Одно из таких веществ на самом деле очень распространенное – глюкоза, содержащая большое количество энергии, то есть сахар, который высвобождается в кровоток из печени. Когда тело лягушки застывает, ее печень начинает расщеплять запасы крахмалистого гликогена[62] в глюкозу. Это происходит с огромной скоростью, в кровь поступает в 80 раз больше сахара, чем обычно. Такой скачок уровня глюкозы предотвращает формирование льда внутри клеток, способствуя выведению из них воды под влиянием осмоса – еще одной версии нашей давней подруги диффузии. Вода движется из области более высокой ее концентрации – клеток – к более низкой, в насыщенное сахаром клеточное окружение[63]. Это предотвращает набухание и разрыв клеток при замерзании. Об этом движении воды мы узнаем побольше чуть позже.
Зоолог Кен Стори предположил, что такое высвобождение глюкозы – утрированная реакция «сражайся или беги», при которой стресс заставляет мозг посылать в печень сигнал сбрасывать глюкозу в кровеносную систему. Содержащие большое количество энергии молекулы глюкозы могут быть использованы как аварийный запас, чтобы обеспечить «сражение» или «бегство». По-видимому, аналогичный сигнал тревоги возникает, когда начинается превращение лягушки в лягушачью ледышку.
Костанцо и его коллеги сосредоточили свои недавние исследования на другом криопротекторе, азоте, и их данные говорят о том, что некоторые кишечные бактерии остаются активными внутри замороженных хозяев. Бактерии выделяют фермент, который высвобождает азот из мочевины, находящейся в организме лягушки. Считается, что азот, как и глюкоза, защищает от повреждения при застывании и оттаивании, возможно, потому, что он замерзает при крайне низкой температуре (– 210 °C)37.
Все вышеописанное, по словам Костанцо, происходит во время первой фазы замерзания. Через несколько часов первоначальный скачок температуры тела снижается, и лягушка снова начинает остывать. В конце концов ее сердце перестает биться и кровь замерзает в сосудах. В таком состоянии древесная лягушка остается большую часть периода замерзания, что может продолжаться от полусуток во время похолодания до нескольких месяцев в расположенных за полярным кругом частях ареала их обитания.
– Все это время, – сказал Костанцо, – нет ни дыхания, ни сердечной деятельности.
Я спросил, определял ли кто-нибудь, прекращается ли электрическая активность мозга лягушки. Если электроэнцефалограмма (ЭЭГ) не показывает электрической активности мозга, это означает, что можно констатировать клиническую смерть; и мне было любопытно, можно ли технически считать просыпающихся лягушек зомби. Костанцо рассмеялся. Он сказал, что слышал, будто ЭЭГ замороженной лягушки не показывает электрической активности, но не может привести источник, подтверждающий или опровергающий этот феномен[64].
Еще я узнал, что от воздействия замораживания лягушку защищают не только циркулирующие криопротекторы. По-видимому, есть еще один фактор – массивное перераспределение воды в теле амфибии.
Обычно вода движется в клетки и из них под влиянием осмоса. Поскольку жидкости внутри организма (например, кровь и межклеточная жидкость) в основном состоят из воды, жизненно важно, чтобы уровень растворенных в них веществ оставался постоянным. Иначе клетки будут терять воду или разбухать по мере того, как она будет двигаться туда-сюда, выравнивая концентрацию.
В замерзающих лягушках увеличенная концентрация глюкозы создает осмотическое давление во всем организме. Но, если вода покидает клетки, очевидно, она покидает и сами органы, в результате во время замораживания они обезвоживаются.
– Например, сердце и печень теряют более половины обычного содержания воды, – сказал Костанцо.
– И куда девается эта вода? – спросил я.
– В цело́м, полость тела, нафаршированную кишками, – ответил знаток замороженных лягушек.
Я попытался представить себе это.
– Так о каком количестве воды идет речь?
– Если бы вы заморозили древесную лягушку, а потом ее препарировали, внутренности бы выглядели как рожок мороженого.
Помню, я подумал, что этот ученый явно видел такое мороженое с лягушачьим вкусом, и мгновение спустя он подтвердил мои подозрения. С энтузиазмом, который могут полностью оценить только те, кто, например, съел человеческую плаценту во имя науки, я слушал, как Костанцо описывал, как его команда тщательно вычерпала и взвесила ледяную лягушку, чтобы определить, какой процент от общей массы тела составляет вода.
Стоит отметить, что способность переносить обезвоживание не слишком редка среди лягушек. Наземные лягушки и жабы часто проявляют толерантность к высыханию. Вполне возможно, что эволюция просто улучшила эту систему, чтобы повысить устойчивость к замораживанию. В конце концов Костанцо с коллегами пришли к выводу, что обезвоживание и перенос жидкости в цело́м позволяет лягушке заморозить в теле много воды, не рискуя повредить органы, поскольку большая часть льда накапливается за пределами жизненно важных областей. Когда наступает весна и лягушка оттаивает, полученная вода возвращается для регидратации клеток, а избыток глюкозы уходит в печень, где снова перерабатыватся в гликоген и сохраняется.
Интересно, что ни Костанцо, ни другим исследователям не ясно, что именно стимулирует сердце снова биться после оттаивания. Нельзя указать на какую-то определенную температуру или время в процессе оттаивания, когда запускается сердцебиение. Но что бы ни стимулировало оживление – его не смогли пронаблюдать в лабораторных исследованиях близкого наземного рода, северной леопардовой лягушки (Lithobates pipiens).
– После оттаивания было несколько ударов сердца, – сказал Костанцо. – И казалось, что [частота сердечных сокращений] собирается увеличиться и нормализоваться. Но потом все просто пошло прахом.
Он рассказал, что четкого объяснения разным реакциям у двух близких родов нет, но, вероятно, у этих лягушек просто не сформировались защитные приспособления как у Rana sylvatica.
Я спросил Костанцо, не остается ли у лесных лягушек каких-либо неблагоприятных последствий замораживания. Он объяснил, что, хотя нет никаких доказательств того, что замораживание влияет на продолжительность жизни лягушек, оно воздействует на эффективность спаривания, поскольку недавно оттаявшие лягушки проявляют мало интереса к противоположному полу.
В лабораторных экспериментах на самцах лесных лягушек, которых поместили в пластиковые испытательные зоны, Костанцо и его команда показали, что испытуемые проявляли мало интереса к сексу в течение суток после оттаивания. И даже по истечении этого времени, в лабораторных условиях они не могли потягаться с контрольными образцами, которых не замораживали38. Одна из гипотез заключается в том, что организмы оттаявших лягушек слишком заняты избавлением от обильного количества глюкозы, чтобы справиться с трудностями спаривания. Другим существенным негативным фактором может быть то, что, хотя часть глюкозы, используемой в процессе замораживания, получается из гликогена, накопленного в печени, дополнительный гликоген поступает в результате распада собственного тела лягушки. Из-за этой формы аутоканнибализма масса прыжковых мышц ног за время спячки может уменьшиться на 40 %[65]. В результате свежеоттаявшие самцы лягушек могут быть физически не способны преследовать самок – до тех пор пока мышцы конечностей не восстановят прежний размер и функции.
Этот временный провал в сексуальной жизни оттаявших древесных лягушек – пример компромиссов, связанных со всеми приспособительными механизмами. Например, замкнутые системы кровообращения могут транспортировать больше газов, отходов и питательных веществ, но их обслуживание обходится дороже (с точки зрения энергии). Кроме того, из-за своей сложности эти системы более восприимчивы к поломкам. Это отличительная черта эволюционной биологии: организмы, которые получают преимущество, почти наверняка одновременно платят за это. Возможно, самый известный пример компромисса связан с серповидно-клеточной болезнью, наиболее распространенной из наследственных заболеваний крови.
Как многие из нас узнали на уроках биологии в средней школе, гены – это крошечные участки наших наследственных чертежей, которые контролируют развитие одного или нескольких признаков (например, цвета волос или группы крови). Они ходят парами, причем каждый ген из пары располагается на одной из двух сходных (то есть гомологичных) хромосом. У людей 23 пары гомологичных хромосом, и в общей сложности они содержат где-то от 20 до 24 тысяч генов. Возможно, вы также помните, что мы получаем одну хромосому в каждой паре – а следовательно, один ген в каждой паре – от матери, а вторую от отца. Это происходит, когда один из папиных сперматозоидов сливается с одной из маминых яйцеклеток, образуя единую клетку, которая размножается, развивается и дифференцируется в нас.
Как выяснилось, гены, которые вызывают серповидно-клеточную болезнь, становятся проблемой, только если у кого-то оказывается две копии гена этого заболевания. И в некоторых этнических группах невероятно распространена одна унаследованная копия. Примерно 8 % афроамериканцев – носители серповидно-клеточной болезни, это означает, что они получили один ген мутантного гемоглобина либо от матери, либо от отца – но не от обоих. Эти носители, как правило, живут нормальной жизнью, без каких – либо проблем со здоровьем, связанных с серповидными клетками.
Однако, когда человек рождается с двумя мутантными генами гемоглобина, возникают серьезные проблемы из-за выработки аномальной формы этого белка, называемой гемоглобином S[66]. В отличие от нормального гемоглобина, гемоглобин S образует длинные волокна, которые заставляют эритроциты, несущие их, скручиваться в жесткие формы полумесяца (или серпа). Эти серповидные клетки переносят меньше кислорода, чем клетки, содержащие нормальный гемоглобин, и в результате в ткани поступает меньше кислорода.