ься, что пьеса не будет подготовлена и через месяц. Но даже в этой суете мистер Стаффорд нашел время возмущенно воздеть руки к небу при виде Робина, превратившись на момент в наставника в доме миссис Паркер.
— Вы же слуга, сэр! Ваше упрямство губит всю пьесу! Вы же Джек Дудл, слуга, и должны появиться первым! Клянусь Богом, маска погублена!
Робин серьезно покачал головой.
— Я следую тексту, мистер Стаффорд. Вы же сами его сочинили. Я вбегаю в большой зал, где сэр Роберт и его гости заканчивают ужин…
— Не вы, а Джек Дудл, сэр.
— Джек Дудл сразу же произносит ваши восхитительные строки, мистер Стаффорд. В них ощутим сам дух поэзии.
Прошу вас, господа, мне пышный стиль,
Который не к лицу слуге, простить.
Иными словами, Джек Дудл появляется в одежде хозяина. Я был в этом уверен.
Мистер Стаффорд пришел в отчаяние от глупости своего ученика.
— Нет, сэр, слово» стиль» относится к манере вашего обращения!
Но его, к счастью, позвали, так как отвязался один из углов облака. Сидевшая за клавесином Синтия смотрела на Робина с явным удовольствием. В нужный момент «Джек Дудл» ворвался в большой зал. Сэр Роберт и его гости должным образом изобразили изумление и тревогу при этом вторжении. Однако, посовещавшись, они согласились послушать «глупую сельскую аллегорию, поставленную для их развлечения».
Все прошло отлично. Вирши мистера Стаффорда перемежались песнями и танцами. Облако плавно опустилось на Землю — Джон Сэведж оказался лучшим плотником, чем наемным убийцей. Хамфри Бэннет превосходно изобразил Бога Облака, и спектакль, в более поздние века показавшийся бы невыносимым, был принят с энтузиазмом. В разгар аплодисментов и поздравлений Робин ускользнул из галереи. На лестнице и в холле не было никого. Снаружи сад дремал в лунном свете.
В западном углу третьей террасы плотная тисовая изгородь выше роста Робина окружала маленьким амфитеатром скамейку, где расположился юноша. Перед ним сверкал серебром пруд, у которого на пьедестале стоял бронзовый Меркурий, подняв плащ над головой, готовый к полету. Он стоял там неделю за неделей, месяц за месяцем, год за годом, в лунные ночи и летние дни, в бури и туманы, собирающийся взлететь, чтобы доставить известие, но так и не выполняющий свою службу.
Тихий возглас заставил Робина вскочить на ноги. Синтия подобрав юбку, чтобы она не путалась под ногами, сбегала со ступенек; какая-то драгоценность поблескивала в ее волосах. Она бежала легко и быстро, словно выполняя поручение, от которого уклонился Меркурий. Девушка подошла к Робину, ее глаза сверкали как звезды, грудь вздымалась и опускалась. Он долго придумывал пышную речь, с которой собирался обратиться к ней, но это оказалось напрасной тратой времени. Как только Робин протянул к девушке руки, она, прежде чем он успел произнести хоть слово, очутилась в его объятиях.
— Синтия! — прошептал Робин.
— Малыш Робин! — ответила девушка, прижавшись щекой к его сердцу.
Робин произнес обещанные три слова:
— Я люблю тебя!
Приподняв подбородок Синтии, он поцеловал ее в губы.
— О, если бы ты не приехал в Хилбери! — простонала она.
Робин успокоил ее. Он никак не мог не приехать, так как уже давным-давно было предопределено, что июльской ночью в душистом саду Синтия Норрис и Робин Обри должны обручиться. Однако, Синтия продолжала мучить себя.
— Меня так уговаривали! Две соседские семьи, два поместья стали бы одним.
Робин отшатнулся, уставившись на нее, затем снова привлек девушку к себе.
— Хамфри?
— Да. И я могла согласиться.
— Никогда!
— Нет, могла! — настаивала Синтия. — Меня до сих пор никто не волновал. Так что Хамфри казался не хуже других. А когда ты ворвался в музыкальную комнату… О! — Вспоминая об этом чуде, она глубоко вздохнула и провела рукой по плечу Робина, дабы убедиться, что он по-прежнему здесь во плоти и крови. — Я чувствовала себя очень несчастной — наверное, поэтому я брала так много фальшивых нот.
— Ну, разумеется! — решительно подтвердил Робин.
— Мне казалось, что я непохожа на других девушек, что я не могу любить. Но когда я увидела в зеркале, как ты смотришь на меня, словно на величайшую драгоценность, меня это привело в восторг, а на следующий день я уже тебя обожала. Какой стыд, правда? — И она засмеялась, гордая и довольная собственным бесстыдством.
В окружавшей их тихой лунной ночи девушка первая вспомнила, где они находятся.
— Мы должны идти назад. Они уже, наверное, садятся ужинать.
Но Робин крепко держал ее.
— Любимая, ты владеешь моим сердцем.
— Оно будет завернуто в лепестки роз.
— Значит, ты должна владеть и моими тайнами.
Синтия улыбнулась.
— Ты еще не успел вырасти, а у тебя уже столько тайн!
— Выше, чем этой ночью, я никогда не буду, — заявил Робин.
— Слава Богу! — отозвалась девушка. — Иначе мне бы никогда не добраться до твоих губ. — Ее руки обвились вокруг его шеи. — Придется купить золотую шкатулку для твоих секретов.
— Ты услышишь о них завтра. Я поскачу вместе с тобой.
— Тогда о них услышит и Оливия, — грустно промолвила Синтия.
Но у Робина имелся его лучший план. На пути к Уорему дороги расходятся. Дорога на юг идет наверх, через Пербек-Хиллз, и там есть спуск к Эбботс-Гэп.
— Я хочу, чтобы ты приехала со мной в мой дом. Я должен сказать тебе то, что не говорил никому. Ты будешь владеть всем, что принадлежит мне, — сердцем, тайнами, честью!
Он говорил серьезно и просто, и Синтия сразу же ответила:
— Я устрою это с Оливией. Так что отложим тайны на эту ночь.
Они вместе поднялись по лестнице, окруженной розами, в дом с освещенными окнами, но вошли по очереди и сели ужинать. Рано утром Робин отправил слугу с лошадью, нагруженной вещами. Он, Синтия и Оливия выехали в семь. На развилке у Биндон-Аббас[60] Синтия и Робин простились с Оливией. В одиннадцать они уже спускались с гряды к Эбботс-Гэп, окруженному деревьями, и сверкавшему впереди заливу Уорбэрроу. На западе похожий на огромного, готовящегося к прыжку льва мыс Портленд вытянулся в Ла-Манш. Синтия натянула поводья и огляделась вокруг.
— Наш дом, дорогой! — тихо промолвила она, протянув руку к юноше. Но взгляд Робина блуждал где-то за Портлендом, не замечая красоты побережья. Казалось, он слышит голос, доносящийся из-за моря, видит какую-то странную процессию, выходящую их его глубин. Повернувшись к девушке, он взял ее за руку. На его лице застыло выражение, которого она не видела раньше.
— Даже сейчас, любимая, ты царила в моих мыслях, — сказал он. — Я мечтал, чтобы все было кончено, и я смог вернуться домой.
Спустя много дней Синтия бережно хранила в памяти эти слова. Но теперь она не ответила, пользуясь великим даром молчания.
— Дорога здесь плохая, — предупредил Робин, начиная уверенно спускаться по извилистой тропе. Перед полуднем они прибыли в Эбботс-Гэп.
Глава 9. Крылатый Меркурий
Они остановились перед сторожкой из серого камня, ставшего коричневым под жарким солнцем этого уголка Англии. На стенах с подпорками не было никакого орнамента, а крепкая дверь могла выдержать удар тарана. Робин в детстве считал, что невзрачность сторожки обусловлена намерением удивить красотой самого дома, подобно тому, как безобразное лицо часто маскирует изысканный ум. Слева тянулась высокая стена из красного кирпича, справа находились конюшни и ферма. Робин спрыгнул с лошади, позвонил в звонок у двери и придержал уздечку лошади Синтии, пока она спускалась наземь. Дэккум открыл дверь и застыл в изумлении. Никогда еще Робин не привозил такую красивую гостью. С радостным возгласом он позвонил, чтобы вызвать конюха, и бросился вперед, забыв о хороших манерах. Конюх с багажом Робина уже прибыл и теперь появился, чтобы отвести лошадей в конюшню.
Робин и Синтия прошли во двор, и когда девушка увидала дом, она издала восторженный крик, который показался Робину сладчайшей музыкой, когда-либо им слышанной.
— Какая красота! — воскликнула Синтия, хлопая в ладоши.
Они стояли на каменном тротуаре перед невысокой стеной из серого кирпича, почти скрытой из виду красными и белыми розами, пурпурными флоксами и зарослями папоротника. Широкие лестницы по краям стены вели на усаженную цветами площадку, на которой покоился дом с фонтанами, высокими окнами, колоннами, увенчанными орлами, и прекрасными резными украшениями, превращавшими его скорее в ювелирное, чем в архитектурное изделие. Синтия продолжала восхищаться, когда на террасу вышла пожилая женщина и присела перед ней в реверансе. Робин представил ее Синтии.
— Кейт была моей няней, а теперь она моя экономка. Кейт, мисс Норрис оказывает честь моему дому, согласившись здесь пообедать, так что пускай кухарка засучит рукава и принимается за работу.
Экономка поспешила на кухню, а вернувшись, отвела Синтию наверх в лучшую спальню. Синтия была одета для верховой езды, как мальчик: в камзол, короткие штаны и длинные коричневые сапоги, плотно прилегающие к ноге и поднимающиеся до бедра. Кейт помогла ей почистить одежду и продолжала суетиться над ней, пока она умывалась.
— В доме все чисто, мисс, — сообщила она, — мебель так отполирована, что можете смотреться в нее, как в зеркало, а на полах постланы бедфордширские[61] ковры.
— Это прекрасно, Кейт, — одобрила Синтия.
— Только, увы, здесь пусто, мисс, и это все портит. А можно я покажу вам дом?
— Вы не могли бы мне показать ничего более интересного! — с охотой согласилась Синтия.
Девушка заглянула в каждый уголок дома, где жил Робин, и где предстояло жить ей, — она едва могла поверить в такое чудо. В продолговатой гостиной одно окно выходило на двор и сторожку, а другое — в розарий, за которым виднелась круглая каменная голубятня с соломенной крышей; белые голуби с важным видом расхаживали по дорожкам.