Запах феромонов, что она источала, вызывал постоянное желание грубо овладеть ее невинной плотью. И никакого, блядь, милосердия. Она умоляла бы о пощаде, но у меня не найдется для нее ни капли. Никакой, нахер, разницы, потому что, как только я начну, Арья уже ее не захочет. Она будет брать, что я даю, а я буду смотреть, как она кончает у меня на члене, пока от нее ничего не останется.
Она бы попросту не собрала себя обратно. А мне пришлось бы весьма по душе видеть ее сломленной. Я хотел наблюдать, как эти ее глазки поменяют цвет, когда она оседлает мой член, открывая себя доселе неиспытанному удовольствию, как она теряет над собой контроль, крепко сжимаясь вокруг меня.
Арья хрупкая. Я – нет.
Она – из мягких изгибов и гладкой плоти. Я – из зазубренных краев, резко очерченных жилистых мышц.
Арья – из кружева и невинности. Я – воплощение жестокости и древности.
Она – невинная улыбка и красота. Я – насилие и нестареющая смерть.
Арья ухмылялась, я скалил клыки. Она не убегала; чертовски хорошо знала, что должна, но нет. Она завлекала, и как же, будь я проклят, мне хотелось впиться в нее зубами.
Куда более храбрые люди умирали, меня раздраконив. Арья склоняла голову набок и дразнила нежным изгибом горла, и прекрасно понимала, как легко я могу оборвать ее жизнь. Помешало ей это соблазнять? Нет. Она меня отталкивала, выжидая, наблюдая, потеряю ли я голову.
Я хотел схлестнуться с ней, едва оказавшись в спальне. Хотел узнать, она убежит голой, когда я сброшу маску человечности? Убежит, сохранив хоть малую часть себя? Я бы заставил ее рыдать, показал бы, каково это, когда трахают до состояния полного месива. Она бы, блядь, содрогалась, а я без сожаления наблюдал.
Арья являла собой саму невинность, и мне до одури хотелось развратить ее самым восхитительным, примитивным способом. Хотелось унизить всю чистоту в ней и посмотреть, что она будет делать после. Осознает ли она, понравится ли ей результат. Я хотел чувствовать, как она меняется, как распахнутся ее глаза, когда она поймет, что уже никогда не станет прежней. До момента, как я ее трахнул. О, я бы ее трахнул. Разрушил ее чувства, мысли о милом и нежном, заменив совсем другими. Она бы познала, каково это, когда тобой владеют, жестоко имеют и терзают, и больше никогда не возжелала бы от мужчины нежности и сладости.
Я хотел воспламенить эту маленькую сучку и смотреть, как она сгорает, увидеть, что получится из пепла, когда она поднимется, все еще испачканная в нем. Я хотел сжечь ее мир и трахнуть ее на этом пепелище, наблюдая, как до нее доходит, насколько она пала, когда я с ней закончу.
Я всегда спокойно игнорировал запах течных сук, но Арья… ее запах вызвал у меня каменный стояк, едва донесся до моих владений. Я выехал за городской барьер выяснить, что же это за восхитительный аромат. Потом она, блядь, взбрыкнула, потом небрежно назвала свое имя, и оно отдалось аж в самих яйцах.
Я возненавидел ее в тот же миг, как это имя соскользнуло с милых розовых губок. И все же я ее жаждал. Я жаждал, чтобы эта маленькая сучка почувствовала меня целиком, самым ужасным образом, который только можно представить. Я хотел знать, как она кричит, когда я погружусь глубоко внутрь, растягивая ее так, блядь, сильно, что она будет стенать от боли.
Крики Арьи наполняли мои сны. Слышать, как боль смешивается с удовольствием, когда я преодолею надоедливую перепонку, засажу так сильно, что она всегда будет чувствовать меня там… да, мне это оказалось гораздо нужнее, чем воздух в легких.
Женщины – как экзотические авто. Их нужно водить жестко, быстро и часто. Узнай их максимум – и железо в пол, пока не выяснишь о них все, вплоть до мельчайших деталей. Изучение женщины составляло половину удовольствия.
Виски, от маленькой сучки пахло лучшим виски, выдержанным до совершенства. Нельзя выпить такой виски и не возжелать вкусить его снова. Глоток – и ты пристрастился, тебе уже нужно его пить, пока не опьянеешь. И цедить не выйдет, ты его, нахер, льешь в глотку, захлебываясь, до последней предложенной тебе капли.
Я хотел повалить ее на спину и явить себя тем, кто мы под личиной. Грязная ведьмочка и зверь, который желал сожрать ее с потрохами. Я хотел раздвинуть ей ноги и смотреть, как ее глаза наполняются удивлением, пока я с безграничной яростью долблю ее плоть.
Боль, которую она ощутит, возбуждала, и у меня на нее исправно стояло. Сжимая пальцы на ее горле, я бы наблюдал, как страх проникает в этот блестящий ум, который она так старательно скрывала от других. От меня его не скрыть. Я видел его проблески, когда она за мной наблюдала, словно зная, что ее время на исходе. Я расхаживал за пределами клетки, что ее защищала, отсчитывая каждую секунду, пока не получу приказ уничтожить, и, блядь, какое же наслаждение я тогда испытаю.
Кое-кто могущественный в Девяти королевствах хотел, чтобы она была жива и защищена. Я хотел ее уничтожить, обхватить руками горло и смотреть, как в этих ее красивых бирюзовых глазах зарождается осознание, что ее судьба решена. Хотелось сжать в кулаке мягкий шелк ее серебристых волос, раздирая ее тесную дырку под голым лобком, глядя, как я на всю длину вхожу в ее глубину, разрушая все, что она считала нормальным и безопасным. Ей не нужна безопасность. Ей нужен мужчина, который не побоялся бы раздвинуть ее границы, разорвать ее мир на части, бросить ее волкам. Арья Примроуз Геката из тех женщин, которые вернутся, возглавив эту бешеную стаю, с огнем в глазах, и этот огонь будет принадлежать мне. Я был бы тем, кто его разжег. Тем, кто привел ее в наш мир без капли милосердия и обоссал все, что она считала нужным или желанным.
Она потребовала, чтобы я сказал, кто я такой. Она думала, во мне что-то скрывается, но нет. Я был больше, чем она могла видеть на поверхности, и она знала, что меня жаждала тварь внутри нее. Я не скрывал этого, когда мы наедине. Я позволил ей услышать рокот глубоко в моей груди. Звук, который издавал мой вид, когда хотел очередную жертву, и Арья подходила на эту роль просто, мать ее, идеально. Меня возбуждали ее пухлые губки. Пламя, танцующее в тенях ее глаз, разжигало внутри меня огонь.
Я бы, блядь, ее уничтожил. Оставил бы в таком количестве разбитых осколков, что она бы до конца своих дней их перекладывала, чтобы вернуть прежнюю себя.
В моей постели была бы создана другая версия: Арья до того, как я ее трахнул, и Арья после.
Я ждал.
Вел обратный отсчет до тех пор, пока ее уничтожение не будет завершено.
Пожирал ее, даже не прикасаясь к плоти, и она не понимала, что происходит. Я жаждал ее разума, ее боли, и, черт меня подери, я жаждал гораздо большего.
Как правило, я не трахался с ведьмами, если только у меня не возникал скрытый мотив. И все же, что бы ни таила в себе Арья, оно инстинктивно ко мне взывало. Ее нутро наблюдало, изучало меня, а она даже не подозревала, что ее тварь проснулась. Арья выглядела милой, невинной, но она такое же чудовище, как и я. Когда я вглядывался в нее, это существо смотрело в ответ. Оно было бесконечно диким, неприрученным, недобрым.
Внутри Арьи пряталась бомба замедленного действия, готовая взорваться в мире, которому она не принадлежала, в мире, который она устремилась бы уничтожить.
Арья – розовое кружево, тварь – черная кожа.
Арья осторожно клевала то, что ей предлагали, тварь внутри нее чертовски голодала.
Арье было любопытно, твари – чертовски интересно.
Они разнились настолько, что сложно вообразить.
Тварь учуяла меня и захотела. Это напугало Арью. Тварь возбудилась, потому что наконец нашла мужчину, достаточно сильного, чтобы справиться с ней и не сгинуть в процессе. Арья меня ненавидела, и мне это чертовски нравилось. Трахаться с кем-то, кого ты ненавидишь, тяжело, грубо, больно и так – чертовски красиво.
Арья, мать ее, рокотала, что было редкостью, особенно с учетом нежного возраста. Звуки сводили меня с ума, и будь я проклят, если не ответил бы на зов ее существа. Я хотел увидеть его, узнать, будет оно первобытным, нерушимым и не только.
Я не слышал рокот самки более шестисот лет. Те, кто мог, давно потеряли свои способности. И все же Арья ответила моему зверю, и у меня тут же затвердел член, готовый воспрянуть на женский зов.
Проблема заключалась в том, что я и гребаного понятия не имел, кто она и как это делала. Мимики могли издавать звук, однако он никогда не требовал ответа. А ее рокот возбуждал, морально и физически, вызывал внутреннюю реакцию, которую нельзя игнорировать – и это бесило.
Тварь внутри нее испытывала ко мне первобытное влечение, которое ее хозяйка не могла осознать. Вот почему, когда она смотрела на меня, ее спина выгибалась, а бедра раздвигались, требуя, чтобы я, блядь, ей засадил, независимо от того, где мы и у кого на глазах. Ее зрачки расширялись, позволяя твари выглянуть наружу, увидеть и узнать, кого она с диким голодом жаждет. Она текла для меня, манила запахом, говорящим, что она созрела и нуждается, чтобы я взял ее жестко и быстро. У меня аж яйца сводило, когда я уходил, так и не удовлетворив желание в недрах ее тела.
Маленькая сучка-хозяйка… Она для такого слишком мягкотела. Сломи хозяина, прежде чем он подготовит свою тварь к выходу в мир, и убьешь тварь вместе с ним. Я же хотел поиграть с этой тварью, и она это знала. Чувствовала рыщущего вокруг самца и отказывалась подставить спину. Я взял ее силой, доказывая, что могу, и она замурлыкала.
Тварь зарычит, когда я заставлю ее кончить, и будет кончать снова и снова, пока я не отпущу. Арья понятия не имела, что ее хочет и почему она хочет его в ответ. И это, мать ее, неважно, поскольку теперь она возникла на моем радаре, стала моей, пока я не решу иначе.
Ее мать знала, что натворила и пыталась исправить ошибку. Но не сумела бы этого сделать, даже если бы пыталась уничтожить тварей, что зрели в ее чреве, со всем рвением. Однажды подсаженные, они пускали корни, цеплялись изо всех сил, пока не делали первый вдох и не оживали. К тому времени, как они расправляли легкие, было уже охеренно поздно что-то исправлять.