ли взрыв не получится, сохранить дорогостоящий плутоний, не дать ему разлететься…
Разумеется, не меньшие трудности пришлось преодолеть и создателям советской атомной бомбы. Добиться цели можно было, измерив и отразив на приборах процессы, происходящие внутри будущей бомбы в десятые доли микросекунды. Требовалось буквально остановить и запечатлеть мгновение, причем наблюдать и изучать предстояло процессы не простые, а взрывные, опасные…
Наши ученые создали умнейшие приборы необычайной точности. Фоторегистраторы ловили на пленку все явления, происходящие при испытательных взрывах. Фотохронографы, удаленные от места взрыва и укрытые в блиндаже, показывали на экране, как идут взрывные волны к центру конструкции будущей бомбы. Малейшее их искривление, отклонение, недопустимое с точки зрения синхронности сжатия, вызывали на экране искривление линий изображения.
Каждое изменение в конструкции и электрической схеме сопровождали испытательные взрывы. На основе наблюдений составлялись отчеты, проводились обсуждения, к которым привлекались самые видные научно-технические силы. Однажды к Кириллу Ивановичу на объект прибыл известный специалист, работавший в области упругости. На основе классической теории он нарисовал схему распространения волн в предполагаемых условиях подрыва ядерного заряда. Однако Щелкин с этой схемой не согласился и, опираясь на данные, полученные в ходе испытаний, предложил свою. Он доказал, что движение детонационных волн будет не таким, как объяснял теоретик. Спор был долгим и острым.
— Было бы ошибкой, — не без смущения признал в заключение известный ученый, — настаивать на моих, чисто теоретических построениях. Ваша правда.
Это обсуждение стало одним из важных этапов оценки разработок, выполненных научным коллективом под руководством К. И. Щелкина. Можно было приступать к конструированию бомбы.
Начиная день, ученые-атомщики собирались в столовой. Наблюдая в эти ранние часы своих коллег, Кирилл Иванович не уставал удивляться, какие они разные. Один — непроницаемо замкнутый, можно сказать, с утра застегнутый на все пуговицы — молча взирает на собеседников умными, «анализирующими» глазами. Другой — неудержимый мечтатель и искатель «кладов» в математических дебрях — озадачивает товарищей шутливым сообщением:
— Всю ночь решал уравнение с двумястами пятьюдесятью неизвестными. Двести тридцать нашел. Мне бы еще двадцать найти для полного счастья…
После того как на объекте побывал Игорь Васильевич, дела здесь закрутились с новой силой. И сегодня, в столовой, Кирилла Ивановича потянуло подсесть к столику не теоретиков, а конструкторов.
— Александр Николаевич, — обратился он к худощавому шатену с аккуратным пробором, — загляните после завтрака ко мне. Есть что показать вам…
Когда Александр Николаевич пришел к Щел-кину, он подвел его к лабораторному столику, взял небольшой металлический стержень и подал гостю. Тот взял деталь, и рука невольно провисла от тяжести.
— Весомый стерженек? Кажется, неплохой материал для конструкторских работ? Что ж, будем считать, что ваша первая встреча с ураном состоялась…
Когда проекты и разработки пошли в производство, Кирилл Иванович переселился в цехи. Иначе и нельзя было — осваивалось новое.
…Отдаленный суровый район. Никаких развлечений. Только работа. И так дни, недели, месяцы. Каждый коллектив готовил к штурму ядра свои «изделия» и волновался за то, чтобы они надежно сработали во время будущих опытных взрывов.
После получения указания готовиться к первому взрыву на полигоне соорудили металлическую вышку высотой в 10-этажный дом, где должен был расположиться ядерный заряд. Кабели оттуда шли на командный пункт. На определенных расстояниях от эпицентра, то есть точки, соответствующей центру взрыва, размещалась различная боевая техника — танки, орудия, самолеты. Стояли дома — кирпичные и деревянные. Располагались в укрытиях и без укрытий ничего не подозревающие жертвы науки — животные разных видов.
За несколько дней до взрыва на полигон прибыл председатель Государственной комиссии по проведению испытаний. Это был И. В. Курчатов.
После доклада начальника полигона Курчатов, обращаясь к приехавшим ученым, сказал:
— Товарищи, с утра по местам! Каждый, надеюсь, хорошо понимает свою задачу…
И никто не сидел в кабинете, не ждал докладов, не давал указаний на расстоянии. Облазили буквально каждый квадрат площади полигона, побывали в лабораториях, предусмотрев, как получить побольше экспериментальных данных о взрыве.
На каждый день был разработан план действий. Ученые уезжали из городка на заре и возвращались поздно вечером. Заряд был уже на вышке, все подготовлено к взрыву. До него оставалась одна ночь.
…За четыре года до этого проходили приготовления к первому испытанию американской атомной бомбы в Аламогордо. Генерал Гровс вспоминает:
«Прибыв в лагерь Аламогордо 15 июля (1945 года. — П. А.), я имел короткую встречу с Оппенгеймером, из которой мне стало ясно, что нашей операции угрожает опасность. Бомба была подготовлена и водружена на 33-метровую стальную вышку, однако погода не благоприятствовала испытанию. Мне не понравилась также царившая в лагере атмосфера лихорадочного возбуждения… Оппенгеймера осаждали со всех сторон, советуя ему что-то делать и чего-то не делать…
Но главная неприятность была связана с погодой. В наше распоряжение передали лучших синоптиков армии, которые в течение уже значительного периода точно предсказывали погоду в районе Аламогордо. Единственная их ошибка произошла как раз в намеченный день…
Многие из советчиков Оппенгеймера в лагере, а к шести часам вечера в их число входили даже люди, не занимавшие ответственных постов, настаивали, чтобы испытание было отложено хотя бы на 24 часа. Я видел, что в такой суматохе трудно принять здравое решение…
…Было желательно провести испытание как можно быстрее, так как каждый лишний час пребывания электрических соединений в очень сырой среде увеличивал вероятность осечки. Еще сильнее могли пострадать электрические соединения в приборах и в подходивших к ним проводах, которые были изготовлены не так тщательно, как электрическая часть самой бомбы. Кроме того, каждый лишний час увеличивал вероятность того, что кто-нибудь предпримет попытку помешать испытанию. Наши люди находились в состоянии сильнейшего нервного напряжения, и не была исключена возможность, что кто-нибудь из них не выдержит его».
На советском полигоне таких опасений не возникло, хотя и здесь с вечера погода начала портиться. Поднялся сильный ветер, по небу низко-низко поползли сизые облака.
— Взрыв будем проводить непременно, — сказал Курчатов. — Ну, а если какой аэростат оторвет, значит… оторвет, — и он выразительно развел руками…
…Утром взволнованный генерал доложил, что часть аэростатов с приборами наблюдения за взрывом все-таки оторвало. Игорь Васильевич выслушал его и спокойно резюмировал:
— Жаль, конечно, что стихия против нас. Ну что ж, эта часть эксперимента не состоится. Главное не в ней.
У генерала заметно отлегло от сердца. На проведение взрыва 29 августа 1949 года в семь утра Игорь Васильевич написал письменное распоряжение.
Последними бомбу, готовую ко взрыву, покинули Кирилл Иванович вместе с помощником Георгием Михайловичем. Щелкин лично установил на бомбе несколько десятков детонаторов. Отверстия для взрывателей были закрыты заглушками. Георгий Михайлович снимал их, а Кирилл Иванович брал из коробки детонатор, вставлял в бомбу. Они работали молча, зная, что опасность рядом.
…Вот как описывает Л. Гровс решающий момент американских испытаний:
«Наши приготовления были простыми. Каждому было приказано, когда счет подойдет к нулю, лечь лицом к земле и ногами в сторону взрыва, закрыть глаза ладонями. Как только произойдет взрыв, разрешалось подняться и смотреть через закопченные стекла, которыми все были снабжены. Времени, необходимого для выполнения движений, как полагали, было достаточно, чтобы предохранить глаза наблюдавших от ожога. Приблизилась последняя минута, наступила напряженная тишина. Я лежал на земле между Бушем и Конантом (консультанты проекта атомной бомбы. — П. А.) и думал только о том, что же мне делать, если при счете «ноль» ничего не произойдет.
Взрыв произошел сразу же после отсчета «ноль» в 5 часов 30 минут 16 июля 1945 года. Моим первым впечатлением было ощущение очень яркого света, залившего все вокруг, а когда я обернулся, то увидел знакомую теперь многим картину огненного шара… Вскоре, буквально через 50 секунд после взрыва, до нас дошла ударная волна. Я был удивлен ее сравнительной слабостью. На самом деле ударная волна была не такой уже слабой. Просто вспышка света была так сильна и так неожиданна, что реакция на нее снизила на время нашу восприимчивость.
Ферми втайне от всех приготовил очень простое приспособление для измерения силы взрыва — клочки бумаги. Когда подошла ударная волна, я видел, как он выпустил их из руки. У земли ветра не было, поэтому ударная волна подхватила и отбросила их. Ферми опускал их с определенной высоты, которую заранее измерил, поэтому нужно было теперь знать, на каком расстоянии они упали на землю. Он еще раньше вычислил зависимость силы взрыва от расстояния до него. Теперь, смерив расстояние до места, где упали клочки бумаги, он тотчас объявил, какова была мощность взрыва. Бго расчет совпал с данными, полученными позднее на основе показаний сложных приборов».
…Ослепительная вспышка осветила небо над советским полигоном.
— Будто гигантская молния! — сказал кто-то на КП.
— Это и есть атомная молния. Теперь она в наших руках, — услышал взволнованный Щелкин слова Игоря Васильевича.
Даже мрачная погода не скрыла от наблюдателей огненный шар, загоревшийся над землей. Над блиндажом прогрохотал ураган. Все задрожало.
Присутствующие на КП с затаенным дыханием продолжали наблюдать за поднимающимся над местом взрыва основанием грибовидного облака.
Трудно передать словами атмосферу, царившую в этот момент на командном пункте. Обычно сдержанные физики пришли в восторг. Щелкин сознавался потом, что такую большую радость он испытал только в 1945-м, в День Победы.