Они шагали вдоль небольшой речки, протекавшей между тротуаром и тюремной стеной. Здесь же высились кусты робинии, облетевшие лепестки которой устилали землю желтым ковром. Ирен с удивлением отметила, насколько изменилась природа к западу от гор, как много здесь деревьев и ярко-зеленой травы.
— Знаешь, у нас больше нет клена возле сарая.
— Джефф мне уже рассказал об этом.
— А он тебе рассказывал, что вырезал на нем твое имя?
— Конечно рассказывал, — улыбнулась Блисс. — Иногда я сильно по нему скучаю. Помнишь, как он смешил меня, даже когда настроение было самое что ни на есть паршивое? Он всегда был славным парнем.
— Он и сейчас такой.
— Ты знаешь, что он вернулся, чтобы позаботиться об отце? Оставался с ним первые дни после твоего отъезда. Присматривал за ним, как за родным отцом. Он, Хуанита, ребятишки — все они несколько дней жили у нас дома.
Ирен не знала, но ничуть не удивилась.
— Ты не жалеешь, что не осталась в Карлтоне и не вышла за него замуж?
Блисс остановилась и резко обернулась:
— Шутишь?
Ирен задала этот вопрос абсолютно серьезно. Блисс взяла мать под руку:
— Разве ты не знаешь, что лучшее, что ты когда-либо для меня сделала, — это то, что заставила меня поступить в колледж? У нас с Джеффом ничего не вышло бы. Во всяком случае, это было бы ненадолго. Клянусь тебе, ты как будто подарила мне крылья. Честно тебе говорю, мам.
Ирен прикусила губу и сделала глубокий вдох.
— А здесь красиво, — призналась она. — Совсем не похоже на Блейн.
— Блейн, — повторила Блисс так, будто само это слово причиняло ей боль.
Они шли дальше, и полоска травы между берегом речушки и тротуаром постепенно расширялась. На ней можно было увидеть диких уток и канадских гусей. Тротуар был усеян зелеными катышками птичьего помета. Ирен и Блисс замедлили шаг. Пройдя вперед примерно футов тридцать, они остановились на автостоянке, раскинувшейся напротив речки и тюрьмы. Напуганные близостью людей, птицы тревожно загоготали.
— Мне кажется, им не нравится наше присутствие, — заметила Блисс.
— Они хотят есть, — отозвалась Ирен и, растопырив руки, шагнула вперед. — Кыш! Кыш отсюда!
Птицы недовольно захлопали крыльями, но все же отступили, как только на стоянку въехали два микроавтобуса. Их них вылезли женщины с детьми и стали кормить уток белым хлебом. Дети с визгом, криками и смехом принялись носиться по стоянке и кидаться в птиц хлебом.
Ирен была потрясена.
— Это и есть тот самый парк, о котором ты говорила?
— Гм… Да.
— Прямо напротив вот этого? — Ирен указала на сторожевую вышку, прилепившуюся к высокой бетонной стене.
— Ну и что в этом такого, мам? Люди привыкают ко всему. Эти женщины с детьми просто не задумываются о том, что там за этой стеной. При условии, что за ней нет никого из их близких.
Ирен кивнула, все еще под впечатлением от увиденного: дети, кормящие птиц рядом с тюремной стеной.
— Посмотришь, что через несколько дней здесь все будет по-другому, — произнесла Блисс.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я имею в виду вопросы безопасности. Тут будет полно полицейских. Возможно даже, перекроют улицу. Приведение приговора в исполнение обычно привлекает сюда массу людей. Вот увидишь, здесь соберется целая толпа.
— Толпа?
— Протестующие и зеваки.
— Ты хочешь сказать, что люди будут протестовать против смертной казни?
— Конечно. Аболиционисты, сторонники ее отмены. Но они не вызывают особых проблем. Просто собираются толпой, зажигают свечи и поют «Кумбайю». Они не верят в смысл высшей меры наказания.
— Аболиционисты?
— Да.
— Но ведь так называли тех, кто когда-то требовал отмены рабства!
— Да, все верно. Но сейчас они требуют освобождения убийц. Или, по меньшей мере, хотят, чтобы им заменили смертную казнь на пожизненное заключение.
Ирен кивнула и повторила это слово, чтобы не забыть его.
— Но причиной принятия усиленных мер безопасности бывают отнюдь не они. Куда опаснее пьяные, которым хочется острых ощущений. Они нередко воображают себя этакими гладиаторами. Омерзительное зрелище.
— Это точно, — согласилась Ирен и засунула руки в карманы.
— В любом случае, — сказала Блисс и заправила волосы за уши, — эти женщины просто не замечают этих стен, а дети слишком малы, чтобы понять, что тут находится.
Ирен повернулась к дочери.
— Я знаю только то, что на месте этих женщин я не стала бы приводить сюда детей, — решительно заявила она.
Туман сгущался все больше. Блисс открыла зонтик и, когда они направились к тюремным воротам, подняла его над ними обеими.
Ирен принялась разглядывать проезжавшие мимо машины.
— Что же мне делать, если Дэниэл откажется?
— Я же очень хотела бы знать, что ты станешь делать, если он все-таки согласится на встречу с тобой? — вопросом на вопрос ответила Блисс. — Ты же знаешь, его не хотят сейчас тревожить. Мистер Мейсон говорит, что Дэниэл готов к смерти. Он уже примирился с ее неизбежностью.
Ирен остановилась:
— Не верю этому.
— А я верю. Сама подумай. Что еще остается твоему Роббину? Из тюрьмы тебе его не вытащить. В лучшем случае он добьется нового суда, и ему дадут пожизненное. Думаешь, ему это нужно — жить бок о бок с кучкой полоумных уродов, которые только и мечтают о том, чтобы сделать друг другу какую-нибудь подлость? Ты права. Эти женщины, знай они хотя бы крупицу того, что происходит за этими стенами, ни за что не приехали бы сюда с детьми. Все это печально. И если ты мечтаешь о том, о чем, как мне кажется, ты мечтаешь, я скажу вот что. То, что ты делаешь, даже из самых благих побуждений, причинит Роббину лишь новые страдания. Во всяком случае, мне так представляется. Как бы ты ни старалась, Дэниэлу Роббину не светит помилование.
— Но если люди узнают, что он не виноват, что это была ошибка…
— У него был пистолет. Он находился в нашем доме. Ты добьешься нового суда, и люди узнают две вещи: Роббин был в нашем доме вместе с Шэпом и попытался убить помощника шерифа, отца, пытавшегося защитить своего сына.
— Но, Блисс…
— Мама, послушай, это моя профессия — выносить такие суждения. Как ты думаешь, что я сделала после телефонного разговора с отцом?
Ирен недоуменно посмотрела на дочь.
— Я обзвонила всех своих знакомых адвокатов. Все они согласны с тем, что, несмотря ни на что, Дэниэлу никогда не выйти на свободу из этой тюрьмы. Ты можешь и дальше бороться за него, можешь втянуть в это дело отца, если пожелаешь, но это ничто не изменит.
— Но это могло бы спасти ему жизнь.
— Есть разница между такими вещами, как сохранить ему жизнь и подарить жизнь, причем немалая.
Автобус остановился, и из него вышли женщина и маленькая девочка. Женщина застегнула куртку и натянула на голову дочери капюшон. После этого обе зашагали к воротам тюрьмы.
— Так что же мне сказать, Блисс? Если он согласится встретиться со мной, что мне ему сказать?
Блисс стояла лицом к ветру, и сильным порывом их откинуло назад.
— Попрощайся с ним, мам. Просто скажи — прощай.
Глава 47. 20 октября 2004 года
Мейсон подтолкнул через металлический стол, стоявший посреди комнаты без окон, зеленый лист бумаги. Роббин сидел по другую сторону — в наручниках, волосы растрепаны.
— Мне нужно знать о ваших распоряжениях.
Роббин подался вперед, прочитал написанное на листке и пренебрежительно усмехнулся:
— Завещание? Вы, должно быть, шутите. Откуда, черт побери, у меня может быть что-то такое, на что кто-то будет претендовать?
— В камере находятся ваши личные вещи, ваши рисунки. Кроме того, у нас хранятся те вещи, которые были у вас в момент поступления в тюрьму. Кто знает, может, у вас в каком-нибудь банковском сейфе хранится целое состояние, о котором вы нам не рассказывали?
— О господи! — рассмеялся Роббин.
— Что тут смешного? Над чем вы смеетесь?
— Над вами. Над этим. — Роббин кивнул на лист бумаги. — Над всем.
— Не вижу ничего смешного.
Роббин вздохнул так, как обычно вздыхает отчаявшийся родитель, желающий научить ребенка чему-то очень важному.
— Хотите убить меня и в то же время гарантировать, что мои вещи найдут свое место и владельца? Вам не кажется это странным?
Мейсон промолчал.
— Хорошо, тогда скажите мне, — произнес Роббин и откинулся на спинку стула. — Как обычно поступают в таких случаях?
— Обычно вещи забирают родственники. Разумеется, если захотят. Некоторые отказываются.
— И что происходит, если отказываются?
Мейсон сложил вместе ладони и сжал их коленями.
— В таком случае мы храним останки. А вещи выбрасываем.
— Останки?
— Да, прах. То есть я хочу сказать, что если родственники не объявляются, то обычно происходит следующее. Мы кремируем не только казненных, но и тех заключенных, которые по естественным причинам скончались в тюрьме. Их прах хранится в подвале главного корпуса.
На лице Роббина появилось выражение растерянности.
— Вы хотите сказать, что некоторые бедолаги вообще никогда не выходят отсюда?
Его слова рассмешили Мейсона.
— Ну, можно сказать и так.
— По-другому и не скажешь. — Приговоренный оттолкнул зеленый листок в сторону Мейсона, и тот скользнул по металлической поверхности.
Начальник тюрьмы сначала посмотрел на листок, а затем на Роббина. У него возникло смутное ощущение, будто он находится на краю чего-то — на краю крыши или утеса, когда на ветру развевается галстук.
— У меня есть для вас новость.
Роббин вопрошающе посмотрел на него.
— Приехала Ирен Стенли. Вчера приехала. Хочет увидеться совами.
Роббин даже не моргнул глазом.
— В час дня она придет в наш офис. Вместе с дочерью. Если хотите встретиться с ними, то я это устрою.
— Они уже здесь? — Слова Роббина прозвучали так, будто он спал.
— Ее дочь прилетела вчера утром из Техаса. Миссис Стенли приехала на машине из Иллинойса.