Сейчас Гефнер тоже испытывал что-то подобное, но только немного слабее, без подлинного азарта, без интереса, без вызова. Нападения на деревни или маленькие городки, где нет гарнизонов и укреплений, – все это похоже на водку, разбавленную водой: пьянит, но не разгоняет кровь, оставляя после себя только похмелье и скуку.
Неужели все действительно так просто? Никто не заметил их, никто не выстрелил, никто не ударил в набат. Они перебросили лестницы и быстро стали перебираться через каменную ограду. Дальше – всего лишь пустая улица, где нет ни души.
Первыми перебрались Вернер и Шульц. Спрыгнули наземь, завертели головами во все стороны, высматривая врага. Следом за ними на ту сторону перепрыгнули Гельб, Лиддель и тюрингец Краузе, за спиной у которого болтался в кожаных ножнах длинный двуручный меч. Перебежали на ту сторону, держат улицу под надзором. Вот уже переправился Аксель со своими факелами, сразу за ним – Брюн с пистолетом в руке.
Удовлетворенно хмыкнув, Иеремия последовал за своими людьми.
Маркус видел, как они перебираются, как спрыгивают на землю, распрямляют колени, по-волчьи озираются по сторонам. Он уже слышал их голоса, слышал, как шуршат по земле их грубые, заляпанные грязью башмаки.
Руки его дрожали – не от страха, нет! От нетерпения. Он нарушил приказ, он не должен был отправлять Райнера к Южным воротам, он должен был бросить все и сообщить Хагендорфу. Но он поступил так осознанно. Он должен сам задержать солдат. Он выстрелит в одного из них, отвлечет на себя их внимание. Услышав звук выстрелов, Хагендорф поймет, что враги атакуют с юга. Тем временем сюда, к дому Райнеров, подоспеют Чеснок и остальные. И вот тогда, все вместе, они выберут подходящий момент и…
Маркус сжал аркебузу, прищурился.
Главное, чтобы они не заметили его раньше времени. А там – будь что будет.
Он сумеет отомстить за отца. Сумеет отплатить этим тварям за то, что они сделали с ним. Тот день – Господи, будь он сотню, тысячу раз проклят, тот день! – навсегда отпечатался в его памяти. Он никогда не сможет его забыть. Каждый раз, когда он будет закрывать глаза перед сном, каждый раз, когда его затылок будет касаться подушки, каждый раз, когда он будет стоять у двери собственного дома и входить внутрь, он будет видеть снова и снова все то, что случилось тогда. Отец, спокойно сидящий в седле, сжимающий в вытянутой руке пистолет. Летящие на него всадники. Желтая, пересохшая от зноя дорога. Слезы, текущие по щекам Гюнтера Цинха. Серое лицо Альфреда Эшера. Самым страшным, самым безобразным, самым тяжелым было для него в тот момент чувство собственного бессилия, беспомощности, чувство, что он ничего не в состоянии изменить. Маркус смотрел на дорогу, видел, как отца поглотила черная тень, слышал насмешливые, злобные вопли, и его лицо сделалось в этот момент ледяным от ненависти и стыда.
Все заняло не больше пяти минут. Обшарив тело Якоба Эрлиха, обыскав повозку, солдаты посовещались о чем-то между собой и ускакали прочь. Кто это был? Патруль? А может, дозорные шведов? Или просто шайка мародеров, которые вздумали поискать легкой наживы в здешних местах? Всех их поглотит адское пламя… Выждав для верности еще четверть часа, Маркус приказал остальным возвращаться к дороге и держать наготове оружие.
Тело цехового старшины пробили шесть пуль, поперек лица расползлась широкая рана – должно быть, эти ублюдки со злости ударили его мечом, ударили, когда отец уже был мертв…
Но довольно воспоминаний. Еще несколько солдат перепрыгнули через гребень стены. Среди них – высокий широкоплечий бородач, чье лицо Маркус сразу узнал: именно этот бородач ранил Ганса. Как его звали? Иеремия? Точно, Иеремия. Судя по всему, сегодня именно он был главным среди солдат. Что ж, так тому и быть: пусть умрет первым.
Маркус сместил ствол аркебузы чуть в сторону, поймав в прорезь прицела черную голову бородача. Палец лег на спусковой крючок. И вдруг – вот неловкость! – какой-то плюгавый солдат в шляпе с измятым фазаньим пером со связкой факелов в руках заслонил от него фигуру Иеремии. Жаль. Но медлить больше нельзя.
Раздался грохот, деревянный приклад больно ударил плечо. Шея плюгавого разлетелась красными брызгами. Бородач чуть пригнулся, махнул кому-то рукой. В ту же секунду двое солдат бросились к дому Райнеров, вытаскивая из ножен клинки.
Подхватив аркебузу, Маркус бросился к задней двери. У него совсем мало времени, он знал это. Дверной засов задержит солдат лишь на несколько секунд. Они попытаются догнать его или же пошлют пулю вдогонку.
Быстрей, быстрей!
Распахнулась ведущая в сад задняя дверь, и он бросился по земляной дорожке между цветущих кустов сирени. Добежал до середины сада, когда тонкий ствол яблони в нескольких дюймах от него разлетелся в щепу – кто-то из выбежавших на крыльцо солдат пальнул ему в спину. Обернувшись на секунду, Маркус увидел, как рыжий лохматый пес Райнеров с рычанием впился в ногу стрелявшего.
Перемахнув через ограду, он оказался на Оленьей улице. Домов здесь было немного, ветви каштанов и тополей роняли на землю густую тень. Дом Генриха Юмингена. Дом башмачника Фельда. Дом Гаттенхорстов. С севера снова послышались выстрелы, которым вторил злобный собачий лай. Воздух донес до него запах дыма. Слабый ветер – только на него надежда. Если огонь разгорится и перекинется на другие строения, это лишь поможет солдатам.
Думая обо всем этом, Маркус чуть ли не нос к носу столкнулся с Конрадом Чесноком и Отто Райнером, вслед за которыми бежали еще трое парней, тех, что стояли на страже у Южных ворот.
– Что будем делать, Маркус? – прищурившись, безо всяких предисловий спросил Чеснок.
– За мной, – коротко приказал Эрлих.
Силу можно остановить только силой. Эта мысль билась в его голове, вытесняя все остальное. Не было ни страха, ни неуверенности. Жаль, что он не успевает им все объяснить. Да и ни к чему лишние объяснения, они только усилят их страх. Поэтому – вперед. Вначале они наведаются в дом Райнеров. Затем – двинутся по Конюшенной улице на север, к Малой площади. Они обрушатся на врага со спины. А там – как рассудит Господь…
Аксель умер еще прежде, чем его голова коснулась земли. Иеремия понял это сразу. Он видел на своем веку много смертей и куда лучше любого лекаря мог определить, жив человек или уже мертв.
Раздумывать некогда, впереди много дел. Брюн и Джованни поймают чертова стрелка и выпустят ему кишки – смерть Акселя нельзя оставлять безнаказанной. Всем остальным нужно спешить к воротам.
Гефнер махнул своим людям рукой, и они без единого слова последовали за ним. Улица, обогнув угол каменного здания – что это такое? конюшня? – вывела их к площадке перед воротами.
Странно, бюргеров было всего пятеро. Четверо топтались возле ворот, еще один спускался по лестнице с башни. Секундная заминка, чтобы прицелиться. Выстрелы. Двое свиней упали, визжа от боли. Трое бросились прочь от ворот, покидав на землю оружие. Трусливые твари… Любопытно, куда подевались все остальные?
Теперь – перезарядить ружья, распахнуть створки ворот. Если Курт и его люди не сумели найти для себя лазейки, пусть проезжают здесь. Вернер и Тиль направились было к скулящим от боли юнцам, чтобы добить их, но Иеремия остановил их. К чему убивать этих недоносков? Опасности они не представляют. Он даже и мечтать не мог, что все будет настолько легко.
Еще несколько выстрелов вдалеке. С какой стороны стреляли, кто? Какая, к лешему, разница! Сделать главное – не отвлекаться на мелочи. Что там, впереди? Ратушная башня? Вот и славно, надо спешить туда.
Ветер холодит кожу, пистолетная рукоять нагрелась идущим от ладони теплом. Они продвигались быстро, переходя на бег, и Иеремия бросал короткие настороженные взгляды по сторонам. Справа от них – ограда и кладбищенские кресты, за которыми, поверх обрамляющих территорию кладбища тополей, поднимаются белые стены церкви. По левую руку – невысокие дома в два этажа, кусты жимолости и шиповника. В одном из домов кто-то спешно захлопнул дверь, и можно было услышать, как стукнул в пазах засов.
Перепуганные голоса вдали, яростный лай собак. Ветер доносит запах озерной воды, смешанный с запахом дыма. Впереди, за кронами деревьев, показались дома повыше. Должно быть, какая-то площадь или что-то вроде того.
Бросив через плечо внимательный взгляд, Иеремия удовлетворенно хмыкнул. Никто из его людей не отстал, все действуют слаженно, так, как и надлежит себя вести в бою. Толстый Райнхард хрипит, его багровая физиономия напоминает бугристую свеклу. Вернер скалит кривые зубы. У Краузе подпрыгивает за спиной двуручный меч. Ральф-Красавчик чертит перед собою клинком.
Бедняге Акселю не повезло – пуля разорвала ему шею. Хорошо еще, что сразу отдал Господу душу, без мучений. Против воли Иеремия коснулся рукой стального нагрудника, край которого доходил ему до подбородка. Уж с ним-то у них этот номер не пройдет.
Ему вдруг припомнилась ночная схватка, в которой ему довелось участвовать три года назад. Из штаба Валленштайна гонец доставил приказ: захватить переправу, чтобы отрезать пути к отступлению двум батальонам датчан. Фридландец действовал обстоятельно, не хотел, чтобы даже небольшой вражеский отряд ушел от него. Он желал перемолоть и уничтожить всех, кто противостоял ему и не желал сдаться.
Как водится, на дело отправили «мясников», в числе которых был и Иеремия. Задача им досталась не из легких: под покровом темноты незаметно пересечь реку, на противоположном берегу которой располагался укрепленный вражеский лагерь. Дальше следовало незаметно снять часовых, ворваться в расположение неприятеля и держаться до подхода основных сил, не давая датчанам организовать оборону. Для этой работенки полковник выделил тридцать человек, тогда как переправу охраняли, самое меньшее, полторы сотни датских наемников.
Все пошло наперекосяк с самого начала. Край первого плота, на котором они перебирались, еще не коснулся берега, а дозорный уже заметил их и принялся дуть в рог. Они быстро заткнули ему глотку – сицилиец Томмазо метнул нож, который угодил гребаному трубачу прямо в сердце, – но о преимуществах внезапного нападения пришлось позабыть. Не успели они спрыгнуть на берег, как датчане встретили их ружейным залпом, разом упокоившим целую треть их отряда. Но они не отступили – куда ж теперь отступать? – а с удвоенной яростью обрушились на врага. Рубили, кололи, кромсали чужие лица ножами. Разбивали колеса пушек, поджигали палатки, сеяли хаос, и рваные черные тени метались между языков пламени. Иеремия орудовал шпагой, рассекая воздух и чужую плоть. В левой руке он сжимал свой пистолет – уже успел выстрелить из него, а на перезарядку не было времени, так что пистолет выполнял теперь роль дубинки, которой можно было бить или парировать чужие удары.