Пока шли мы с Серёгой до берега, не останавливаясь и никуда вроде не отклоняясь, там уже, между «монголоидами», полный мир установился. И из-за чего у них до этого случилась распря, осталось тайной. Причину ссоры и они уже забыли. «Чё тут у вас? Вы чё не поделили?» – спросили мы. Они ответили: «Ничё, нормально». Только Финн всё голову вверх запрокидывает – кровь у него из носа сама по себе, мол, пошла; что-то бормочет – кровь, наверное, заговаривает. «Сосуды, – объявляет вдруг, – в носу слабые, с детства». А у Тувинца? А у того все сосуды, дескать, не только в носу, но и во всей башке прочные, хоть нефть через них из Уренгоя в Ужгород перекачивай. Не прихвастнул, чувствую, не приукрасил. Ладно. Я, Серёга, Тувинец и Финн чуть погодя уже сидим рядком на бревне – как викинги, глядим на тёмный Волхов. И они, Финн и Тувинец, запаслись. Пришлось нам с ними выпить мировую. Их мировую. Мы ни с кем ещё не ссорились, я и Серёга. И у них вино яблочное. И у них такое же оно по вкусу. Не мускус, а почти уже уксус. У тех же куплено хазар.
Опять я где-то.
Опять не там.
Перемещаюсь в пространстве, не погружаясь при этом, как мистер Уинстон Найлс Румфорд и его пёс Казак, в хроно-синкластический инфундибулум, материализуюсь без всяких хитростей и приспособлений то там, то тут запросто.
Опять вот в трапезной. Слышу, поют:
Пусть не спорят потомки…
Вася подступил ко мне и шепчет на ухо:
«Ирину не видел?»
«Журналистку? Нет, – говорю. – А что?»
«Домогается», – говорит Вася.
«Так радуйся, – говорю. – Сама в руки идёт».
«Настойчиво. На берег тянет. Я и прячусь. Мне Катя нравится. С Катей хочу побыть. Самая гарная».
«Ну, – говорю. – На вкус и на цвет товарищей нет. На девушек – тем более. Ищи, – говорю, – свою Катю».
«Она где-то с Какту… нет, с Хер… кусом».
«Кактус-Херкус, – говорю, – не опасен, с тем только под руку ходить да про литовских рыцарей, при Грюнвальде всех победивших, разговаривать».
«Про злых гэбистов и про ласковых лесных братьев, то есть – фиалках… Кто его знает, – говорит Вася. – В тихом эсэсовце… не зря же кукарекает».
«Глубоко копаешь», – говорю.
«Мой дед, – говорит Вася, – бандеровцев в Карпатах крошил».
«Понимаю».
Пошли искать Херкуса и Катю. Мало ли…
Остановился Вася, начал какой-то металлический прут из земли вытаскивать. Не поддаётся тот, только шатается.
«Шо цэ такэ?» – спрашиваю.
«Это – Экскалибур», – говорит.
«Нет, – говорю, – Вася, это кусок какой-то арматурины».
«Не может быть!»
«Нет, Вася, может».
«Жаль», – говорит Вася.
«Тебе, – говорю, – обычных мечей и фальшионов мало?»
«Мало, – говорит Вася. – На диплом не хватит».
«Время ещё есть, – говорю, – накуёшь».
«Наковал бы, – говорит Вася, – да кузню создатели нашего государства, знаешь же, сожгли».
«Ты настоящий, Вася, археолог».
«Дякую», – говорит.
И переводчик мне уже не нужен – понимаю, что что-то доброе сказал мне Вася. Большей ещё к нему симпатией проникся. Доброе слово – и берите меня тёпленьким. Много ли человеку надо, как и кошке. Кот какой-то, лёгок на помине, от нас метнулся быстрой тенью, трава высокая – в ней скрылся. Кот или кошка, разбери их.
«Кит», – говорит Вася.
«Кто?!» – спрашиваю.
«Кит», – повторяет.
Ну, думаю, перебрал хлопец.
«Вася, – интересуюсь, – ты на проливе Лаперуза не бывал?»
«Нет, – говорит, – не доводилось. Даже во сне. А что?»
«Да так, – говорю, – мало ли».
Пошли мы дальше.
Нашли. Я – Катю, Вася – Херкуса. В разных местах.
Сошлись мы все возле Южных врат. Стоим.
Кого же мне, упорно думаю, напоминает этот Херкус?.. Вспомнил. Страшилу из «Изумрудного города». Вот! Краска с него пока не слезла. Да ночью-то… все краски ночью серые. Кроме одной – чёрной.
Слышу:
«Скажи, – говорит Херкус Васе, – что-нибудь по-вашему, по-человечески».
«Шёл хохол, – говорит Вася, – наклал на стол, шёл кацап, зубами цап».
«О-о-о», – застонал Херкус.
Появляются из темноты Финн и Тувинец. Мимо нас проходят, не узнали. Или чем-то так увлечены, что ничего и никого вокруг не замечают. У Финна под мышкой – кровь заговорил, наверное, за нос не держится, голову, как Херкус, не запрокидывает – доска шахматная. Тувинец руками размахивает, словно демонов перед собой разгоняет.
«Где-то у них припрятано, – предполагает Вася. – Как пить дать».
Выслеживать не стали. Своё имеется.
К столу идём. Есть что в ведре? Да нет, давно уже пустое. Ведь проверяли, да не раз. Пошли в кусты. Серёга нас догнал.
За Серёгину Мечту выпили. За счастливые и важные для науки находки тоже. Пошли куда-то.
За столом уже сидит кто-то – не один – несколько. Девушки-чертёжницы, похоже, артисты из Ленинграда и Ирина, журналистка из Москвы. Ирина и поёт:
Четвёртые сутки пылают станицы,
Потеет дождями донская земля…
«Вот оно что! – думаю я. – Откуда гонор!»
– Белогвардейщина! – говорит Серёга.
– Засада! – паникует Вася. – Надо обходить.
К ведру опять, потом – через кусты…
Опять я в трапезной.
Надежда Викторовна спрашивает:
«Наташа где, её не видел?»
«Видел», – говорю.
«Давно?»
«Сегодня, – говорю. – Недавно».
«Иди, Олег Николаевич, – говорит Надежда Викторовна, – поищи».
«Что ей сказать, если найду?»
«Найди сначала. Что ей сказать, она подскажет».
Просят – пошёл искать Наташу.
В активном поиске… попался, влип.
И я уже на сопке Вещего Олега. Я, Вася, Катя, Серёга, Наташа и Херкус. Если кого-то и не разглядел, то не со зла, и пусть не обижается тот кто-то. Но вроде всех, кто здесь присутствует, чётко именовал и верно перечислил.
Вид с сопки сказочный, великолепный. Один из красивейших в России. Насмотренный. Намоленный. Можно сказать так? Я сказал. Мне сейчас можно… Глядя на это, многие молились. А в состоянии таком – как через лупу. Или телескоп. Всё словно сильно увеличено. Я здесь про чувства, ощущения. Ясно становится, как оды сочинялись. А как молились – можно догадаться.
«Там, – говорю, как будто лекцию читаю, – церковь Святого Георгия и Дмитрия Солунского. Вы видите? А в другую сторону – Любша и Велеша. Место вокруг называется Морьещина, протекал здесь когда-то ручей Морев, то есть Мёртвый. Не так всё просто, господа потомки. Олега, моего тёзку княжеского роду, положили так, чтобы и после смерти стеречь ему было сподручно дорогую его сердцу Ладогу… А Рерих, – говорю, – даже не удержался от восторга – взял и картину написал».
Вася вставляет:
Их сёла и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.
Херкус – как будто только что проснулся:
«Могила Вещего Олега, – говорит он не чисто по-русски, а опять с каким-то генетически и исторически противным для нашего славянского уха акцентом, – не здесь, а в Киеве».
«Ага! – говорю. – В Киеве! Как бы не так! Не съем, так надкусаю… Это киевский монах, редактируя “Повесть временных лет”, перенёс князя вместе с могилой на кончике пера в Киев, как кляксу поставил. А ты сидишь тут и её размазываешь. Мне не веришь, спроси у Александра Евгеньича».
И говорю:
«Скандинавская сага об Орваре Одде сообщает, что посмертное имя Олега Вещего было Орвар Одд, что означает “Наконечник Стрелы”».
Сказал, а Херкуса не вижу. Кому я только говорю?
Скатился тот с сопки, тихо шелестя травой, затих там. Не от моего ли, думаю, важного сообщения о киевском монахе низвергся – так его это огорошило. Ну, пусть узнает горечь знаний, пусть хорошо подумает внизу, поразмышляет о бесспорном.
И Серёга голос свой продемонстрировал:
…Каждый волхвов покарать норовит, –
А нет бы – послушаться, правда?
Олег бы послушал – ещё один щит
Прибил бы к вратам Цареграда.
Волхвы-то сказали с того и с сего,
Что примет он смерть от коня своего!
Молодец. Тоже только один куплет, наверное, из песни вспомнил. Ладно. С него хватит.
А потом – Наташа. Тут не совсем она – как ночь. Как ночь, но не совсем чёрная, а месяцем олунённая. Поёт арию Магдалины из оперы Jesus Christ Superstar, сама себе подыгрывая на гитаре. Красиво поёт, ладно подыгрывает:
I don’t know, how to love him,
What to do, how to move him,
I’ve been changed,
Yes, really changed.
In these past few days,
When l’ve seen myself,
I seem, like someone else.
«Вещий Олег. При чём тут Магдалина, – думаю, – и заграничный современный мюзикл или рок-опера?» В мыслях мелькнуло у меня, но тут же вытеснилось острым осознанием опасности.
Чувствую, что голову теряю, всю целиком, не только память. Это же – как удар. Вот вроде не было – и получай. Как вспышка молнии – бац! – и сразило. Надо мне что-то срочно предпринять, чтобы её, головы, не лишиться. Без головы мне будет трудно. Ещё диплом не дописал. Хоть во хмелю, но это понимаю. Инстинкт сработал. И сам себя предупредил: «Наташа – гурия! Запомни!»
Наташа – гурия. Я помню. Связать с ней жизнь – значит пропасть!
Херкус опять, вижу, появился. Торчит, как древко без сучьев и веток, возвышается над всеми. Как флагшток. Флаг на него только поднять. Тем, кто по Волхову плывёт, сигналить будет. Нет уж. Знаем, кому он знак подаст. Отыскал его, Херкуса, кто-то, Серёга или Вася, привёл к нам, на маковку сопки. И всё равно мы ему, было утерянному, рады несказанно.
«О! – говорим. – Херкус!»
Он – руку вскинул вверх, от сердца оторвав: узнал нас вроде. Так поприветствовал, как будто с кем-то спутал. Что-то сказать хотел, продекламировать, но покачнулся, чуть не упал и чуть опять назад не укатился. Серёга с Васей задержали. Усадили Херкуса на землю. Вася молчком, Серёга: