С этих слов начинался ночной обход.
Особой нужды в них не было: узники сидели в цепях и все равно не смогли бы выполнить приказы тюремщика.
Но власть на то и нужна, чтобы ее показывать.
По узкой каменной лестнице застучали шаги.
На ярус спустились двое.
Первым — высокий юноша, в форме младшего розыскного. Слева, на его поясе поблескивал магический меч — право носить такой имели только дворяне.
Рядом шагал надзорщик со списком заключенных в руке. То был невысокий, коренастый свирфнебблин с длинными седыми усами.
Он уже давно служил в имперском остроге и всяких розыскных навидался, а этот юнец ему особо не нравился.
Сын лорда Мортерна быстро делал карьеру. Всегда был невыносим, а ужо теперь, как начальник приказа дал ему железную бляху, и вовсе позадрал нос.
Вот и сегодня, ну зачем спускаться в острог? Словно без него не освятится…
— Докладывайте, — кратко велел Димитрис.
Надзорщик козырнул:
— Есть, ваше благородие! Вечер прошел спокойно, всех колодных по камерам развели и вот накормили. Счас охранные руны пообновляю, и до обхода все.
На лице Димитриса заиграли желваки.
— Я, Улхарь, говорю неясно? Али уши у тебя от сырости отвалились? Коль так, сей же час составлю бумагу, и завтра на стене будешь стоять с бердышом. Солнышком там прогреешься вдосталь и авось научишься исполнять приказы с первого раза.
Свирфнебблин в ужасе отшатнулся.
Служба на городской стене была тяжела, а порой и очень опасна.
Не проходило и дня, чтобы кто-то из государевых стражников не огребал арбалетного болта в спину или не отправлялся в Епископский Лепрозориум, сраженный черным заклятием.
То ли дело — острог: ночью и поспать можно, и узники прикованы к стенам, так что не сбегут, а все их шмотье, порой достаточно ценное, надзорщики делили поровну после казни.
— Эка шутить изволите, ваше бла… благородие, — перепугался бедный свирфнебблин. — Я же, эта, долаживаю, чего же еще?
— По каждому отдельно докладывай, — велел Димитрис.
«Эх, принесла нелегкая! — с отчаянием подумал Улхарь. — Верно парни шептались, настоящий чирей на заднице. Надо же мне было в его смену попасть…»
По уставу, кто-то из младших дознавателей всегда должен был дежурить в остроге, хотя охранники им напрямую не подчинялись.
Другие просто коротали ночь в стражницкой, травили с караульными байки, а то и спали на лавке, но только не Димитрис. Этому все было надо — за ночь по многу раз заглядывал в камеры, знал каждого заключенного, даже тех, кого привезли вчера, а завтра уже повесят.
И вечно он находил работу и до всего хотел докопаться; а ведь зачем?! Можно подумать, ему было дело до этих татей и конокрадов.
— По каждому так по каждому, — вздохнул Улхарь.
Заглянул в список.
— Этот вот… — доложил свирфнебблин, тыча в первую камеру.
Сам-то он не знал даже имен колодников. А кто да почему сюда угодил, свирфнебблина не волновало и вовсе.
Чужие дела — как грязь, ежели в них лезть, так только запачкаешься.
— Папеньку своего зарезал, приставу потом врал, будто в лавку к ним залезли разбойники, все повынесли да старого и убили. Да судья ему не поверил…
— Отчего не поверил? — спросил Димитрис.
— Ну мне-то откуда знать? — удивился свирфнебблин. — Это, ваше благородие, вы у судьи спросите; как по мне, дело было ясное. Мертвый старик да сынок его, кровишша повсюду, чего ж тут думать?
— А ежели и правда разбойники? Краденое нашли?
— Как теперя узнаешь? — Свирфнебблин пожал плечами. — Ежели и нашли, то приставы забрали себе и рапорт бы не подали.
Димитрис покачал головой.
— Так что с ним?
Он заглянул в камеру.
Узник лежал на лавке. Грязный, худой, оборванный, на шее тряпица, намотана кое-как и вся пропиталась кровью.
— Хотел на цепи повеситься, — доложил тюремщик. — Да руны охранные вовремя зазвенели; повезло еще, что в дознавательской колдун оказался, отчет писал об облаве. Вот и откачал дуралея.
— Повезло? — Димитрис нахмурился. — Так разве нет у вас целителя для колодников?
У тюремщика глаза полезли на лоб.
— Нет, ваше благородие, зачем им еще целители? Все равно кто на плаху, кого на шишигу, а прочие так в камерах и сгниют.
— Непорядок, — пробормотал Димитрис.
Вынул небольшой свиток и сделал пару пометок.
«Ишь, — пронеслось в голове свирфнебблина. — Бляху не успел получить, а туда же, порядки новые наводить. Либерал паршивый».
4
— С этим что?
Они подошли ко второй камере.
Там сгорбился человек, с клеймом на правой щеке. Даже эта уродливая печать не могла испортить красивое, благородное лицо дворянина.
Его рубаха порвалась, сильно запачкалась, но было видно, что она шелковая, а на манжете Димитрис разглядел монограмму.
— Казнокрад, — пояснил надзиратель кратко.
Заслышав их, узник поднял было глаза, потом еще глубже забился в угол.
К своей миске с кашей он не притронулся.
— Третье письмо вчера написал государю-императору, — негромко доложил свирфнебблин. — Все просит, чтобы дело его боярское собрание слушало.
Тюремщик пожал плечами.
— Мы, конечно, письма эти не отсылаем, тут же, в печи, и жжем.
— Да ну? — недобро прищурился розыскной.
Свирфнебблин мрачно поглядел на него.
— Согласно уставу, — отвечал он. — А мало ли, какое проклятие али болезнь моровую с этим письмом колодочник перешлет.
Добавил злорадно:
— Правила у нас четкие, и мы их все соблюдаем.
Улхарь был очень собой доволен, что так отбрил розыскного; однако Димитрис уже не слушал. Он подошел к решетке, и в глазах его на краткий миг мелькнуло сочувствие.
— Твой приговор? — спросил он.
— Вечное заключение, — ответил быстро свирфнебблин.
Ни к чему, чтобы офицер с колодником говорил — не положено, да и пример плохой.
— Я на него две руны молчания наложил, — пояснил тюремщик. — А то шумит, того, работать мешает.
Димитрис коснулся холодной ржавой решетки.
Узник поднял глаза, и бесконечная боль отразилась в них.
— Помни, — сказал ему офицер негромко, — здесь невиновных нет. Раз попал в кандалы, то уже виновен; единственный твой выход — раскаяться.
Пленник встал.
Но Димитрис взмахнул рукой, и грязные железные цепи, глухо зазвенев, натянулись, узнику пришлось сесть.
— Не спорь со мной, — глухо произнес офицер. — Все считают, что невиновны, это еще ничего не значит. Подай прошение в рекруты. Много солдат на войне погибло, там нужны добровольцы.
— Как же?! — забормотал свирфнебблин. — Знаем мы, куда пошлют этих добровольцев — на Черную Реку, в зараженные города.
Он тоже подошел к камере и взмахнул рукой.
— Знай, это смертный приговор! Никто оттуда живым еще не вернулся. Лучше уж тут сиди. Койка есть, жрачка есть, крыша не протекает, чего тебе еще?
— Свобода, — сказал Димитрис. — Лучше жить свободным и умереть, чем всю жизнь прогнить пленником.
— Глупости, ваше благородие! — возмутился Улхарь. — Кому свобода нужна? Выжить любой ценой, вот что самое главное; и каша-то у нас неплохая, сами едим.
Он и сам не мог объяснить, с чего вдруг принялся спорить. Просто все в новом розыскном его раздражало — и молодость, и стремление поступать по правилам, и вера в нелепые идеалы.
— Лучше хоть тут, но жить, — заявил свирфнебблин, — чем сдохнуть в проклятой крепости.
— Это уже ему решать, — ответил Димитрис и перешел к другой камере.
Там, на полу, на куче соломы, сидел огромный детина. Свежий шрам рассекал лицо. Руки и ноги были прикованы к полу — так, чтобы узник не мог даже приподняться.
— Разбойник, — сказал свирфнебблин. — Много душ загубил, да еще насмехался над государем-императором. Завтра казнят на дыбе.
— Здесь пропустил, — бросил Димитрис кратко.
Показал на пустую миску колодника.
— Немедля неси еду.
— Помилуйте, ваше благородие.
Надзорщик засуетился.
— Зачем ему вдруг еда? Все равно же завтра казнят шишижника, так чего кашу переводить?
Димитрис замер.
Обернулся к тюремщику, и бешеный гнев сверкнул в глазах розыскного.
— Если положено по закону кормить темничников, так корми, или вы, стервецы поганые, на этом и наживаетесь?
Кровь отхлынула от лица тюремщика.
— Знаешь, что это? — прошипел Димитрис. — Кража пайка, а значит, расхищение государевого имущества. За такую растрату вечное заточение или дыба.
— Помилуйте, ложка каши, — захлебнулся страхом тюремщик.
Нажиться на ней, конечно, было немыслимо.
Но съесть паек приговоренного к смерти — дело святое. Все равно тот никому не пожалуется.
— Так вот, по ложке каши страну и разворовали, — тихо произнес Димитрис, и свирфнебблина бросило в холодный пот. — Быстро принести ему миску, и чтобы больше такого не было.
Тюремщик кинулся исполнять.
— Я проверю! — рыкнул ему вслед офицер. — Не важно, чья будет смена, все равно спущусь и проверю.
Громко лязгнул замок, и свирфнебблин открыл тяжелую дверь темницы. Взял миску с кашей из камеры казнокрада и поставил смертнику.
Ржавые цепи туго натянулись, прижав разбойника к полу так, что он не мог даже пошевелиться. Узы ослабли только после того, как тюремщик вышел из камеры и снова запер ее.
Великан кинулся к миске и стал жадно есть, загребая кашу руками, даже не поглядев на деревянную ложку.
«Словно он не знает, что завтра будет казнен», — подумал молодой офицер.
— Тому потом принесу, — пояснил тюремщик. — Авось успеет одуматься и поест. Ему-то всю жизнь сидеть, силушка еще пригодится.
Внезапно Димитрис замер…
Лицо его нахмурилось, ладонь опустилась на рукоять меча.
— Это еще что? — негромко прорычал он.
Надзорщик подошел ближе.
— Кровь на стенах разбрызгана, — сказал офицер. — Стены в двух местах поразбиты. Что вы тут, поганцы, устроили?
— Я что? Да я ничего, — испугался Улхарь. — Давеча к нам колдуна привезли, матерый! Три руны бессилия на него наш маг наложил, а тот все равно вырывался, выл, Молчана вон покусал.