— А раз говорили, так теперь других послушайте! Монахи истязали плоть, чтобы ее избыть, чтоб не мешала переходу в эфир… Тоже — способ. Но это — долгие десятилетия. А наш аппарат — это быстрота, это краса скорости… Великий переход — это, по сути, художественный акт!
— Перформанс?
— Дались вам эти перформансы! Дня без них прожить не в состоянии. Еще раз, для тупиков: кроме «Апейрона», кроме научно-медицинского воздействия — важнейшее значение будут иметь нравственные качества и техника индивидуального перехода! А она, эта техника, сродни технике перевоплощения: актерской или писательской… И у каждого техника будет своя. Мы только общие моменты обозначим…
— Погоди. Про индивидуальную технику потом. Ты сказал — эфир примет не всех. Но ведь избранных и достойных он к себе пустит?
— Этих пустит.
— Вот тебе и решение вопроса. Будем отбирать достойных. Эфиролётную школу для них создадим. Сто человек в России таких найдется?
— Сто тысяч найдется.
— Ну вот… А еще на Украине, на Балканах, где-нибудь в Швеции… В общем, порядок: и дело сделаем, и людям поможем! Но ведь тут нужна, как я понимаю, команда. Нужны десятки обучающих, сотни обслуживающих…
— Для начала никаких сотен не нужно: два-три пионера эфира и один толковый помощник, знакомый с принципами работы приборов и действием эфирного ветра… В науке все полагается на себе опробовать. Никому такое дело передоверить нельзя. Слишком много там неизведанного… И главное… Загадал Господь человеку загадку. А звучит она так: пойди туда — не знаю куда! Принеси то — не знаю что! Стань тем — не сразу узнаешь кем.
— А разгадка?
— Разгадка вот она: ты, человече, поживи на земле, помытарствуй. Залезь во все кротовые норы и многие притоны вонючие посети… Но и, конечно, в святые места съезди… А уж оттуда, из гадких или, наоборот, достойных мест, принеси с собой мысль об эфирном существовании. А затем — стань человеком эфира! Вот потому-то…
Тут мой жучок-маячок впервые за все время пользования дал сбой. А потом и совсем выключился. Я щелкал по нему ногтем и пробовал на зуб, даже опустил в стакан с зубными щетками… Замолк, паскуда, и все тут!
Минут через двадцать после наглого отказа жучка работать позвонил Трифон. Не здороваясь, крикнул:
— Хватит прохлаждаться! Сейчас же на службу!
— Я завтра увольняюсь.
— Знаю, — засмеялся Трифон в трубу, — догадался уже. Но только перед тем, как уволитесь, повидаться надо. Всплыл напоследок один служебно-научный казус.
— Если денег у Саввы просить — то я пас.
— С Саввой Лукичом я уже разобрался. А вот с вами… В общем, я тоже ухожу из нашего дела. Вот тут как раз и нужно кое-что утрясти…
Это было неожиданно. Я по-глупому брякнул:
— А куда уходите?
— Приезжайте — скажу. Да не в «Ромэфир»…
— Я на Рыкушу… Я на чертову эту мельницу не поеду!
— А и не надо туда ехать. Ко мне домой приезжайте. Полевая, 26, квартира 14.
— Когда приезжать?
— А прямо сейчас.
Я поцеловал Ниточку и поехал.
То, что Трифон сказал у себя дома, ударило, как молотком по голове.
Даже круги пошли перед глазами.
Трифон предложил мне перейти в эфирное состояние. Вместе с ним. А потом перетащить туда и Ниточку. Он так и выразился — «перетащить». Это покоробило меня больше всего.
— Да Ниточку туда, может, и без вас, Трифон Петрович, уже приглашали!
— Откуда про приглашение известно? — так и взвился Трифон.
— Сама она вскользь говорила. Да и рука ее, — вдруг стал я глупо фантазировать, — не самим ли эфиром отнята?
Трифон задумался.
— Про Ниточкину руку мне следовало подумать раньше. А вот насчет вас, Тимофей Савельич, я не очень уверен. Может, эфир вас к себе еще и не пустит.
— Это с чего это?
— Языком почем зря молотите.
Трифон дружески щелкнул меня по надгубью.
— А вот Ниточка — да, возможно! Ее эфирный мир точно принять сможет. Но без вас у меня, конечно, язык не повернется ее туда приглашать. Хотя я и предполагаю наладить связь — пока только телевизионную — с эфирным миром… Но все же…
— Приглашать — не приглашать! Вы прямо умом рехнулись… Или, наоборот, хотите представить, что вы… — не сразу нашел я слово, — чудодей какой-то.
— Чудодей — это вряд ли. А вот чудотворец — пожалуй. А что? Трифон Усынин — славянский чудотворец.
— А как же ваша тюркская 96-я часть крови? Помнится, вы про нее говорили…
— Ну, значит — славяно-тюркский чудотворец!
— Ну ладно, вы тут самоназваниями потешайтесь, а я с Лукичом всерьез поговорю. Он кучу денег думает вам отвалить, а вы тут белибердой занялись…
— Поговорите, поговорите… Но учтите: на сборы у вас — чуть больше трех суток!
Я поскакал в гостиницу к Савве. Не плакаться — потолковать по душам! Если Лукич меня действительно наследником считает, то мог бы и получше наши с ним денежки пристроить, а не кидать их зря на ветер!
Рассказав об идиотском предложении Трифона, я облегченно вздохнул.
— Да, Тима, да, малышок, — зарокотал радостно Савва. — Я в курсе. Эдмундыч! Подай-ка нам «Ригла»! В курсе и, девять семь, одобряю.
Я так и сел.
— Понимаешь? Никому я не могу такое дело доверить. А ведь я его, этот переход, считай, купил. Вот ты к нему, к переходу, и подготовься… Может, это… Может, эфир тебя еще и не примет.
Я был поражен Саввиной бесчеловечностью и жестокостью. Это ведь не в космос на три дня туристом! Это, как я понял из недомолвок Трифона, — навсегда, без возврата! Или с возвратом в виде каких-то там грез и снов!
Сраженный наповал, я так полчаса с открытым ртом и просидел. Савва ходил вокруг меня и что-то без передыху говорил. Я его не слушал. Одна-единственная мысль сверлила мозг:
«Все смешки, смешочки, а теперь — р-раз! — и нет на земле Тимы-туземца, нет лучшего российского литературного негра. Теперь где-то там, в недоказуемом пространстве, он ручками-ножками болтать будет! Тима я, Тима! Тима, Тима я…»
С горя выпил полный бокал «Ригла». Но тут же сходил в туалет, все выблевал и, удивившись своему, ставшему чужим голосу, крикнул:
— Эдмундыч! Водки! А вы, Савва Лукич… Вы не пернач… Вы коршун-стервятник!
Словом, через час, пьяный и навсегда отравленный жизнью, я Савву покинул. Хмель, впрочем, скоро из меня выветрился. Именно тогда, когда я понял, что теряю сразу и жену, и отца. Захотелось всех послать куда подальше и вернуться в Москву, в коммуналку на улицу Сайкина.
Но вместо этого — уже ночью — я снова поехал к Трифону.
Трифон возился с карманным теслометром.
— Как же мне б-быть? — спросил я его, запинаясь.
— Как, как. Готовиться тщательней. Жизнь свою припоминать. И весу чуть сбавьте! Ишь, жирку нарастили. Осталось, — Трифон глянул на часы, — ровно 75 часов. В шесть утра в четверг жду вас здесь.
— С вещами? — попытался сострить я.
— Вещи не нужны, для семи-восьми дней подготовки к переходу у нас на загородной базе все есть.
— Что-то не верится… Ш-шарлатанством попахивает. За несколько дней подготовиться к такому делу! Вы сектант, Трифон Петрович! Заманите на базу и там сожжете или под лед спустите!
— Ничего я не сектант. И сжигать вас никто не собирается. Очень надо, — Трифон отложил теслометр. — Да вы, Тимофей Савельич, вижу, даром у нас в «Ромэфире» штаны протирали! Еще раз объясняю: у некоторых людей, кроме обычного, присутствует еще одно тело. Не душа, ее трогать сейчас не будем, — а тело! Эфирное! Три составляющих в достойном человеке: тело обычное, тело эфирное и душа. А дух — тот над всем парит и веет…
— И что из всего этого выходит?
— А то! Человек достойный вырабатывает за время жизни на земле второе, эфирное тело. Вырабатывает — не совсем верно сказано. Доформировывает, скажем так. Потому что возможность взращивания тела эфирного изначально в человеке и высших животных заложена. И вот если вы, или я, или Савва Лукич такое тело в себе доформировали — тогда будет чему с мировой эфиросферой соединяться. Так что несколько дней на загородной базе — просто проверка ваших, моих или еще чьих-то кондиций!
— Вы м-мне про это не говорили. И сейчас, сдается, врете!
— Тогда — рано было. Теперь — самое время. Кстати, движение к созданию второго эфирного тела — это и есть новое российское понимание мирового эволюционного процесса. Вернее, может таким пониманием стать!
О ветер-ветрило! Ветер ума, ветер высших взлетов и откровений, — куда ты пропал?..
Я внезапно перестал слышать ветер. Странное равнодушие вдруг овладело мной. То уходя, то возвращаясь, оно наплывало на меня мороком и суховатым, правда не слишком режущим глаза, туманом.
От полного безветрия ума и равнодушия к уходящей жизни стал звонить я в Москву. Звонил кому попало: хвастал, что нашел непыльную и денежную работенку. Сдуру набрал даже Рогволденка. Но тот не ответил.
Позвонил я и к себе на квартиру. Узнал совершенно не нужные мне новости. Равнодушно обдумал их.
«Может, я уже стал другим, наполовину эфирным? Половина — какая была, а другая — эфирная? — соблазнял я себя вопросами. — Может, ничего вокруг меня уже и нет? А то, что вижу, мне только чудится?»
Но Ниточка — она была. Я ощупывал ее тесней и тесней, трогал щекой и лизал языком милый отросток, свисавший вместо правой руки…
Ниточка вроде ни о чем не догадывалась.
Чтобы отвлечься от ожиданий великого перехода, стал я записывать в столбик действующих лиц этой истории, давая им краткие характеристики.
Столбик получился любопытный и на час-другой отвлек меня от едких мыслей. Вот кто в столбике этом значился.
Савва урывай алтынник — русский пернач и капитал-разведчик.
Тима-туземец — простофиля с острым затылком.
Трифон — славянский чудотворец.
Ниточка с иголочкой.
Рома «сделай милость», человек будущего.