Вдруг Ниточка, весело подмигнув, сказала:
— Ты, Тим, абсолютно свободен. Мне пенсию по инвалидности обещают оформить по высшему разряду. Так что, если устал, съезди в Москву, разгони тоску, — сладко кольнула она меня взглядом. — На Рождество или к Старому Новому году, может, опять к нам заглянешь…
Я погладил Ниточкину щеку, встал и закрыл дверь на внутренний замок.
Блаженное, райское, никогда ранее не ощущавшееся мною чувство заполнения неполнотой, или, скорей, насыщения отсутствием (знаю, что непонятно, но по-другому сказать не могу) вдруг охватило меня.
Ниточка сперва этого чувства не разделяла. Но потом, несмотря на слабость, на тесноту бинтов и швов, стала разделять, стала прижиматься жарче, тесней. Кожа ее за время болезни стала еще шелковистей, губы жарче, пальцы смелей!.. Вся она была горячей, как свежая, вынутая из печи булка, и только грудь ее приятно холодила мои тоже вдруг ставшие горячими пальцы…
Переход
Вскипают буквы. Восходят имена.
На фоне аспидно-серой Волги — языки пламени и отблески розовых ветерков.
Пылают сознания. Дрожат сердца. Те́ррор дезодорантов и муть парфюмов заволакивают всё вокруг!
Биение рек вот-вот захлестнет само себя, а потом иссякнет в пожарах…
Кто звал тебя сюда, вихрь эфира, и зачем? Кто позволил смущать наши души и сердца, перетряхивать в голове мысли, тасовать беспорядочно слова и образы на экране?
Этого не знаю. Но знаю и чувствую: все исчезнет и подернется тиной, рассыплется прахом и уйдет в песок… Останется один пламенеющий дух! Один пламенеющий воздух и ветер, этим воздухом рожденный!
Только ветер бессмертен!
Ветер не тонет в морях. Не пресекается во времени. Ветер — чудодей, но ветер и разрушитель. Как примирить такие качества? Не знаю.
Знаю одно: вместе с этим ветром, вместе с вихрем эфира устремляет Вселенную и всех нас в точку смысла, сжатую до боли, — Господь!
Как вихрь эфира — будет вскоре и сам человек, и вся земля!
Лучше сказать не умею.
Эх, Тима, я Тима! Тима, Тима я…
Жизнь моя переломилась еще раз.
Через три недели мы с Ниточкой переехали. Теперь уже не в гостиницу. Сняли второй этаж в небольшом частном доме на Второй Овражьей улице, с видом на Волгу. Денег прислал Савва. Перевел через банк на Ниточкино имя. «На лечение и процветание», — пояснил он в краткой сопроводиловке.
В эти дни я окончательно понял: эфирным бывает не только ветер. Сама любовь, сама страсть может превратиться в квинтэссенцию, стать пятой сущностью!
Удивительным образом этому способствовала Ниточкина отнятая рука. Даже закралась мысль: «Вот поэтому мы так сильно и любим то, чего нет. Не из-за отсутствия! Из-за тайного присутствия того, что якобы отсутствует. Но присутствие это необычное: присутствие-обещание. Так присутствует ветер, когда его еще нет в помине. Так присутствует сам Творец, которого мы не можем видеть и осязать, но чьи действия хорошо чуем. Эти-то предчувствия, вместе с сомнениями (есть — нет, сбудется — не сбудется) мы больше всего и любим!..»
День наш начинался вот с чего.
Я подвозил Ниточку на кресле-качалке к окну. Вроде она еще сильно больна. Завернувшись в теплый старушечий плед и притворно поохав, Ниточка вдруг резво вскакивала на ноги и, мигом оставшись в легонькой, полупрозрачной и к тому же расстегнутой блузке, взбиралась на меня верхом.
Пустой рукав ее — вздымался на лету, как синий прозрачный флаг!..
А кончался день обливанием холодной водой.
Мы с Ниточкой обливались до тех пор, пока не делались как ледышки, а потом растирались до красноты полотенцами. Обрезок ампутированной руки горел огнем, Ниточка нацепляла на себя другую, но тоже прозрачную и опять-таки расстегнутую безрукавку и, светя молочной попкой, бежала к нашему любимому креслу. По дороге она тихонько напевала, имея в виду, конечно, меня: «Водой холодной об-блевался!».
Это было очень забавно, тем более что я совершенно бросил не только блевать, но даже и втихую насасывать вискарь бросил.
Все шло превосходно, но тут в нашу жизнь снова вмешалась наука и околонаучная деятельность. В Романов неожиданно пожаловал Савва Лукич.
Встретившись со мной и с Ниточкой, наговорив всяких любезностей и оставив гору подарков, он сразу засобирался к Трифону.
Перед поездкой к Трифону Савва вытащил меня в коридор и, взъерошив свой серо-соломенный бобрик, спросил:
— Жучок твой пашет?
Я отрицательно покачал головой.
— Включи. Ты должен знать. Важное дело Тришке предлагать стану! Только вот церковных шпионов боюсь…
Трифона Савва Лукич застал в ромэфировском саду.
— И симпатичненько, и гулять выходить никуда не надо. Подискутируем, девять-семь, или просто перетрем?
— Да про что дискутировать, Савва Лукич?
— Есть про что!.. Хочу эфир у тебя купить.
— Так вот прямо взять и купить?
— Так прямо взять и купить. А не хочешь прямо и сразу — давай по частям.
— Эфир купить нельзя. Он, как Царство Божие! Того ведь тоже не купишь. Да и покупать, в научном смысле, нечего. «Ромэфир» на ладан дышит. Исследовать эфирный ветер некому. Часть приборов неисправна. Бухгалтер деньги выдавливает, как пасту из прошлогоднего тюбика… Не знаю, как дальше быть.
— «Ромэфир» твой сраный мне и даром не нужен. Свои фирмы и фирмочки девать некуда. Меня другое интересует: технология перехода. Допустим, твой эфирный мир, твое эфирное царство — как Тима мне его описал — и впрямь существует. И если членкор не врет, — а я с ним тоже переговорил, — тогда кто…
Савва почему-то замолчал.
— Что — кто?
— Кто, кто! Конь в пальто! Кто-то ведь должен владеть технологией перехода? Проще говоря: если есть царство эфира и есть желающие в это царство перейти, то должна найтись научная туда дорожка и способы на этой дорожке удержаться. Кто этими способами владеет: ты, Косован, Столбов?
— Техника перехода вообще-то мной разрабатывалась. Не намного сложней горнолыжной…
— Уже хорошо. Доступность всегда важна. Ну а вероятность успеха этого дела? Она высокая? И сразу другое: кто-нибудь такой переход осуществлять уже пробовал? Я имею в виду: научно пробовал?
— В новое время никто по собственному почину, кажется, не пробовал. Мне, во всяком случае, неизвестно.
— А в старое?
— В старое — были смельчаки… Никола Тесла, конечно. Профессор Морли пытался. Еще двое-трое… Соблазн перехода — он манит! Хоть и опасен. Но еще больший соблазн — сидеть тут сиднем, не осуществить эфирный прорыв!
— А тогда еще одно: можно здесь обычную технику медитации применить? Ну, как у этих самых йогинов. Помедитировал часок другой — и в астрале. То есть, я хотел сказать, в эфире!
— Астрал — виртуальный мир. Это только йоги думают, что они там по-настоящему находятся. Ну мыслью они там шарятся, а телом-то на земле! Совсем другое дело переход в эфир. Эфирный мир — он реален! И тела в нем реально, а не мнимо существуют. Не души, отделенные от тела, а души вместе с «тонкими» телами там путешествуют. Вот исчезающие люди, к примеру. Не всех их вурдалаки загрызли, не всех в рабство продали… В некоторых, правда очень редких, случаях можно без натяжек говорить о переходе пропавших в эфирное состояние. Тогда тело на земле не остается. Отсюда — пустые гробы, отсюда странные, но постоянно повторяющиеся исчезновения…
— Допустим. Я, в общем, примерно так и думал. Но если это не мыслительный переход, а реальный, — то ты ведь не мог не продумать… Ну, в общем, как перейти границу у реки? Каким способом человеку, которому здесь набрыдло, в эфире поскорей оказаться?
— Ну, кое-что я придумал. Разработан мной для такого случая прибор. «Апейрон-400» называется. Пока в единственном числе существует. Он должен помочь преобразовать энергию наших с вами клеток в новую — я еще никак ее не назвал — энергию. А уже ту — трансформируем в эфирное состояние. Тело наше исчезает — контур его дымный или, скорей, туманный в эфирном мире остается. И контур этот будет наполнен бульбочками радости и взрывами света, а не калом, гноем и прочей дрянью… Но это одна часть проблемы. А есть и другая! Существуют люди — их единицы — которым прибор мой не нужен. Замечены умышленные оставления косного тела на земле. И переходы в небесное состояние из этих, из оставленных — тел других! Тел эфирных! Эфирное тело вырабатывается некоторыми людьми за время достойной, святой или еще не знаю какой жизни… Это дело Порошков — есть тут такой задрыга — хорошо изучил. Но об этом — молчок! Порошок, он неподкупный, он…
— Порошков — это который на чертовой мельнице ошивается?
— Откуда знаете?
— «Делегатура жонду» и «Сюрте женераль»… Ну шуткую, шуткую… Агентура моя работает. Только мы ведь у Порошкова ничего покупать не будем. Мы без него консорциум организуем. Я председатель, ты главный научный разработчик. Акции выпустим, девять-семь…
— Разыгрываете?
— Да господь с тобой.
— Так ведь эфир, он еще придирчивей, чем Порошков! Он кого попало к себе на пушечный выстрел не подпустит. И вообще… Трудность перехода в эфирное состояние не только научная, но и нравственная. Говорю же: эфир примет не всех! И еще одно: переход в эфир — это, по сути, переход к художественному, а не к начетническому или алгебраическому постижению мира. Эфирный мир есть новая творческая среда! А эфирный ветер — предвестник эры чистого и непрестанного творчества. И не на кончике губ творчества! А творчества посредством самого хода жизни… Понимаете? Бог познается не в религиозном чванстве — в со-творчестве. Да вы подумайте сами, Савва Лукич: зачем было Богу создавать послушных овец в людском обличии? Ему, Господу, нужен от человека духовный и творческий ответ, а не беканье-меканье! И раболепие наше Богу не нужно! А нужен, повторяю вам в сотый раз, дух нераболепия! А нужно — со-творчество… А то, что же получается? Бог творит, а человек — Богу подобный — раболепствует?! Нестыковочка!
— Про нераболепие — это ты хорошо… Оно и правда: даровит и нераболепен, вопреки наветам, народ наш! Я об этом всегда говорил.