Хотя король испытывал сильные мучения, он не запирался, как прежде, в своих покоях и макового молока с сонным вином не пил. Он, не мешкая, свершил суд над тремя «королями-однодневками», которые правили Королевской Гаванью во время Безумной Луны.
Первым перед разгневанным Эйегоном предстал оруженосец Тристан; его признали виновным в государственной измене и приговорили к смерти. Тристан был юношей смелым и, когда его приволокли к подножию Железного Трона, поначалу вел себя дерзко – покуда не увидел рядом с королем сира Перкина-Блоху. Тут мужество оставило его, но все же он не стал настаивать на своей невиновности или молить о пощаде, рассказывает Гриб. Он лишь попросил, чтобы его посвятили в рыцари перед смертью. Эйегон удовлетворил эту просьбу. Сир Марстон Уотерс нарек юношу (такого же бастарда, как и он сам) сиром Тристаном Пламенным (имя Истинно-Пламенный, которое юноша выбрал для себя, сочли слишком заносчивым), а сир Альфред Брум отрубил сиру Тристану голову Черным пламенем, мечом Эйегона Завоевателя.
С «лобковым королем» Гейемоном Сребровласым поступили куда мягче. Так как мальчику едва сравнялось пять, его пощадили и сделали королевским воспитанником. Его мать, Эсси (которая во время недолгого «правления» сына величала себя, говорят, «леди Эсселин»), призналась под пыткой, что отцом мальчика был не король, как она заявляла ранее, а среброкудрый гребец с лиссенийской торговой галеры. Будучи низкого рождения и, следовательно, недостойными меча, Эсси и дорнийская шлюха Сильвенна Сэнд были повешены на стене Красного Замка, а с ними вздернули и еще двадцать семь придворных «короля» Гейемона – неприглядную компанию пьянчуг, шлюх, воришек, попрошаек, сводников да фигляров.
Напоследок король занялся Пастырем. Когда его подвели к Железному Трону, чтобы свершить над ним суд, пророк отказался покаяться в своих преступлениях или признать себя предателем; наставив свой обрубок на короля, он повторил те же слова, что сказал Борросу Баратеону: «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней». За такую дерзость Эйегон приказал вырвать Пастырю язык, а затем приговорил пророка и его «предателей-приспешников» к сожжению на костре. В последний день года двести сорок одного «босоногого агнца» вымазали дегтем и приковали к столбам на обочине широкой мощеной улицы, ведущей от Сапожной площади на восток к Драконьему Логову. Колокола всех септ города звонили, возвещая конец старого и начало нового года; король Эйегон проследовал по Высокой улице (которую после стали звать «Путь Пастыря») в своем паланкине, а рыцари, едущие по обе стороны от него, подносили факелы к приговоренным и поджигали их одного за другим. Так его величество добрался до вершины холма, где в окружении пяти драконьих голов был привязан к столбу сам Пастырь.
Король, поддерживаемый с двух сторон гвардейцами, поднялся с подушек, проковылял к столбу и собственноручно поджег пророка.
Вскоре после этого септон Евстахий написал: «Самозванка Рейенира была мертва, как и ее драконы, шутовские короли сгинули, а мира и спокойствия в королевстве так и не было». Убив единокровную сестру и держа в заточении ее единственного оставшегося в живых сына, Эйегон II мог справедливо полагать, что противиться его восшествию на престол больше никто не станет… и так бы, возможно, и вышло, если бы его величество послушал совета лорда Велариона и даровал прощение всем лордам и рыцарям, что сражались на стороне Рейениры. Увы, милосердие этому королю было не свойственно. Подзуживаемый своей матерью, королевой Алисент, Эйегон был твердо намерен отомстить всем, кто предал его и лишил престола. Он начал с королевских земель, отправив своих воинов и штормовых людей в Росби, Стокворт и Синий Дол, а также в окрестные замки и деревни. Хотя те лорды, кого это коснулось, поспешили спустить знамя Рейениры и поднять вместо него эйегонова золотого дракона, каждого из них заковали в цепи и заставили молить короля о прощении. Их не отпускали, пока они не согласились выплатить немалый выкуп и оставить королю достойных заложников.
Эта кампания стала большой ошибкой, ибо подобное обхождение лишь ожесточило сердца сторонников покойной королевы. Вскоре до Королевской Гавани начали доходить вести о том, что в Винтерфелле, Барроутоне и Белой Гавани собирается многочисленное войско.
В речных землях, когда старый, прикованный к постели лорд Гровер Талли наконец отошел в мир иной (Гриб говорит, что старика хватил удар, когда его дом выступил против законного короля во второй битве при Тамблетоне), его внук Элмо, последний оставшийся в живых из риверранских лордов, вновь призвал лордов Трезубца на войну, дабы их всех не постигла участь лордов Росби, Стокворта и Синего Дола.
На призыв откликнулись: лорд Бенжикот Блэквуд из Древорона, в свои тринадцать лет уже закаленный в битвах; его свирепая молодая тетка «Черная Эли» и ее триста лучников; Сабита Фрей, хваткая и безжалостная леди Близнецов; лорд Хьюго Венс из Приюта Странника; лорд Джорах Маллистер из Сигарда; лорд Роланд Дарри из Дарри и даже Хамфри Бракен из Стоунхеджа, чей дом до сих пор стоял за короля Эйегона.
Еще более тревожные известия приходили из Долины: леди Джейна Аррен собрала полторы тысячи рыцарей и восемь тысяч простых всадников и отправила в Браавос послов, чтобы раздобыть корабли и перевезти все это войско в Королевскую Гавань. С ними должен был прибыть и дракон: леди Рейена Таргариен, сестра-близнец отважной Бейелы, привезла с собой в Долину драконье яйцо, которое оказалось живым – из него вылупился нежно-розовый дракончик с черными рожками и хребтом. Рейена назвала его Утром. Хотя должны были пройти годы, прежде чем Утро достаточно подрастет для того, чтобы носить на себе наездника и сражаться, весть о его рождении немало встревожила «зеленый» совет. Как заметила королева Алисент, если мятежники будут щеголять драконом при отсутствии оных у короля, простой люд может подумать, будто у врагов короны больше прав на престол. «Мне нужен дракон», – сказал Эйегон, услышав об этом.
Живых драконов, если не считать Утра, во всем Вестеросе оставалось лишь трое. Бараний Вор исчез вместе с Крапивой, но многие полагали, что он обитает где-то в Крабьей бухте или Лунных горах; Людоед по-прежнему охотился на восточных склонах Драконьей горы; Среброкрылый, согласно последним сведениям, покинул тамблетонское пепелище и улетел в Простор: говорили, что он устроил себе логово на маленьком каменистом острове в середине Красного озера. «Ведь принял же бывший дракон королевы Алисанны второго наездника, – заметил Боррос Баратеон. – Почему бы ему не принять и третьего? Заявите на него свои права, и ваша корона будет в целости и сохранности». Но Эйегон II все еще не мог ходить и стоять, а о том, чтобы оседлать дракона, и речи не было. Кроме того, король еще не оправился настолько, чтобы выдержать переход к Красному озеру через все королевство, кишевшее предателями, мятежниками и дезертирами; на предложение лорда Борроса он ответил твердым отказом. «Среброкрылый мне не нужен. У меня будет новый Солнечный, величественнее и свирепее прежнего», – заявил его величество. И вот на Драконий Камень отправили воронов; там, в скрепах и подземельях, под надежной охраной лежали яйца таргариенских драконов – некоторые настолько старые, что успели окаменеть. Тамошний мейстер выбрал семь яиц (в честь богов), которые, по его мнению, вселяли наибольшую надежду, и отправил их в Королевскую Гавань. Король держал яйца в собственных покоях, однако драконы из них не вылупились. Гриб говорит, что король денно и нощно высиживал «большое, пурпурное с золотом яйцо», надеясь, что дракон проклюнется, но он «с тем же успехом мог высиживать пурпурную с золотом кучу дерьма».
Орвил, вызволенный из подземелья и вновь надевший на шею цепь великого мейстера, подробно повествует о «зеленом» совете, который заседал в те тревожные времена, когда страх и подозрение владели умами даже в стенах Красного Замка. В то время, когда единство особенно много значило, лорды из окружения Эйегона II были разобщены как никогда и не могли прийти к согласию в том, как предотвратить надвигавшуюся угрозу.
Морской Змей склонялся к переговорам, прощению и миру. Боррос Баратеон презирал этот путь и считал его проявлением слабости. Он разобьет этих предателей на поле битвы, заявил он королю и совету. Все, что ему нужно – это люди. Следует немедля отправить распоряжения в Бобровый Утес и Старомест: пусть собирают войско.
Сир Тайленд Ланнистер, слепой мастер над монетой, предложил отправиться в Лисс или в Тирош за наемниками (благодаря сиру Тайленду, который надежно укрыл три четверти королевской казны на Бобровом Утесе, в Староместе и в Железном банке Браавоса прежде, чем Рейенира заняла город, в деньгах у Эйегона недостатка не было).
Лорд Веларион считал, что все эти усилия бесполезны. «У нас нет времени. Бобровым Утесом и Староместом владеют дети – больше нам помощи оттуда ждать нечего. Лучшие наемники связаны договором с Лиссом, Тирошем или Миром; даже если сир Тайленд и сможет их переманить, он не успеет привести их сюда. Мои корабли смогут преградить путь Арренам, но кто остановит северян и лордов Трезубца? Они уже выступили. Нам надо заключить с ними мир. Его величество должен простить им все их преступления и измены, провозгласить сына Рейениры Эйегона своим наследником и женить его на принцессе Джейегере. Другого пути нет».
Но остальные остались глухи к его словам. Королева Алисент, вынужденная согласиться на обручение своей внучки с сыном Рейениры, сделала это без согласия короля. Сам Эйегон II хотел немедленно взять в жены Кассандру Баратеон: «Она родит мне сильных сыновей, достойных Железного Трона». Он не собирался допускать брака принца Эйегона со своей дочерью – ведь у них могут быть сыновья, которые спутают порядок престолонаследия. «Мальчик может облачиться в черное и провести отпущенные ему дни на Стене, – заявил его величество, – или лишиться своего мужского естества и служить при мне евнухом. Пусть выбирает сам, но детей у него не будет. Род моей сестры должен оборваться на нем». Однако сиру Тайленду Ланнистеру даже такая участь казалась чересчур мягкой; он ратовал за немедленную казнь принца Эйегона. «Пока мальчишка дышит, он будет угрозой, – говорил Ланнистер. – Отрубите ему голову, и у этих предателей не останется ни короля, ни королевы, ни принца. Чем скорее он умрет, тем скорее кончится мятеж».