– Сейчас только восемь часов! – возразила Мойра.
– Поздновато для меня, – признал Скотт.
Он махом проглотил тост, даже не успев намазать его маслом, и стоя выпил кофе.
– Судебный оценщик начинает инвентаризацию в десять утра, – напомнила Мойра притворно-небрежным тоном.
– Пусть делает свою работу.
– Конечно…
– Я не могу отменить утренние встречи – у меня важный клиент в Инверкипе. Вы справитесь сами?
– Не волнуйся.
Однако Мойра помрачнела, явно оскорбленная тем, что ей придется открывать постороннему все шкафы в доме. Пока Скотт в холле надевал пальто, его окликнула Бетти, которая в это время бегом спускалась с лестницы.
– Скотт, у вас есть минутка? Мне надо с вами срочно поговорить.
Запыхавшись, она облокотилась о стойку перил, которую украшал большой резной шар из хрусталя.
– Я вынуждена говорить с вами, потому что просто не знаю, к кому обратиться. Когда я спрашиваю Джона о его намерениях, он мне не отвечает, но мы должны срочно принять решение. Мой шеф во Франции отказался предоставить мне отпуск за свой счет и потребовал, чтобы я вернулась на работу. Мне придется уволиться – другого выхода нет. И выехать из арендованной квартиры, пока не вмешался судебный пристав, потому что нам нечем платить за аренду. Как вы думаете, смогу я найти здесь работу, хотя бы временную? Мне надо что-то делать, бездействие сводит меня с ума. И потом, нам будут нужны деньги, потому что Джон должен продолжать лечение. К сожалению, у нас нет медицинской страховки в Шотландии, для меня все это слишком сложно…
Ее подбородок задрожал – было видно, что ее нервы на пределе. Очевидно, она одна боролась с трудностями, а Джон показал свою полною неспособность помочь ей. Он, как всегда, рассчитывал на то, что его мать или жена со всем справятся сами.
– Я наводила справки повсюду, – продолжала она, борясь с волнением, – и выяснила, что нам придется ехать в Эдинбург. Там есть специализированная больница. Не знаю, какие действия надо предпринять, чтобы Джона туда приняли, но я добьюсь этого. Его лечение нельзя прерывать ни при каких обстоятельствах!
– У него по-прежнему двойное гражданство – французское и шотландское, так что все должно получиться. Запишите его на прием к врачу, Бетти, и пойдите вместе с ним. Если вам понадобятся деньги, мы вам поможем, пусть вас это не беспокоит. Что касается работы, сейчас мне нечего вам предложить, но я поговорю со знакомыми.
На лице Бетти выразилось такое облегчение, что Скотт был искренне тронут.
– Спасибо вам от всего сердца, Скотт. Я знаю, что Джон ведет себя с вами отвратительно, и опасалась вашей реакции. Вы могли бы послать меня к черту, я бы это поняла.
– Нет, только не вас, Бетти.
Этими словами он дал ей понять, что она его друг, в отличие от Джона. Помогать ему – больному или здоровому – у него не было ни малейшего желания. Джон оскорблял Скотта по любому поводу, и его возвращение во Францию восстановило бы в семье мир. Приехав сюда ради своих личных интересов, он неустанно сеял раздор между родственниками. Его влияние на мать ничуть не ослабело, и он пользовался им без зазрения совести. Поэтому, хоть он и был братом Кейт, Скотт не питал к нему никакого уважения. Джордж и Филип за несколько лет изменились в лучшую сторону, и оба нашли свой путь, в то время как Джон постоянно терпел неудачи и озлоблялся все сильнее. Что касается его болезни, то он сам пошел на риск, занимаясь сексом без презерватива, и теперь злился на весь белый свет, особенно на Скотта, не признавая собственной вины. Он бродил по Джиллеспи с выражением глубокой скуки на лице или шушукался с Амели в ее комнате, откуда всегда выходил очень возбужденный. Он считал нормальным жить на иждивении семьи, которую открыто презирал. Даже при встрече с близнецами, которые очаровывали буквально всех, он не выказывал ничего, кроме равнодушия или раздражения. Его поведение выводило Скотта из себя, но что он мог сделать? Невозможно было выгнать его вот так, без гроша в кармане – от этого прежде всего пострадала бы Бетти. К тому же эта ситуация явно ее мучила: она сильно изменилась с той поры, когда работала бухгалтером на винокурне в Гриноке. Тогда она была улыбчивой и открытой молодой женщиной, а теперь выглядела потухшей, разочарованной, раздавленной свалившейся на нее ответственностью. И все же Бетти хотела бороться – то ли из любви к мужу, то ли из чувства долга – и хотя бы этим заслуживала уважения.
Скотт спешил в Инверкип, пытаясь разобраться в своих противоречивых мыслях. Амели, с которой он не хотел вступать в конфликт, отчаянное положение Бетти, и, наконец, нависшая над Джоном угроза смерти – все это мешало ему высказать обвинения шурину. Оставалось только терпеть – и неизвестно, как долго. Но, по крайней мере, он собирался ответить ударом на удар заносчивому Брюсу Форбсу. Может, ему тоже стоит нанять адвоката? Мог ли он представить, что передача наследства будет полностью остановлена? Что драгоценности его матери попадут к Амели? Что серебро и утварь его предков будут разделены на части, и некоторые проданы? Что какой-нибудь его конкурент на рынке виски станет акционером винокурни Джиллеспи? Было от чего прийти в ярость. Он вовсе не хотел оставлять Амели ни с чем. Наоборот, он хорошо помнил обещание, данное отцу, и собирался его выполнить. Скотт даже рассматривал возможность выделить ренту для своей тещи, если сумма, которую она получит, окажется недостаточной. Он всегда воспринимал ее как хозяйку Джиллеспи, в полном согласии с Кейт. Все могло бы прекрасно устроиться, если бы не вмешался Джон. А теперь Скотт чувствовал себя загнанным в угол. Даже если ему удастся быстро продать квартиру, получит ли он за нее достаточную сумму, чтобы выкупить акции Амели? И согласится ли она их продать, целиком находясь под влиянием Джона?
Погруженный в эти мысли, он чуть не пропустил поворот и сразу же притормозил. Если он попадет в аварию, это не решит его проблем. И он был единственным, кто мог найти им решение. Кейт не сможет ему помочь, ведь речь идет о ее матери и брате. Подъезжая к винокурне, он решил на время забыть о семье и посвятить себя делам.
Стоя около Мойры, Филип и Малькольм следили за ее действиями.
– Я вывернула рубец, хорошенько его промыла и оставила на ночь в соленой воде, – напомнила она. – А два часа назад поставила томиться на маленьком огне потроха и почки.
– Потроха – это печенка, сердце и легкие? – спросил Филип.
– Совершенно верно. Теперь я вынимаю их из воды и удаляю хрящи и трахею.
– Ужас какой… – заметил Малькольм. – Но потом это будет так вкусно!
– Не закрывай глаза, смотри, как это надо делать, – возразил ему Филип, смеясь.
– Ты провернешь все в мясорубке, Мойра?
– Нет! Я всегда рублю ножом. Этому надо научиться.
Они зачарованно следили за тем, как ловко она разделывает бараньи потроха.
– Мальчики, вы почистили мне лук? Тогда мы его сейчас забланшируем, а луковую воду сохраним. Пусть один из вас возьмет сковородку и поджарит на ней овсяные хлопья, чтобы они хрустели.
Этим занялся Малькольм, а Филип спросил:
– А что с инвентаризацией, Мойра?
Застыв на мгновение с ножом в руке, она вдруг с размаха воткнула его в деревянную доску.
– Возмутительно! Оценщик не грубил, он даже пытался вести себя скромно, но я прямо заболела, глядя на то, как он всюду роется. Это вторжение в нашу частную жизнь. Он пооткрывал все ящики, несколько часов все записывал, а с ним еще были два стажера! В галерее на втором этаже его заинтересовала серия пастелей. Кажется, они имеют определенную ценность, так же как и мебель в спальне Ангуса и два комода в холле. А напоследок он пошел в сад составлять опись садовых инструментов – ну, ничего не упустил: ни косилку, ни кусторез – я даже испугалась, что Дэвид не выдержит и сорвется.
– Зато теперь вы будете знать стоимость всего, что вас окружает, – с иронией заметил Малькольм.
Потрясенная, Мойра бросила на него подозрительный взгляд, но увидела, что он шутит.
– Ладно, сменим тему, – предложила она. – Теперь мы это смешаем, добавляя луковую воду. Надо все как следует растереть, чтобы масса была густой и однородной.
– Можно я попробую? – спросил Филип.
– Конечно, только не халтурь. Это будет первый хаггис, который делаю не я!
Она достала из воды овечий рубец и тщательно его вытерла.
– Когда Филип закончит месить, мы его наполним, но только на две трети. Удалим воздух и зашьем посередине, а потом проткнем рубец иголкой, чтобы он не лопнул во время приготовления.
– А сколько он готовится?
– Три-четыре часа.
– Боже! Это когда же мы будем ужинать?
– А вы рассчитывали его есть? Я-то думала, что вы здесь ради рецепта…
Она увидела их расстроенные лица и улыбнулась:
– Ладно, не волнуйтесь, здесь хватит на всех, и вы можете остаться до вечера. Скотт вернется поздно, и мы сядем за стол не раньше половины девятого.
Амели, которая считала, что шотландцы едят слишком рано, уже давно навязала семье свой режим. Зато ей так и не удалось стать хозяйкой на кухне, и в конце концов она полностью предоставила ее Мойре.
Джон ворвался в кухню в ту минуту, когда Мойра накрывала кастрюлю крышкой.
– Что это за мерзкий запах? – спросил он, поморщившись от отвращения.
– Мы готовим хаггис, – объяснил Филип.
– Как вы можете это есть?!
Землистый цвет лица и темные круги под глазами придавали ему изможденный вид. Жалостливая Мойра предложила ему другой ужин:
– Если хочешь, я сделаю тебе омлет.
Пожав плечами, он отказался:
– Ограничусь твоим пюре. Ты ведь его приготовишь в качестве гарнира к этой гадости?
– Не груби, все обожают хаггис. Даже твоя мать оценила его.
Джон достал из кармана коробочку с таблетками. Он должен был принимать их в определенное время, и каждый раз это было для него пыткой. Запив их водой прямо из-под крана, он объявил:
– В конечном счете эта халупа оказалась настоящей сокровищницей! У оценщика вырисовывается порядочная сумма!