Я слышал голоса, неразличимые за бархатной стеной классической рок-музыки, звучащей из звуковой системы бара. Это была песня «Undun» группы The Guess Who. Что имело смысл, если знать, что Зейн считал Бертона Каммингса одним из крутейших вокалистов всех времен и народов, а также что Зейн любил выступать в качестве диджея везде, где только мог, даже, по-видимому, в баре Дилана.
Я мог представить себе Зейна с его удлиненной блондинистой прической «ястреб», который, откинувшись на спинку стула, спорил с Джесси практически о каждом гитаристе, посетившем прослушивание. Зейн и Джесси редко могли прийти к согласию в чем-либо; интересно, изменилось ли это за прошедшие годы?
С каждым моим шагом на сцену это дерьмо становилось все более реальным. В этом зале находились участники моей бывшей группы. Прямо сейчас.
Чувство изжоги снова подкатило к моему горлу, и я попытался прочистить его – бесшумно, как будто кто-нибудь мог меня услышать. По крайней мере, это было не вокальное прослушивание; вероятно, с ним я бы не справился.
Но, невзирая на степень моей нервозности, руки знали свое дело.
Когда мои глаза привыкли к освещению, я увидел на другой стороне сцены ударную установку, а за ней Пеппера, барабанщика группы Penny Pushers, который вертел в руках палочки. Казалось, он меня не заметил. Он разговаривал с кем-то в тени позади себя, возможно с членом съемочной группы. Эш исчез, растворился где-то там, чего я не мог разглядеть из-за гигантской шелковой ширмы, отделяющей меня от остальной части зала, включая бо́льшую часть сцены и мою группу поддержки.
Появилась пара ребят из съемочной группы, они суетились вокруг меня, снова приводя в рабочее состояние оборудование, и кто-то подключил мою гитару.
И этот знакомый звук… треск электричества и воя обратной связи. Это отбросило меня назад – к тому времени, когда я в последний раз был на сцене с Dirty, на концерте воссоединения в Ванкувере. И к тому, как он понравился публике. Как им нравился я.
Я глубоко вздохнул, позволяя воспоминаниям о том концерте наводнить мое сознание… и нервозность покинула меня.
Мной снова овладела уверенность.
Вся эта чушь о том, что меня вышвырнули из группы – моей группы… казалось, будто этого никогда, черт возьми, не было.
Вот он я.
Вот где мне самое место.
Фанаты знали это, даже если Dirty – нет.
Возможно, Джуд тоже это знал. Может быть, еще Эш. Вероятно, и Лив, именно поэтому она все это устроила.
И если это правда, мне просто нужно было доказать это Dirty. Доказать им, что я всегда был такой же частью группы, как и любой из них.
Чего уж греха таить, я облажался. Я понимал это. Мой талант когда-то позволил мне воплотить в жизнь самые смелые мечты, но я позволил своей зависимости превратить эти мечты в кошмар.
Я ударил в грязь лицом.
Я провалился. Эпически.
Но мои воспоминания о неудаче не остановят меня. Я терпел одну неудачу за другой, пробивал дно, карабкался обратно, цепляясь за всякую подворачивающуюся возможность, и все же продвигался вперед, становясь сильнее, чем раньше, – вот что требовалось, чтобы стоять здесь.
Прямо сейчас.
Сильнее, чем когда-либо.
Я стал другим человеком и больше не валял дурака.
Dirty нужен был новый гитарист, но уж точно не Сет Бразерс, которого они знали раньше; даже я это понимал. Или Сет, который бестолково совершил камбэк на шоу воссоединения, стремясь к какой-то развязке, которой, черт возьми, так и не произошло.
Когда я снова спустил на глаза солнцезащитные очки и приготовился разорвать зал этой чертовой песней, то понял, что готов – более чем готов – вернуть то, что принадлежит мне. И я был уверен, что оторвусь по полной на этом прослушивании.
Они думали, что знают меня…
Но на самом деле они даже пока не знакомы с Сетом Бразерсом.
Глава 3Эль
Да пошло оно все.
Мне так все это осточертело.
Возвращаясь в бар, я чувствовала себя неприкаянной и взбудораженной. На самом деле скорее подавленной. Что, черт возьми, еще обсуждать? Мы зашли в тупик. Мы вообще ничего не добились.
Весь этот гребаный процесс оказался пустой тратой моего времени.
Тягомотные прослушивания. Необходимость слушать исполняющих песню за песней подражателей рок-звезд, большинство из которых ничего из себя не представляли.
Да, некоторые неплохо себя проявили.
Очень немногие впечатлили.
Но ни один не подходил Dirty.
Мы провели все от начала до конца, для камер, ради медийности в рамках сотрудничества с телеканалом, но неофициально мы все знали, что с точки зрения таланта все сводилось к Джонни О’Рейли или Бозу Бейли – паре уже знакомых нам настоящих рок-звезд.
Джонни – если бы мы могли убедить его бросить свою другую группу и присоединиться к нам; что сомнительно, поскольку их песня в эту самую секунду пребывала на вершине инди-рок-чартов, а наш последний разговор представлял собой, скорее, трехсторонний спор между Джонни, Джесси и Зейном.
Боз, если бы мы могли обойти его проблемы с поездками. Например, более десяти лет назад ему запретили въезд в Соединенные Штаты из-за каких-то обвинений в незаконном обороте наркотиков.
Отличная новость для гастролирующей группы.
Охрененно крутые варианты.
Если нам не удастся достичь договоренностей с Джонни или Бозом, то все зависело от одного из этих прослушиваний, и никому из нас перспективы не казались радужными.
Точнее, некоторым они таковыми казались, но никто из нас не мог сойтись во мнении в отношении кого-то конкретного.
Я плюхнулась в одно из кресел, которые расставили полукругом на танцполе лицом к сцене для нас – группы и нашего продюсера. Мы довольно легко согласились с тем, что имеет смысл снимать лос-анджелесские прослушивания в баре Дилана, потому что это было именно то место, где мы могли бы проводить настоящие прослушивания, даже если бы мы не снимали их для документального телесериала. Никто не хотел сниматься в какой-то телестудии или на фальшивой съемочной площадке, и Зейн, в частности, сказал, что он ни за что не собирается «сидеть на каком-то гребаном троне, как в каком-то дерьмовом реалити-шоу, и судить людей».
И все же мы были здесь – сидели на старых театральных сиденьях, позаимствованных из какого-то заброшенного театра, в центре бара Дилана, на сцене играла домашняя группа, состоящая из наших друзей, и мы чувствовали себя чертовски по-домашнему – единственной странностью были съемочная группа и камеры, и, конечно, огромный установленный экран-ширма, загораживающий нам вид на одну сторону сцены, где претенденты стояли и играли для нас на гитаре. За экраном горел свет, который отбрасывал на него какой-то силуэт, но он был почти размытым. Большую часть времени невозможно было сказать, мужчина это, женщина или инопланетянин.
Зейн рвал и метал по этому поводу, говорил, что нам нужно видеть внешность кандидата, но Броуди убедил нас согласиться с идеей, которая полностью принадлежала Лив. И мы доверились Лив, как всегда.
По ее словам, слепые прослушивания – удачный вариант для телевизионных зрителей. Добавляют драматизма.
Как будто нам необходимо было что-то добавить к драматизму живых прослушиваний с присутствующим здесь Зейном. И все мы расходились во мнениях по поводу каждого игравшего для нас гитариста. Пока мы могли согласиться только насчет тех, кто полностью провалил прослушивание.
В данный момент ребята все еще спорили, а это означало, что, хотя я уже мысленно нежилась на пляже острова Кауаи, мне приходилось делать вид, что нахожусь с ними, здесь, пока не прекратятся дебаты.
Как обычно, Джесси и Зейн бодались. Дилан молчал, откинувшись на спинку кресла, а я изо всех сил старалась не потерять самообладание. Все закончилось почти полчаса назад; я уже успела отойти, чтобы проверить сообщения, и вернуться. Мы уже наполовину прослушали лучшие хиты группы The Guess Who, а они до сих пор обсуждали парня из Ванкувера, который на прошлой неделе сумел произвести впечатление на Джесси своим исполнением песни Оззи Осборна «Crazy Train», и девушку, которая вчера исполнила странно замедленную и в чем-то знойную кавер-версию песни группы Avenged Sevenfold.
– Если бы у нее не было сисек, – говорил Джесси, – ты бы по-прежнему считал, что она сыграла «God Damn» чертовски круто? – Он сидел слева от меня, хотя я почти не смотрела на него в течение всего этого процесса – если только не включались камеры и мне не приходилось вести себя как ни в чем не бывало.
– А у нее разве были сиськи? – сухо спросил Зейн. Он развалился в кресле по другую сторону от Джесси, одетый в свой фирменный черный кожаный жилет поверх потертой белой футболки и в джинсы с заниженной посадкой, намеренно обнажающей дорожку волос от паха до пупка. У Зейна горячее тело, да. Хотела ли я это видеть? Нет.
Он убрал с лица волосы, запустив в них пятерню, унизанную кольцами, и его льдисто-голубые глаза встретились с моими. Он подмигнул.
Я вздохнула.
Я не стала утруждать себя упоминанием о том, что девушке, о которой идет речь, едва исполнилось восемнадцать, и, вероятно, ее вообще не должно было здесь быть, и, скорее всего, не было бы, если бы не тот факт, что мы снимали эти прослушивания для «добротного телевидения» и все такое.
– Итак, что, если никому не удастся сразить нас наповал, что дальше? – спросил Дилан, наверное, в десятый раз за неделю, устав от бесконечного спора. Он сидел справа от меня, вытянув перед собой длинные ноги в джинсах с подворотами. Я взглянула на него, и он бросил на меня страдальческий взгляд, его зеленые глаза умоляли меня помочь ему покончить с этим безумием. – Может, мы просто выберем кого-нибудь для телесериала, – предложил он, – и вышвырнем его после истечения срока контракта?
– Мы ни за что не станем этого делать, – сказал Джесси.
– А почему нет? – возразил Зейн. – Да какая, на хрен, разница? Разрулим все, насладимся шумихой и уволим его, если он ни к черту не годится.