– Кроме Гервиша, есть еще и другие.
– Есть, да только солдаты и в других деревнях кормятся. Поступим вот как…
Он не договорил. Впереди, у поворота дороги, появилось пыльное облако – всадники.
Якоб Эрлих сдвинул брови к переносице, приказал:
– Готовьте аркебузы. Если дам знак – стреляйте.
– Драка будет, господин Эрлих? – играя желваками, хмуро поинтересовался Крёнер. Ветер чуть заметно шевелил его густые рыжие волосы.
– Почем знать… – пробормотал цеховой старшина, вынимая из седельной кобуры пистолет и, сощурившись, разглядывая колесный замок. – А ты, Маркус, будь по другую сторону от телеги. Если в кучу собьемся, легче будет нас подстрелить.
Маркус тронул поводья, отъехал туда, куда приказал отец. «Сколько их там? – подумал он. – Больше, чем нас, или меньше? Про то, что у нас при себе серебро, они не знают, а телега пустая. Может, и не случится теперь ничего».
Так они и застыли на дороге: двое верховых, четверо возле телеги, напряженно глядя, как катится по дороге желтый ком пыли, в котором едва проступают серые, будто сотканные из дыма силуэты всадников.
Двое… Трое… Пятеро… Слышно уже, как выбивают дробь копыта коней.
– Так, может, нам первым стрельнуть в них? – перекосив лицо, спросил Отто Райнер. – Если уж драки не миновать…
Шестеро… Семеро… Семеро!
Якоб Эрлих провел рукой по бороде, высматривая среди всадников главного – офицера. С ним разговор вести, а если к драке дело обернется – его же первого и бить.
Всадники уже близко, пыль не закрывает их, можно рассмотреть каждого.
Вожак – это, пожалуй, тот, что впереди. С непокрытой головой, в кирасе, с алой, кровяной перевязью поперек. Рядом с ним еще двое, в кирасах и шлемах. Те, что следом, – в шляпах с красными лентами, с короткими пиками через седло. Флага при них нет, но и без флага понятно – имперские солдаты. Известно: в каждом войске, чтобы отличать своих солдат от чужих, придуман особый знак. У имперцев – красная заплата на куртке, лента или красная перевязь. Испанцы нашивают на одежду алый косой крест, баварцы носят бело-голубые шарфы.
Пожалуй, еще минута, и будут здесь, больно быстро скачут. Маркус отвел глаза в сторону, посмотрел, виден ли еще Гервиш. Нет, не виден. Скрылся за холмом, не то что домов – башенки колокольной не разглядеть. Подходит к краю дороги лес, шелестит сухая трава. Если перебьют их сейчас – никто не узнает.
Солдаты были уже совсем близко. Впереди, обогнав остальных, несся всадник в стальном шлеме и с пистолетом в руке. Приблизившись, направил руку с пистолетом на Якоба Эрлиха и дернул поводья, останавливая коня. Шестеро других тоже придержали лошадей и стали объезжать телегу с двух сторон.
– Кто и откуда? – выкрикнул первый всадник. Разгоряченная лошадь играла под ним, резво переставляя тонкие, точеные ноги. Добрая лошадь. Только жалко ее – на войне искалечат да изрежут потом в суповой котел…
Якоб Эрлих коротко махнул рукой, дал остальным знак: молчите, мол, буду сам говорить.
– Я старшина кленхеймских свечников, и со мной провожатые.
– Что за… – выругался солдат, подъезжая ближе. – Из какой, спрашиваю, деревни?
– Кленхейм – город, а не деревня. В нескольких милях отсюда.
Солдат переглянулся со своими, ощерился зло, с угрозой:
– Не слышали мы про такую деревню – Кленхейм. Брешешь, старик!
Другие конные тем временем растянулись в полукруг, не таясь, потянули наружу пистолеты, щелкнули замками. Вильгельм и остальные, что стояли рядом с телегой, выставили вперед стволы аркебуз.
– Я говорю правду, – чуть нахмурившись, ответил цеховой старшина. – Были бы вы из наших мест, так знали бы. Про Кленхейм здесь каждый слышал. Мы – честные люди.
– Как же… – насмешливо протянул солдат. – Честные люди не шатаются по дорогам, сидят себе дома. А вы, погляжу, или бродяги, или разбойники. А может, и шведские шпионы…
Эрлих прищурился.
– А кто ты такой, – тихо осведомился он, – чтобы судить об этом? По мне, так солдаты не нападают на мирных людей. Так, должно быть, поступают только безбожники-турки, но никак не честные христиане. Или ты не почитаешь Христа?
– Ах ты, гнилой выкидыш! – выпучив глаза, заорал всадник. – Как ты смеешь, мразь, сын раздолбанной шлюхи!..
Он неожиданно замолчал, а затем совершенно спокойно, даже безразлично, произнес:
– За твою дерзость мы тебя повесим. Вниз головой. Что скажешь?
Эрлих лишь пожал плечами:
– Разве можно что-то возразить столь мудрым и храбрым господам? Хотите вешать – вешайте. Знайте только, что совершаете смертный грех, раз убиваете невиновного.
А сам незаметно шевельнул рукой, Маркусу и остальным знак подал – готовьтесь.
– За грехи пусть с меня святой Петр спрашивает, – издевательски ответил всадник. – Хорошо, что ты не возражаешь.
– Постой-ка, Филипп, – произнес офицер. – Сдается, он и вправду честный человек.
– Посмотри на них, Мартин, – поигрывая пистолетом, ответил тот. – Что они делают здесь? Куда направляются? Кто поручится, что ночью они не перережут глотки каким-нибудь бедолагам или не ограбят деревню?
– Что ж, справедливо. Не знаю, кто ты, путник, но если ты не скажешь правды, то нам действительно придется тебя повесить.
Эрлих медленно повернулся к офицеру. То был мужчина лет сорока, с бледно-голубыми глазами и насмешливым лицом. Волосы и борода его, серые, словно волчья шерсть, были аккуратно подстрижены, поверх черной кирасы расправлен чистый кружевной воротник.
Офицер разглядывал Эрлиха с любопытством, словно картинку в книжке.
– Так куда вы направляетесь?
– Возвращаемся домой из Гервиша.
– Что понадобилось в Гервише?
Эрлих чуть помедлил с ответом. Офицер спрашивает неспроста. Если ездили торговать, а телега пустая – значит, и деньги при себе остались… Нельзя, никак нельзя, чтобы он догадался про серебро. Нельзя себя выдать.
– Хотели потолковать с тамошним старостой, – ответил он наконец. – И, если повезет, взять несколько мешков муки в долг. Нужно как-то прожить до следующего урожая.
Офицер объехал вокруг телеги, все ощупывая своим цепким взглядом. Плавные, неторопливые движения, уверенная, спокойная сила.
– В долг… – задумчиво протянул он. – В нынешние времена хлеб тяжело достать и за деньги, не то что в долг.
Остальные всадники переглянулись между собой.
– Мне незачем лгать, – с достоинством ответил Эрлих. – А гервишский староста – мой давний знакомец, мы с ним и не такие сделки заключали в прежние годы. На него последняя надежда была.
Офицер насмешливо кивнул. Подъехал к Эрлиху почти вплотную, чуть наклонился вперед:
– Деньги зашиты у тебя в поясе, верно? И сколько там? Полсотни монет? Или больше?
Эрлих смотрел ему прямо в глаза. Рука стиснула рукоять пистолета, палец лег на спусковой крючок. Кони всхрапывали и перебирали копытами, еле слышно звякала сбруя. Вильгельм Крёнер стоял у борта телеги, крепко сжимая ружейный ствол.
– Монеты у тебя в поясе, – повторил офицер, не сводя взгляда с цехового старшины. – Ведь так?
Его лицо было всего в нескольких дюймах от лица Эрлиха. Спокойное, обветренное лицо человека, привыкшего убивать.
Цеховой старшина выдержал его взгляд.
– У нас ничего нет, – упрямо повторил он. – Мы – мирные бюргеры. Возвращаемся к себе домой.
Белая лошадь фыркала и била хвостом по бокам. По виску Маркуса медленно стекала прозрачная капля пота. Почему отец медлит?
Один из всадников наклонился к офицеру и что-то прошептал ему на ухо. Тот вопросительно посмотрел на него, а после кивнул.
– Что ж, – сказал он, – нет времени разбираться. Отправляйтесь куда хотите. Но впредь не отъезжайте от своего города далеко, будьте поближе к дому – тогда родные смогут похоронить вас по-христиански.
Окончив эту странную речь и махнув рукой своим людям, он тронулся с места. Другие всадники последовали за ним, засовывая в кобуры пистолеты. Шляпы с красными лентами, пики и стальные шлемы растаяли в пыльном облаке.
Поравнявшись с цеховым старшиной, солдат, которого звали Филиппом, вдруг натянул поводья, остановился.
– На твоем лице печать смерти, старик, – сказал он. – Ты скоро умрешь.
И зло пришпорил белую лошадь.
Петля осады с каждым днем сдавливала Магдебург все сильней и сильней. Никто в Кленхейме не мог знать о событиях в столице ничего определенного – приближаться к окруженному императорской армией городу по-прежнему опасались. Но звуки пушечной стрельбы день ото дня делались все громче и яростней, и уже только по одному этому обстоятельству можно было догадаться, что шведский король все еще находится далеко от стен Эльбского города, тогда как католики готовят решающий штурм.
Между тем в Кленхейме ждали нового появления солдат. Дозорные на башнях целыми днями высматривали, не покажется ли на дороге имперское знамя, стражники по первому сигналу были готовы зажечь фитили аркебуз. На этот раз горожане решили не повторять прежней ошибки и были намерены встречать солдат не уговорами, а арбалетными стрелами и залпом из ружей. Не зря говорят: не читай волку Святого Писания…
Через несколько дней после возвращения из Гервиша Якоб Эрлих, подозвав к себе сына, сказал:
– Отправишься в Рамельгау. Возьми с собой двоих-троих парней, кому доверяешь.
– Думаешь, в Рамельгау удастся что-то купить?
– Купить – вряд ли. Но, может, узнаете, что в нашей округе теперь происходит. Нельзя все время сидеть в Кленхейме, как в норе.
– Когда?
– Завтра же.
Отец приказал – значит, надо собираться в дорогу. Что нужно? Мешок за плечи, длинный охотничий нож к поясу. В мешок – запас хлеба, несколько луковиц, пиво в кожаной фляге. Перебрав в уме своих приятелей и знакомых, Маркус решил взять провожатыми Петера Штальбе и Альфреда Эшера.
Из Кленхейма вышли, едва рассвело. Над землей плыл белесый туман, капли росы дрожали на тонких цветочных стеблях.
– Вот что ни говори, а не нравится мне народ в Рамельгау, – сказал Петер, когда дорога нырнула под свод высоких деревьев.