Обед окончен, четверо послушниц должны убрать и вымыть посуду. Затем будет вечерняя молитва. Синди и Нору назначают дежурить вне очереди. Судейша пострадала за невнимание, а Нора?.. Неужели за то, что не помогла этой чахоточной?..
Нора елозит тряпкой в огромной лохани воды, Синди таскает сложенные стопками миски.
- Хворая?.. – спрашивает Судейша.
Ясно, речь о новенькой, а не о Плаксе. Нора кивает.
- Умрет?
- Скоро.
- Расспросила?
Нора мотает головой и показывает растопыренную пятерню. Слова кончились, какие тут вопросы?
- Завтра, - требует Судейша. – Расспроси.
На вечернюю молитву девушки сходятся в часовню нижнего круга. Едва Нора становится на колени перед алтарем, умиротворение окутывает ее.
- Ульяна Печальная, сестрица смерти, подари мне утешение. Утоли боль тела и страданье души. Погаси печаль и скорбь, терзание голода, смятение выбора, остроту нерешенных вопросов, горечь утрат, мученье безответных чувств. Все то, что гнет нас к земле, пусть упадет в землю, а душа, свободная от тягот, да воспарит ввысь. Ульяна Печальная, сестрица смерти, возьми меня за руку и подари утешение.
Зависть и досада гаснут в сердце Плаксы. Блаженство переполняет ее. Она горько жалеет лишь о том, что не владеет голосом: иначе каждое слово молитвы повторила бы за приорессой с огромным и подлинным чувством.
Звучат последние строки. Девушки бьют поклоны, поднимаются на ноги, чтобы разойтись по кельям.
- Красиво, - говорит Мия.
Нора глядит на нее с удивлением, а новенькая указывает глазами в потолок. Свод часовни вырезан из молочного мрамора, шестнадцать лампад подсвечивают его, и кажется, что благородный камень мерцает изнутри, переливаясь теплым, золотистым сиянием. Нора кривится. Да, красиво. Но кто станет говорить о красоте места, когда душа полна блаженства молитвы?! Лишь поверхностный, пустой человек! Нора уходит в келью, не удостоив Мию ни слова, ни жеста.
* * *
Первые две недели плачут все. Даже самые крепкие, даже те, кто пришел добровольно. Слишком тяжела утрата: вместо солнца - фитильки в лампадках, вместо всех звуков мира – скупые молитвы. Но половины месяца достаточно, чтобы сжиться, стерпеться. Обостряются зрение, слух, обоняние. Свечи, тлеющей за углом в десятке ярдов, становится достаточно, чтобы рассмотреть дорогу. Слово, оброненное на другом краю круга, долетает эхом и снимает тяжесть одиночества. Запах девушки, прошедшей коридором, остается висеть шлейфом. Можно угадать, кто здесь прошел и в каком самочувствии.
Спустя месяц появляются и цели, существование приобретает смысл. Старшие сестры живут в верхнем круге, там есть отдушины в потолке, впускающие солнечные лучи и дождевую воду. Старшие сестры проводят в церкви поминальные службы, а значит, видят прихожан! Они могут даже выйти на церковное подворье! А чиновницы монастыря – приоресса и ее помощницы – и вовсе выезжают в свет, чтобы встречаться со святыми матерями или закупать товары для монастыря. Куда бы ни пошли, их всюду окружает благоговение и уважение: шутка ли – служительницы самой смерти! А уж мать-настоятельница – ее величие и власть сравнимы с мелкими лордами! Монастырю - стало быть, настоятельнице, - принадлежат полдюжины деревень со всеми доходами. Словом, здесь есть к чему стремиться, и только дура будет тратить силы на слезы.
Нора рыдала каждый день и каждую ночь на протяжении шести недель. Ее сочли дурой, бессильной овцой, окрестили Плаксой. Она сделалась отрадой, отдушиной для послушниц: ведь каждая превосходила Нору характером. У каждой был смысл и цель, а Нора только и знала, что реветь без умолку.
Однако все ошибались. У Плаксы тоже имелась мечта. Причем до того величавая и заманчивая, что одна мысль о ней уже согревала сердце. Плакса впервые подумала об этом при вечерней молитве, на сорок пятый день в пещерах. Приоресса Виргиния читала нараспев благостным своим голосом: «Ульяна Печальная, сестрица смерти, подари мне утешение… Утоли страданье души… мученье безответных чувств…» Точно так же читала, как прошлые сорок четыре вечера. Но на сей раз Плаксу озарило – будто Звезда засияла в голове. С того дня она плакала редко, куда больше – думала. Думать было внове, прежде нечасто доводилось. Потому каждый вариант Плакса обмозговывала подолгу, иногда целую неделю. Времени она не жалела, главное – не допустить ошибки.
Есть лопатка. Не так уж остра, но можно сломать – дадут новую, она будет получше. Замахнуться, как следует, полоснуть… Плаксу коробило при этой мысли. Не верилось, что выйдет. Дрогнет рука. Как-то, оставшись одна, попыталась рассечь лопаткой ладонь. Ударила трижды – кровь так и не выступила. Не хватило воли.
Обеденный стол. Ведь там есть ножи? Нет, одни деревянные ложки. Но если попроситься на кухню… Глупо: послушниц нижнего круга не пускают в кухню, чтобы не стащили чего-нибудь. Пока не станешь сестрой, в кухню не попадешь. А это два-три года, не вытерпеть.
Методично, с крестьянской обстоятельностью Плакса перебирала способы. Падение с высоты? Нет здесь никаких ям, кроме отхожего места. Вода? Вода есть – в цистерне с дождевым стоком, но глубина – фута полтора. Огонь? Вот уж глупость! Все, что может гореть, в пещерах дороже серебра. Камень?.. Но где найдешь подходящий?
Вот о камне она и думала в тот день, когда в пещерах появилась новенькая.
А днем спустя Плаксу посетила другая мысль – воистину, роскошная! Она схватила напарницу за локоть, повернула к себе, провела пальцем по черным кругам под глазами и спросила с надеждой:
- Мор?
Мия покачала головой. Нора не поверила. Всякому видно, что Мия одной ногой на Звезде! А ран на ней нет, значит – мор! Какая еще болезнь убивает так, чтобы насмерть? Только мор!
- Мор!.. – настойчиво повторила Плакса.
Мия снова отрицательно кивнула. И, поняв, что Нора так просто не отцепится, сказала слово:
- Яд.
Плакса так и подпрыгнула:
- Где взяла?!
Мия глядела непонимающе, хлопала глазами.
- Где?! – прошипела Плакса свое последнее слово. Пусть только попробует не ответить!
- Подсыпали в кофе, - сказала Мия.
Плакса уселась на ведро и закрыла глаза, пытаясь осознать. Ответ в голове не укладывался. Кофе стоит две агатки за чашечку – дороже лучшего вина! Никто не пьет кофе! Только южные богатеи в сказках, да еще, может быть, лорды. Но и те – вряд ли. Нужно быть полным дураком, чтобы выбросить две серебряных монеты за три наперстка пойла! Значит, врет новенькая.
Подсыпали яд? И это врет, как пить дать! Будь у человека яд, стал бы он его тратить на дурную заморенную пигалицу? Да еще такую, которой предназначено под землю?! Схоронят ее в пещерах – вовек не вылезет. Кто-то, может, и дослужится до приорессы, но не эта дура, нет! Зачем же переводить отраву? Снова ложь!
Нора обиделась. Мие и так повезло: со дня на день улетит на Звезду без малейших усилий! Могла бы быть снисходительной, раз так. Но нет: врет, насмехается. Тварь поганая!
Ближе к обеду Мия хлопнулась в обморок. Закатила глаза и повалилась на пол, как мешок. Нора поразмыслила. Позвать бы сестру Джен… но кончились слова. Просто смотреть, как эта валяется – глупо: ведь потом накажут за недостаток стараний. А копать вместо нее неохота. Нора присела возле новенькой. Любопытно, как передается мор? Кто-то говорит: с дыханием; кто-то: со взглядом; кто-то: со словами. А еще люди говорят…
Нора сладко поцеловала умирающую в губы. Вот странность: вся изможденная, а губы – горячие и пухлые. Неуверенная, что поцелуя будет довольно, Нора пальцами приподняла веки новенькой и внимательно поглядела в глаза. Придвинувшись к носу, несколько раз втянула ее дыхание. Теперь должно хватить!
- Где я?.. – простонала новенькая, приходя в себя.
Нора развела руками: сама думай, у меня слова кончились.
- Я лишилась чувств?.. Боги… Это от духоты…
Спросонья Мия позабыла, что к чему, и ляпнула целых семь лишних слов. Позже, увидев приорессу Виргинию, Нора кивнула в сторону новенькой и показала пять пальцев, а затем – еще семь. Старшая сестра все поняла. Нора получила кусок ветчины, а Мия лишилась обеда. Осталась на всю ночь наедине с волчьим своим аппетитом. Нора с удовольствием воображала, как новенькая мечется по келье, жует деревянные щепки или рукав балахона, чтобы заглушить голод. Будешь думать, прежде чем врать мне!
Кельи напарниц сообщались отдушиной в стене. Для чего это сделано? Видимо, для испытания воли: надумаешь поболтать сквозь дырку – голос далеко разнесется, услышит кто-то из старших сестер, и тебе несдобровать. Так что хоть и есть отдушина, а чесать языком не надейся. Синди Судейша говорит, когда-то послушницы жили в кельях по двое. Была среди них парочка: додумались коротать ночи, ублажая друг друга. И так дурочки увлеклись этим делом, что начали издавать звуки. Услышала сама приоресса Виргиния. С тех пор кельи сделались одиночными, от былых вольностей осталась лишь отдушина в стене.
Нора сидела у дыры и ловила каждый звук. Страстно хотелось услышать, как соседка зарыдает от голода. Мия бродила по келье, сглатывала слюну, тихо стонала. Потом донеслись глухие удары: возможно, сбивала в кровь костяшки пальцев. Потом хрипло ахнула и утихла. Видать, снова упала в обморок… так и не заплакав, тьма бы ее! Все плачут в первые недели, отчего она – нет?! Знает, что недолго терпеть осталось, вот и не плачет!..
Тогда Нора горько зарыдала, судорожно глотая воздух. Сколько еще?.. Ну сколько?!
* * *
- Отнесу, - сказала Мия и взяла ведро земли.
Сперва была утренняя молитва – «Благодарность Печальной Ульяне». Новенькая как-то выстояла четверть часа на коленях. Потом – завтрак. Мия проглотила все в мгновение ока, даже не заметила, что и было в миске. Сердобольная сестра Джен дала ей лишнюю краюху. Затем сошли в тупик, приступили к работе. Труд – благость, он учит старательности и дисциплине, отдаляет человека от зверя и приближает к Прародителям, ибо звери никогда не трудятся, а только утоляют голод. От благости или от лихорадки у Мии горели глаза. Нора глядела с затаенной надеждой: тебе становится хуже? Если так, то скоро станет и мне!