живые открытки, вот мчатся багровые искры – злые и мгновенные, как метеоры, это темники, нет, бери выше – это пульсирует отражение мысленной сети, в которую связаны миньоны Альберта Фреймуса. Дорога Снов бесконечна, но он поднялся в столь высокие слои, что здесь уже не имеют значения расстояния, здесь большое отображается в малом: в одной капле здесь – дрожь целого моря. Кажется, еще немного, и вверху, вместо черноты космоса, заблистает радужная стена, запирающая мир, предел Дороги, за которым начинаются Скрытые земли, – но он лучше других знает, что это последнее усилие почти невозможно, непреодолимо. Не достичь усилием барьера, не разглядеть струение его радужной чешуи, если тебе это не будет дозволено.
Надо выбрать единственно верное течение, которое приведет его к цели, надо не ошибиться – малейшая неточность здесь, в высших слоях, приведет к непоправимой ошибке.
Вот оно, едва уловимое, дыхание Короля, память битв и потерь, горечь полыни и запах вереска, вкус северных скал и отсветы северного сияния!
– Я иду, мой Король. Пора просыпаться.
– Может, стоит сказать ей про Арвета?
– Эд, ты в своем уме?! – Эвелина сузила глаза, взмахнула поварешкой. Капли супа прошли над головой брата как шальная шрапнель. – Вы с Агриппой сговорились? Ладно, он Лекарь, она для него как подопытная крыса, но ты!
– Время, сестрица, время поджимает, – Эд сидел на подоконнике и настраивал лиру. Дергал струну, долго слушал тающий в пространстве отзвук, потом дергал другую. Потом, разнообразия ради, дергал Эвелину за нервы.
– Ты знаешь, что послания не достигают Авалона? Две мои бабочки вернулись ни с чем. Дорогу Снов крутит как белье в стиральной машине.
– Фреймус ничего не сделает, пока Дженни у нас. Он может там сидеть до седин.
– Ага, и методично разбирать Башню Дождя по камешку.
– Юки справится, – сказала Эвелина уверенно. – Пока она во главе СВЛ, ситуация под контролем.
– Я бы все же поторопил события, – Эдвард дернул еще одну струну. Джей, разбиравший автомат во дворе, дернулся как от зубной боли и нетвердой походкой направился во внутренний двор.
– Хм, диссонансный аккорд на ля-миноре, – задумался Бард. – А я думал, си.
– Что ты там опять учинил? – Эвелина чувствовала, что хранителю неважно.
– Ну, каждое живое существо есть мелодия, что общеизвестно. Орфисты, например, навязывают свою музыку людям, подчиняют пластичное вещество их душ своей мелодии, если так можно назвать эти неуклюжие звуки, сковывают их. Это грубо, неэстетично и топорно. Впрочем, чего еще ждать от темников? Но у меня есть теория, что если подобрать соответствующий мелодии души звуковой ряд…
– Ты отрабатываешь свои теории на Джее?!
– …то можно как бы вступить в гармоничный союз с душой человека, повести его так нежно, так незаметно, что он и сам не поймет, что им управляют, а будет думать, что это его собственное желание…
– Эдвард Ларкин, ты вообще хоть когда-нибудь задумываешься над тем, что ты делаешь?! – Эвелина встала посреди кухни, уперев руки в бока. – Хотя бы иногда ты думаешь о чувствах других людей?!
– Более чем, – уверил ее брат. – Знаешь, как трудно достичь синхронизации с общим эмоциональным фоном даже такого дуболома, как Джей Клеменс? Тут же вся сложность в том, что мелодия человека постоянно меняется…
Он резво опрокинулся с подоконника, и поварешка усвистала в открытое окно.
– …но в то же время в основе своей остается неизменной, – высунул он голову. – И вот если зацепить эту базовую струну, то возможно, например, вызвать у человека разные эмоции. Ну или физические ощущения, например непреодолимую тошноту…
Хрясь!
Подоконник разлетелся в щепки, Эвелина двинулась к окну, продолжая выдувать песню на блок-флейте. Маленький, но энергичный ураган раскручивался во дворе.
– Эви, это ради науки! – В окне показался Эд, он держался двумя руками за ставень, а ветер так и норовил выдернуть из-под него землю. – Ради блага всего Магуса!
Эвелина завертела сложную руладу, и вихрь набрал еще большую силу, потащил Эда вверх. Обрывки газет, мусор, черепица носились над ним, мебель на кухне ходила ходуном.
– Эви… – Брат едва увернулся от крышки кастрюли, которая вылетела в окно и как неопознанный летающий объект умчалась в облака.
– Это только эксперимент, я люблю Джея всем сердцем…
Тарелки, одна за другой, вылетели из сушилки, две прошли мимо, одна врезалась Барду в колено, вторая в живот.
Стойка с ножами на столе задрожала, упала набок. Ножи задребезжали и поползли к краю стола.
– Виноват! – заорал Эдвард, когда они сорвались в воздух.
Эвелина оборвала песню. Ножи потеряли скорость и с печальным стуком вошли в стену под окном. Ураган мгновенно стих, и Бард с воплем рухнул на землю.
– Что? – недоверчиво спросила она.
– Я виноват, – Эдвард с трудом поднялся, упал на подоконник. – Надо было рассказать тебе…
Эвелина подняла флейту.
– Нельзя было ставить опыты на людях! – торопливо сказал Бард. – Это… неэтично.
– Подло.
– Ага.
– Мерзко.
– Точно.
– Бесчеловечно.
– Абсолютно согласен.
– Мне стыдно, что ты мой брат!
– И мне стыдно, что я твой брат.
– Эд, хватит паясничать!
– Ладно-ладно! – Эдвард замахал руками. – Мир, сестрица?
– И не думай! Я тебе этого долго не забуду! Сейчас же верни Джея в прежнее состояние и никогда больше не смей на него воздействовать. Ты понял? Он мой хранитель, Эд, он – это я, а я – это он! Ты чем думал?!
– Я бы никогда не причинил тебе вреда, Эви, – серьезно сказал Эдвард. Он пошарил за окном, поднял лиру и извлек несколько созвучий. – Все, с ним все в порядке.
– Развлекаетесь? – На пороге стоял Дьюла, он сумрачно озирал разгромленную кухню.
– Просто от души веселимся! – возмутилась Эвелина. – Этот идиот ставил опыты на Джее!
– Воздух пахнет перевертышами, – сказал зверодушец. – Сюда идет Стая. Эд, ты бы не мог проверить?
– Песня Поиска? – Эдвард хотел присесть на подоконник, но тут же подскочил, уколовшись об острый скол дерева. – Я там… во дворе попробую.
– Они нас нашли? – спросила Эвелина.
Дьюла пожал плечами:
– Этого следовало ожидать. Пустые земли, они здесь хозяева.
– Непонятно, где местное правительство! Чем занята французская армия?
– Ты же слышала новости, – оскалился Дьюла. – У них есть проблемы важнее, чем разбираться с брошенными территориями, на которых шастают чудовища.
– Это же почти две провинции! Миллионы людей – как они сумели их так быстро переселить?!
– Страх – лучший помощник. Люди боятся радиации, хотя она далеко не самое страшное. Здесь вот радиации вообще нет, роза ветров так легла…
– Все равно здесь наверняка осталось много людей, – сказала Эвелина. – Я бы не бросила свой дом вот так вот…
– Не людей, – поправил ее Дьюла. – Перевертышей. Теперь здесь очень много перевертышей. Как Гильдия сумела создать так много своего пушечного мяса так быстро?
– Вот у них и спросишь, – Эд, мрачнее тучи, объявился в окне. – Сюда идет вся Стая. Часа через два появятся первые.
– Сколько их?
– Примерно триста. А еще приближается отряд темников. Хорошо экипированный, много техники. Орфисты, куклы. И миньон.
– Скажу Джанго, чтобы выставил Кольцо Магуса, – Дьюла сорвался, быстрым шагом вышел и побежал по улице.
– Эви, ты по-прежнему думаешь, что не стоит будить Дженни? – спросил Бард.
Эвелина вздохнула, опустила руки:
– Не знаю.
Глава тридцать восьмая
Материя стонала, но это был сладкий стон освобождения. Это было счастье расточения накопленных сил, симфония творения, каким оно должно было быть. Это ликующая радость, подобная танцу звезды, только там, в недрах небесных костров, еще можно встретить подобную музыку – музыку первых дней творения этой планеты. Она все явственней слышала эти мелодии, в них не было ничего, привычного человеческому уху, и они едва вмещались в ее сознание, но с каждым следующим шагом они были все понятнее.
Мэй, дочь моя, будь осторожна, держи себя, соблюдай пределы!
Голос мастера не оставлял ее, его воля – холодный обруч – сковывала ее, она мешала, но Мэй не могла ослушаться своего господина и смиряла торжество пламени, рвущегося из ее сердца. И так достаточно, и так великолепно, говорила она себе. Она плыла, поддерживаемая пламенным вихрем, двигая вал пламени – поперек всего острова, от края до края. Здесь не должно остаться ничего живого.
Не только мастер тормозил ее – необходимость беречь войска также раздражала. Колонна техники тянулась за ее спиной, в изрядном отдалении, бойцы забрались на броню, потому что только танки и бронированные куклы могли идти по остывающей магме, в которую Мэй превращала верхний слой почвы острова Ловцов.
Она сжигала рощи, испаряла ручьи и озера, сдирала холмы, она вскрывала своим скальпелем кротовьи норы, из которых то и дело норовили выскочить отряды противника, и тогда приходилось отвлекаться, замедлять шаг, чтобы испепелить их.
Права она была, солдаты ее только замедляли, одна бы управилась быстрее.
Эти глупые Ловцы, они надеются остановить ее, швыряя скалы, обрушивая удары торнадо и раскалывая небо над головой. Пусть затевают небесное варево, пусть раскалывают землю и обрушивают ей на голову венцы молний, пусть хлещут ее стену бичами водяных смерчей – все, что попадает в водоворот ее пламени, лишь усиливает его. Зажечь этот огонь было трудно, но поддерживать его, когда он разгорелся, уже легко.
Это она протянулась от края до края острова, это она пила воздух, землю и воду и катилась, катилась вперед, к белой башне, над которой бушевала гроза. Как ей легко, как никогда прежде, и даже боль, даже ярость от потери Зорича отступают, когда она погружается глубже в танец пламени, потому что там, в его глубине, ей чудятся его глаза, его улыбка – словно Андрей не исчез бесследно, а влился в бесконечную пляску освобожденной материи.