Очень долго входы в подземелья стояли открытыми, и неудивительно: люди в здравом уме туда не совались, однако, чем дальше уходили времена богов, тем смелей и нахальнее становились смертные. Искатели сокровищ, преступники, несчастные влюбленные стали спускаться в пещеры, и больше их никто не видел. Потом кто-то заметил, что всякий раз, когда в Лабиринте исчезал человек, где-то объявлялось чудовище. То ли подземелья, забирая одних, отдавали верхнему миру других, то ли оказавшиеся внизу безумцы меняли свое естество, становясь подобием изначальных тварей.
Шестьсот лет назад Тайра́ни Ракан с огромным трудом выследил и уничтожил вырвавшегося из подземелий полузмея-убийцу. Победив ненасытную тварь, Тайрани создал Капканы Судьбы – магические замки, подвластные только тому, кто их запер, и превращавшие в живую статую любого, коснувшегося запертых дверей хоть бы и через полу плаща.
Анакс собственноручно закрыл все входы и выходы в Лабиринт. С тех пор в подземелья по доброй воле не входил никто, но дважды «Дорогой в один конец» уходили эпиархи, обвиненные в государственной измене и не признавшие своей вины. Теперь настал черед Ринальди. Страшная судьба, но негодяй ее заслужил. Погибнет только преступник, а старик Борраска и принявшие его сторону судьи уцелеют. Решая судьбу брата-насильника, Эридани поступил справедливо и мудро, но как же ему сейчас тяжело. Конечно, сознание собственной правоты и чистой совести поддерживает, и все равно Диамни ни за что на свете не хотел бы оказаться на месте анакса.
Как всегда, когда на душе у молодого художника было особенно скверно, он решил навестить Лэнтиро. Нужно показать мастеру наброски, посоветоваться о картине, посмотреть, как продвинулись вперед «Уходящие», и, в конце концов, он сегодня не в состоянии сидеть в своих комнатах! И тем паче не в состоянии видеть Эрнани. Да, это трусость, но художник не воин и не жрец-утешитель, он не обязан быть смелым и милосердным. Диамни торопливо собрал скопившиеся за последние дни рисунки, накинул плащ и покинул Цитадель.
Гальтарцы уже знали и о приговоре, и о проклятии. Город казался настороженным, как одичавшая кошка, немногочисленные прохожие торопились по своим делам, стараясь держаться поближе к стенам домов. Люди были напуганы, и неудивительно – Лабиринт таил в себе угрозу, и тревожить его было небезопасно. Пусть дважды обошлось, но раз на раз не приходится.
Мастер тоже все знал, постаралась домоправительница, которая выбалтывала новости чуть ли не до того, как они случались.
– Ты мне не нравишься, – великий художник внимательно посмотрел на своего лучшего ученика, – хотя сегодня мне не нравится никто, и меньше всего я сам. Боюсь, нам опять придется пить. На сей раз для храбрости.
– Я готов, – через силу улыбнулся Диамни и торопливо добавил: – Я принес наброски… Их много, я не успел отобрать.
– Хотелось побыстрее удрать из Цитадели? – Сольега, как всегда, попал в точку и, опять-таки как всегда, этого не заметил. – Давай! Чем больше рисунков, тем больше толка. Ты рисуешь лучше, чем выбираешь.
Диамни молча протянул наброски учителю и тихонько сел рядом. Сердце художника отчаянно колотилось. Так было всегда, когда Лэнтиро смотрел его работы. Каков будет приговор? Коро надеялся на лучшее и отчаянно боялся худшего.
Если Лэнтиро скажет «нет», картины не будет, хотя бы все остальные художники этого мира сказали «да».
Молодой человек с волнением наблюдал за лицом мастера, а тот внимательно и неторопливо изучал набросок за наброском. Смотрел, возвращался назад, снова смотрел, принимался выискивать в общей пачке какой-то из эскизов. У Диамни отлегло от сердца: если Сольега что-то отвергал, он делал это сразу, и он никогда еще не рассматривал работы своего ученика так долго. Значит, «Демон» будет!
Наконец Лэнтиро отложил наброски.
– Достойно. – Какое странное у него лицо! – Весьма достойно.
– Благодарю, мастер.
– Это я должен тебя благодарить. Ты не просто смотрел, ты чувствовал сердцем. Так Ринальди Ракана осудили?
– Да.
– Диамни, – что-то в голосе учителя заставило ученика напрячься, – ты ручаешься за точность изображенного? Ты провел эти дни в суде, а не в кабаке? Ты рисовал то, что видели твои глаза, или то, что слышали твои уши?
– Клянусь Вечностью, – Диамни уже ничего не понимал, – я сидел очень близко, свет падал на обвиняемого. У него замечательное лицо! Именно таким должен быть Враг – прекрасным и вместе с тем страшным, лживым и жестоким. Я спешил, чтобы успеть… Счастье, что Ринальди сохранял одно и то же положение – у меня никогда не было такого натурщика!
– Мой мальчик, – старый художник накрыл руку Диамни своей, – я не сомневаюсь ни в твоей честности, ни в твоем мастерстве, но прежде, чем сказать тебе то, что я скажу, мне надо убедиться, что на тебя никто не влиял. Я имею в виду никто из тех, кто был на стороне Ринальди.
– Но на его стороне никого не было и не могло быть.
– Ты ошибаешься, мальчик. На его стороне был ты.
Мастер не может ошибаться, но… Ушедшие в Закат, что же такое сказал Лэнтиро? Как он, Диамни Коро, может быть на стороне насильника?! Или учитель считает, что изображенное лицо слишком совершенно? Но Ринальди и впрямь нечеловечески красив.
– Мастер, я… я все передал точно, у Ринальди на самом деле абсолютно правильные черты, я ему не льстил…
– Верю, но я говорю не о внешней красоте, хотя этот человек и наделен ею в полной мере. Он невиновен, Диамни. Для меня это столь же очевидно, как и то, что он красив. Твой разум был в плену, но твои глаза и твоя рука тебя не подвели. Вглядись еще раз в лицо, которое ты изобразил. Внимательно вглядись! Выброси из головы все, кроме того, что видишь. Я даю тебе пять минут, – мастер перевернул песочные часы, – а потом мы поговорим.
Диамни кивнул. Он знал, что от него требовалось. Сольега давно научил его смотреть, отринув лишние мысли, и молодой человек впился взглядом в разбросанные на столе рисунки. Совершенное лицо, обрамленное светлыми, чуть волнистыми волосами… Анфас, профиль, пол-оборота, три четверти. Дерзкая ухмылка, упрямый подбородок, чуть впалые щеки, четкая линия скул, широко расставленные глаза, глаза… удивленного ребенка! Он не верит тому, что с ним случилось, даже не «не верит» – не понимает, как здесь оказался и что происходит.
Почему ему никто не верит? Почему ему не верят те, кто знает его с рождения…
– Время вышло, Диамни. – Великий Сольега пристально смотрел на своего ученика. Если мастер Коро когда-нибудь осмелится изобразить аллегорию Совести, это будет пожилой усталый человек со взглядом учителя. – Что скажешь?
– Он не виноват. Он ничего не понимает и боится, хоть и не подает виду.
– Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив своим судьям гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросать, это безбожно!
– Мастер, но что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.
– Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, – выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен с ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи… скажи, что должен закончить картину.
11Эпиарх
Каждая из двухсот двадцати шести ступенек Рассветной башни сама по себе была пыткой, но Эрнани взобрался. Конечно, он мог приказать привести Ринальди к нему, но младший из братьев Раканов не был уверен, что стражи его послушают. Скорее всего, побегут к Эридани, а тот… тот слишком анакс, он не допустит разговора с осужденным наедине. Ушедшие, ну почему Ринальди упорствует в своей ненависти? Содеянного не исправишь, но раскаяние и прощение освещают дорогу уходящим во тьму.
Признавшемуся и смирившемуся разрешается покончить с собой, но Рино не призна́ется. Эрнани знал упорство брата и то, что должен сделать, тоже знал. Булавка с ядом! Один укол, и ты свободен от земных мук. Конечно, Эридани догадается, догадаются и другие, но родство по крови обязывает, и, в конце концов, он не анакс, а всего лишь младший в роду калека, какой с него спрос?
Стража у дверей если и удивилась появлению эпиарха, то виду не подала. Все стало ясно, когда высокий хмурый стражник вместо того, чтобы потянуться за ключами, постучал в обитую медью дверь. Тюремщики были не только снаружи, но и внутри – сонный воин и синий рассветный утешитель с приторным лицом.
– Мой эпиарх!..
– Да, это я, – спокойно сказал жрецу Эрнани. – Оставьте нас. Оба.
– Мой эпиарх, это невозможно. Долг пред Ушедшими и моим анаксом повелевает мне остаться. Я могу лишь отослать воина.
– Я желаю говорить с братом наедине, – Ринальди спит, повернувшись к двери спиной, а может, не спит, а притворяется, – и я буду говорить. Приказ анакса. Если желаешь, пошли к моему августейшему брату воина, я подожду.
Эрнани Ракан никогда не лгал, это было известно всем. Утешитель поклонился:
– Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.
Охрана не должна покидать башню – существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем… Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному серебряной розой.
– Ждите за дверью, – бросил юноша, – наш разговор вряд ли затянется.
– Повиновение эпиарху.
Тяжелая дверь захлопнулась, и они остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цепи.
– Рино… – пробормотал Эрнани.
– Рад тебя видеть. – Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. – Что велел передать мой венценосный брат?
– Ничего. Я соврал, чтобы они ушли.
– Соврал?! – глаза Ринальди вспыхнули, он рванулся вперед, но цепи удержали бы и коня.
– Я должен был тебя увидеть. – Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. – Какие тяжелые… Зачем?
– Видимо, так надо. – Ринальди улыбнулся одними губами. – Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, завтра наденут другие, полегче.