– Рино, – юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: – Ты знаешь, я ведь калека… Я не хотел жить таким…
– Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима!
– Тебе не понять…
– Да уж куда мне, – подтвердил узник.
– Ты смеешься.
– Смеюсь и буду смеяться! Всем назло, но я тебя перебил. У тебя неприятности?
– У меня? Ринальди… Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?
– Меня ждут катакомбы, – ровным голосом сообщил эпиарх-наследник, – тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.
– Почему ты не призна́ешься, ну почему?!
– Лэйе Астрапэ, да потому что не трогал эту шлюху! Хорош бы я был, если б взял на себя ее шашни.
– Беатриса – не шлюха! Ее мучили, пытали…
– Ну так возрыдай на ее несчастья, а чего ты хочешь от меня?
– Рино, я понимаю. Ты… ты сначала не хотел ничего дурного, просто злился на Борраску за Чезаре, и что он послушал Эридани и отослал тебя из армии… и ты терпеть не можешь, если тебе перечат.
– Это правда, – брат вновь улыбался, – не могу.
– Вот видишь… Когда Беатриса тебе отказала, она… Она, наверное, сказала что-то ужасное, оскорбительное, и тебя понесло. Как с тем проповедником, помнишь, ты мне рассказывал?
– Помню. Теперь мне кажется, я поторопился, сморчок в самом деле что-то почуял. Не во мне, до жены Борраски я не дотрагивался.
– Она же беременна от тебя!
– Значит, это она дотрагивалась до меня, когда я был пьян. Мало ли женщин забирались ко мне в постель.
– Зачем ты лжешь? – выкрикнул Эрнани. – Я пришел помочь тебе, а ты…
– Мы знакомы семнадцатый год, будущий эпиарх-наследник. Если ты веришь в мою вину, нам говорить не о чем.
– Ринальди, а как мне не верить? Как?! Ни одно твое слово не подтвердилось, тебя обвинили не только Беатриса, но и ее слуги, твоя подруга, даже твоя кровь!
– Как не верить? – Брат на мгновенье задумался. – Похоже, никак. Хотя я никогда бы не поверил, обвини тебя кто-нибудь в том, что ты хочешь прикончить нас с Эридани и завладеть троном. Не поверил бы, даже разверзнись небеса и вернись Ушедшие Боги.
– Как ты можешь такое говорить?!
– Так же, как ты и Эридани, – Ринальди махнул рукой, глухо и насмешливо звякнула цепь. – Ты веришь, что я полгода насиловал жену старика Лорио. Почему бы мне не поверить, что ты собрался стать анаксом? Нет, братец, я не настолько добр, чтоб ради твоего спокойствия признаться в подлости, которую не делал.
– Ради моего спокойствия?! – подался назад Эрнани. – Спокойствия?!
– Разумеется. Ты бы с чистой совестью проводил меня в пещеры, ибо это справедливо, а потом принялся меня оплакивать, ибо я твой некогда любимый брат. Разве не так?
– Ты сошел с ума!
– Напротив, никогда не был в столь здравом рассудке, как сейчас. Эридани раздулся от осознания собственной праведности. Еще бы, осудил родную кровь! Великий анакс! Справедливый анакс! Неподкупный анакс! А тебе ужасно хочется стать всеобщим утешителем, но мне ни от тебя, ни от Эридани не нужно ничего. Слышишь? Ничего! Ни поучений, ни прощений. Но и я вас не прощу.
– Ринальди, почему ты так со мной разговариваешь? Я хочу помочь тебе…
– А как еще прикажешь с тобой говорить?
– Тогда мне лучше уйти…
– И впрямь лучше, – согласился Ринальди, – меня тошнит от твоего присутствия, а каяться я не собираюсь. Не в чем, знаешь ли.
Эрнани вскочил и забарабанил в дверь. Открыли тотчас. Подслушивали? Вряд ли. Слишком толстые доски и слишком много ушей.
– Мой эпиарх уже уходит?
– Да, – вздернул подбородок юноша, – я сказал то, что должен.
А что он был должен? Вырвать у Рино признание? Кому это нужно? Ринальди виновен, в этом нет сомнения, почему же он нападает, а не защищается? Брат умрет в коридорах Лабиринта, страшно умрет, но он сам выбрал свою судьбу. Откуда в нем столько злобы, лжи, презрения ко всему святому, ну откуда?! Прежде брат не был ни лживым, ни злым, ни жестоким. Когда же в него вселился этот демон? И почему? Неужели эсператисты правы и все зло в мире от гордыни и нежелания открыть свое сердце перед Создателем? Перед Создателем или перед Ушедшими Богами? Так ли важно, перед кем, главное – зло, которое мы носим в себе.
– Моему эпиарху нужна помощь при спуске?
– Нет. Я сам.
Эрнани и в самом деле спустился сам, хотя дважды чудом не упал, настолько узкой и неудобной была лестница. В небе молнией мелькнула белая ласточка. Белая ласточка… Символ Ветров, герб рода Борраска, знамение того, что все правильно. Рассказать Эридани о встрече? Зачем? Хотя, если правда так или иначе всплывет, он не станет лгать, просто не скажет о булавке с розой. В конце концов, она еще может пригодиться ему самому, а Ринальди не спасти. Эридани это понял намного раньше, потому и сказал, что Рино для них потерян. Анакс всегда любил Ринальди больше прочих братьев, но он – глава дома Раканов и должен думать о высшем, как бы больно ему ни было.
12Мастер
Эрнани сидел у окна, на его коленях лежала раскрытая книга, но вряд ли юноша думал о том, что в ней написано.
На стук двери эпиарх обернулся и широко распахнул глаза, внезапно став похожим на Ринальди. Та же врожденная грация и обреченность.
– Диамни… Я думал, урока сегодня не будет.
– Его и не будет. – Художник, отвечая на молчаливую просьбу, сел напротив своего ученика. – И все-таки я пришел ради живописи.
– Да?
Дети Заката, сколько безнадежности в этом голосе! Правда вернула бы беднягу к жизни, но подстроивший Ринальди ловушку подонок слишком много знает о том, что творится во дворце. Нельзя рисковать. Никто не должен усомниться, что Диамни Коро думает лишь о картине, на которой осужденному предстоит изображать демона.
Проклятье, ведь все так и было! Еще вчера он не думал ни о людях, ни о чужой истерзанной жизни, а лишь о том, чтобы, собрав побольше боли, соткать из нее узор, достойный вечности.
– Диамни, я слушаю.
– Эрнани, надеюсь, ты меня поймешь. – Завтра этот мальчик станет эпиархом-наследником и останется таковым, пока анакс не обзаведется законным потомством. – Возможно, сочтешь безумцем, но поймешь. Для меня главное в жизни – искусство. Мир, война, любовь – это для других. Я живу лишь тем, что переношу на свои холсты…
Так было, но так больше не будет. Вся его прошлая жизнь была сном и трусостью. Нельзя жить выдумкой, миражом, закрывая глаза на творящиеся вокруг мерзости.
– Да, Диамни, я знаю. Чем я могу тебе помочь?
– Я не успел закончить эскиз. Суд оказался слишком коротким.
Слишком коротким?! Ушедшие Боги, что такое он несет?! Если Ринальди погибнет, то он, Диамни Коро, потеряет еще и этого мальчика. Эрнани не простит учителю равнодушия, как не простил бы он сам.
– Я… я не понимаю тебя…
– «Возгордившийся» станет моей лучшей работой, если я успею зарисовать лицо Ринальди в три четверти. Сначала мне казалось, что лучше сделать в фас и поместить его в центре композиции, но вчера, вернувшись домой, я понял, как ошибался. Это открытие перевернуло всю мою жизнь. – Оказывается, можно говорить правду и при этом чудовищно лгать! Вчерашний вечер и впрямь все изменил. Сумасшедший художник умер, и даже Абвении не знают, кто родился. – Эрнани, я должен увидеть эпиарха Ринальди и зарисовать его в три четверти.
– Ты… ты хочешь пойти в башню и… и рисовать моего брата?!
– О да, – подался вперед Диамни, – ведь завтра будет поздно.
– Завтра будет поздно, – медленно повторил Эрнани. – Да… завтра будет поздно. Я никогда не смогу научиться рисовать, потому что… потому что не могу заменить жизнь холстом. Я – живой, пусть больной, пусть слабый, но живой, а ты – нет…
– Возможно. – Пусть Эрнани его возненавидит, но свидание будет. Будет! – Однако живые становятся мертвыми, а искусство вечно.
Юноша ничего не ответил, молча изучая художника так, словно видел его впервые. Послышался шум, что-то стукнуло – похоже, ударили деревом о камень, скрипнула дверь. Кто-то пришел, а он не успел добиться своего. Теперь Эрнани воспользуется случаем и прервет мучительный разговор. Неужели придется сказать правду? Видимо, да. Он вернется позже и признается…
– Мне надо поговорить с тобой, эпиарх. – Эридани Ракан стоял на пороге, а стук… Приветствуя повелителя, стражники ударяют древками копий в пол.
– Мой анакс, – худенький светлоглазый мальчик, который вот-вот станет наследником престола, неуклюже поднялся, – я готов. Диамни просит разрешения навестить… ему нужно… закончить картину…
– Какую?
– «Возгордившегося».
– Что ж, он прав, – губы Эридани сжались, – тебе придется учиться безжалостности, Эрно. Для анакса, если он анакс, так же, как и для художника, если он художник, существует лишь главное. Для анакса – анаксия, для художника – картина. Мастер, то, что нужно для рисования, при тебе?
– Да, мой анакс.
– Сколько времени тебе понадобится?
Пять минут, чтобы сказать правду, и полтора часа, чтобы ее скрыть.
– Не менее трех часов, государь.
– Они у тебя будут. Можешь идти прямо сейчас. Ка́ннио!
На пороге возник человек, чем-то похожий на матерого саймурского волкодава.
– Отведи мастера Диамни к эпиарху-наследнику.
13Мастер
Диамни Коро никогда не бывал в тюрьмах, и воображение художника услужливо изобразило мрачный подвал, охапку гнилой соломы в углу, низкие сырые своды, на которых одна за другой набухают и срываются вниз капли, забранное решеткой окошко под самым потолком… Мастер готовился спуститься вниз, а его повели наверх.
Подъем казался бесконечным, крутая лестница кружила и кружила, ноги едва помещались на узких ступеньках. Наконец они пришли. Еще один просчет! Стражник на верхней площадке не стал греметь ключами, отпирая замки, а забарабанил в дверь, которая тотчас распахнулась. На пороге вырос высоколобый утешитель, в своей лиловой с серебром тоге больше похожий на ученого, чем на жреца.