Благодарствую! Выписали, значит?
— Не совсем так…
— Это хорошо! — не слушая, перебил тот. — Выпьем за твоё здоровье!
Турин принял рюмку, Странников, не дожидаясь, осушил свою.
— А ведь я тебя не забыл! — потрепал он его по плечу, не замечая, как тот скривился от боли. — Собирался заглянуть перед отъездом. Артистов взять думал!.. Устроили б тебе концерт по случаю выздоровления!
Он обернулся, за спиной его толпились выбравшиеся развесёлый Задов, дородная Анна Андреевна, побрякивающая на гитаре, особа пожиже и обнажённей, знакомые профессора мединститута: Телятин или Телятников, второй по фамилии Эксельман или Виксельман, признательно кланяясь, твердящие наперебой: «Где же вы, батенька, лечились? К нам нужно было. Мы б вас в один миг на ноги, а то что же — кожа да кости…» Анна Андреевна наседала на Задова, перебирая струны: «Григорий, может, здравицу по такому случаю?»
— Видишь, как рады тебе! — пьяно сверкал глазами Странников. — Айда к нам! — и поманил за собой в комнату. — Сегодня тут только друзья! Сегодня!..
— Василий Петрович, — коснулся его рукава Турин, — у меня разговор к вам.
— Что? Не годится моя компания? — Странников переменился в лице, поморщился, ухмыльнулся: — Мне они тоже изрядно надоели. Прогнать их к чёртовой матери?
— Обстоятельства не терпят…
— Так уж не терпят? — осклабился тот и, покачивая головой, пристально уставился на Турина. — Тайны у тебя?.. Секреты особые не для моих друзей?.. А зря, ведь я про тебя всё давно знаю.
Турин выпрямился, встретил взгляд секретаря.
— Ты на койке лежал, а мне докладывали про твои героические подвиги и победы! — зло начал Странников. — Брауха злодеи погубили, а ты их упустил… В тюрьме свидетелей убивают!..
— Василий Петрович!
— Прав ты, тёзка, в одном. Терпеть больше нет сил. Мне! Понимаешь?.. Мне терпеть надоело! Однако я тебя за свой стол зову, как гостя важного представляю, а ты брезгуешь!..
Турин не опустил головы:
— Оправдываться не стану. Правы во всём.
— Вот! — Странников хлопнул его по плечу, опять не заметив, как тот закусил губу от боли. — Признаёшь?.. Не наговаривают, значит, на тебя завистники?
— Нет.
— За это и держу тебя, что не врёшь. Но ведь переполнилась чаша терпения. Жалуются… развалил ты милицию! Не проходит твоя кандидатура в её начальники.
Турин смолчал.
— Что ж мне делать? Гнать тебя? Судить?
— Вам решать, товарищ ответственный секретарь, только прошу уделить мне несколько минут наедине.
— С глазу на глаз? — издевался Странников или потешался, трудно понять, однако осмыслен был его взгляд, суров вид.
— Желательно, — не дрогнул, спокойнее обычного ответил Турин, в критических ситуациях имел он привычку холодеть рассудком и управлять собой.
С минуту разглядывал его Странников. Трезвел, раздумывал. Наконец крикнул в спину уходящему Задову:
— Гришка! Забирай всю компанию и катитесь к едрёне фене! Погуляли, и будя! Утром явишься чемоданы паковать.
— Василий Петрович… — обернулся тот, в недоумении развёл руки. — В самый разгар?..
— Убирайтесь! — отрезал секретарь, набивая трубку табаком и закуривая. — Не нарывайся на грубость!
И отвернулся, задымив, кивнул Турину на стул у рабочего стола. Тот доковылял тяжело, уселся, основательно устраиваясь, фуражку перед собой аккуратно положил.
— Выкладывай, с чем пришёл, — когда остались одни, процедил сквозь зубы секретарь. — Но имей в виду, встреча наша может стать и последней.
— Последней… — как эхо повторил Турин и мрачно напомнил: — Последний раз встреча наша почему-то не состоялась. Зря прождал я вас на Саратовском вокзале. А сказать было что.
— Погоди, погоди! — полез в ящик стола секретарь. — Не про это ли хочешь рассказать? — И швырнул газету с броским заголовком:
Внимание всем!
Сегодня близ остановки «Городское кладбище» при невыясненных обстоятельствах под рельсами трамвая погибла блиставшая в прошлом актриса театра Стравинская Аграфена Валериановна. Саратовский уголовный розыск просит всех очевидцев происшествия позвонить в дежурную часть по телефону 6-00.
— Глазкин подсунул? — так и перекосило Трубина.
— Привёз. А что тебя так удивляет? О моих отношениях с Павлиной тебе стало известно в Саратове, куда ты на мой вызов прикатил, а Глазкин раньше многое удумал, чтоб меня в свою подлость завлечь, подстелил даже свою невесту ради решения своих гадких проблем!
Турин напрягся.
— Да-да. Что глаза таращишь? Мог бы догадаться! А когда я узнал о её смерти, сам задурил, страх разум сковал — я ж первый подозреваемый! Так выходило. Глазкин плёл, будто невеста сама руки на себя наложила, засовестившись, но я-то успел её узнать, бабу насквозь видно, как в постели переспишь. К тому же так и эдак получалось — на мне её смерть. Запил я… Э-э-эх! — Странников грохнул кулаком по столу. — Прихватил он меня под самые жабры! Запсиховал я, а он успокаивал, что свидетельницей всему единственная — хозяйка той квартиры, она, мол, с перепугу сбежала куда-то, может, сдохла уже где, сама могла из-за корысти на убийство пойти, у покойницы деньги немалые были. А в милицию он заявился, ему сказывали — не нашли при трупе ничего…
— Вот оно как! Вы, значит, и с Глазкиным до моего приезда виделись? — переменился в лице Турин. — Что ж тогда всё это от меня скрывали?
— А чем делиться? Своими подозрениями? Глазкин пообещал, что о моих связях с его невестой никто не пронюхает, я и запивал тоску, страшные свои догадки водкой. Надеялся, что ты сыщик опытный, скумекаешь сам. Да и что врать, здорово тогда я за себя перепугался — летела бы карьера к чёртовой матери, вылези что наружу. Кому сейчас верят, Турин?.. Поэтому рванул в Москву, как из запоя вышел. А оттуда лишь возвратился, Глазкин тут как тут с газетой вот этой, — он ткнул пальцем в заметку, — вот, говорит, как предполагал, перст судьбы покарал убийцу, спокойно жить можно. Но тогда ещё глубже меня прошибло, что не всё так просто — врёт он. Похоже, без его рук убийство Павлины не обошлось…