— Пока один из нас не падет в битве, — повторил он и вскричал: — Пока не восторжествует сатана, вы хотите сказать! О горе мне! — И с этими словами он выскочил из главной каюты, где атмосфера стала для него невыносимой. Фрей Луис надеялся, что соленый морской воздух на палубе поднимет его дух.
Вот уже третий день Фрей Луис пытался наставить Маргарет на путь истинный, и этот день оказался роковым. Его преследовали сказанные ею слова: «Я готова состязаться с вами, пока один из нас не падет в битве». Это была угроза, прелестными лживыми губами изрек угрозу сам сатана. Теперь монах понял все. Здесь, под сводом Господнего неба, ему пришло в голову, что он подвергается страшной опасности. Он, охотник, стал гонимым. Теперь он сознавал, что были моменты, когда его собственная вера на миг пошатнулась под влиянием правдоподобных доводов, бойких ответов, коими она уязвляла его, — моменты, когда он начал подвергать сомнению учение церкви, смущенный предъявленной ему цитатой из священного писания, опровергавшей его слова. И он, ученый, поднаторевший в теологии, терпел это от женщины, девчонки-недоучки! Это было немыслимо, нелепо, она не могла дойти до всего своим умом. Откуда же она брала силу? Откуда? Конечно, она была одержима, одержима бесами.
В нем росло убеждение в правоте своей догадки, и убеждение подкреплялось не только полемическими способностями Маргарет.
Он зримо представил ее себе — хрупкая фигурка на покрытом подушками сундучке на фоне кормового иллюминатора; она смеется, откинув назад голову, словно распутница, золотисто-рыжие волосы будто вспыхивают от солнца, голубые глаза излучают завлекающую фальшивую искренность, бесстыдно-низкий корсаж открывает белую шею, изгиб округлой груди. И он скользил по ней грешным взглядом. Фрей Луис и теперь не мог избавиться от навязчивого образа, хоть и прижимал ладони к глазам, будто желая выдавить их, сопротивляясь наваждению, с ужасом обнаружив, что Маргарет возбуждает его истощенную плоть.
— Изыди, сатана! — прошептал он снова и жалобно, всей душой взмолился о помощи в борьбе со страшным соблазном плоти, так долго и яростно подавляемым, а теперь возникшем снова на его пагубу.
— Изыди, сатана!
Чья-то рука легла ему на плечо. Монах вздрогнул, словно его прижгли каленым железом. Возле решетки люка, на которую он опустился, стоял стройный элегантный дон Педро, глядя на него с полуулыбкой.
— С каким дьяволом вы сражаетесь, Фрей Луис?
Монах ответил ему затравленным взглядом.
— Я и сам хотел бы это знать, — пробормотал он. — Присядьте, — пригласил Фрей Луис, и важный аристократ повиновался.
Наступила пауза, которую наконец прервал доминиканец. Он, все больше распаляясь, повел речь о колдовстве и демонологии, подчеркивая, что темные силы способны сделать греховным то, что изначально вовсе не было греховным. Подробно остановился на происхождении и природе дьявола, намекнул на множество средств и ловушек дьявола и опасности, вытекающей из их умелой маскировки. Антихрист, уверял он, был зачат от злого духа, точно так же, как и проклятый ересиарх Лютер.
Проповедь продолжалась. Она была исполнена иносказаний и наскучила дону Педро.
— Какое все это имеет отношение ко мне? — справился он.
Монах наклонился к дону Педро и придавил его плечо рукой.
— Готовы ли вы поступиться вечным блаженством в обещанном вам Царствии небесном ради эфемерного плотского удовольствия? — мрачно спросил доминиканец.
— Спаси меня Бог, конечно, нет.
— Тогда остерегайтесь, брат мой!
— Чего?
— Бог создал женщину, чтобы подвергнуть мужчину испытанию, — уклончиво ответил монах. — Горе тому, кто его не выдержит!
— Произнеси вы это по-китайски, я, возможно, понял бы вас лучше, — раздраженно сказал дон Педро.
— Эта женщина… — качал монах.
— Если вы имеете в виду леди Маргарет Тревеньон, извольте выражаться иначе, либо вообще молчите.
Дон Педро поднялся, еле сдерживая негодование. Но Фрей Луис не утратил самообладания.
— Слова ничего не значат. Важен тот факт, который они выражают. Эта леди, милорд, не поддается обращению.
Дон Педро посмотрел на него, теребя бородку.
— Хотите сказать, что вы как проповедник не можете воздействовать на нее?
— Никто не сможет на нее воздействовать. Она одержима.
— Одержима?
— Да, она одержима дьяволом. Она прибегает к помощи нечистой силы. Она…
Склонившись к нему, дон Педро процедил сквозь стиснутые зубы:
— Замолчите, безумец! Вас обуяло тщеславие, вопиющая гордыня подсказывает вам: раз у вас не хватило ума убедить леди Маргарет, значит, ее языком глаголет дьявол. Жалкая выдумка, частенько служившая оправданием бездарным служителям культа!
Монах, однако, пропустил обидное замечание мимо ушей.
— Все не так просто. Милостью Божьей мне было открыто такое, что следовало понять раньше своим человеческим умишком. У меня есть доказательство. Доказательство, вы слышите? Оно было бы и у вас, не околдуй она вас, не опутай своей дьявольской паутиной.
— Ни слова больше! — Дон Педро пришел в ярость. — Вы делаете слишком далеко идущие выводы, господин монах. Не испытывайте мое терпение, не то я могу и позабыть про ваше монашеское облачение.
Поднялся и монах. Он был на полголовы выше дона Педро, суров и непреклонен в своем инквизиторском рвении.
— Никакие угрозы не заставят замолчать человека, который, подобно мне, сознает свое право говорить правду.
— Так у вас есть такое право? — Дон Педро внешне не выказывал гнева. К нему вернулась присущая ему насмешливость, но сейчас в ней было что-то зловещее. — Запомните, у меня тоже есть кое-какие права на этом корабле, и среди них — право выкинуть вас за борт, если будете особенно докучать.
Фрей Луис отпрянул в ужасе, но не от угрозы, а от чувства, под влиянием которого дон Педро ее высказал.
— И вы это говорите мне? Угрожаете святотатством — не более не менее? Вы уже такой заблудший, что поднимете руку на священника?
— Убирайтесь! — приказал дон Педро. — Ступайте, пугайте адом бедолаг на полубаке.
Фрей Луис сложил руки под сутаной, приняв прежний безучастный вид.
— Я пытался предостеречь вас. Но вы не слушаете предостережений. Содом и Гоморра не слышали предостережений. Берегитесь, помните об их судьбе!
— Я не Содом и не Гоморра, — последовал горький ответ. — Я дон Педро де Мендоса и Луна, граф Маркос, гранд Испании, и мое слово — главное на этом корабле, а мое желание — единственный закон. Не забывайте об этом, если не собираетесь вернуться на родину, как Иона [178].
Какое-то время Фрей Луис стоял, глядя на него непроницаемым гипнотическим взором. Потом поднял руки и накинул на голову капюшон. В этом жесте было что-то символическое, словно он хотел подчеркнуть окончательность своего ухода.
Но монах не затаил злобы в сердце, сердце у него было очень жалостливое. Фрей Луис пошел молиться, чтобы Божья благодать снизошла на дона Педро де Мендоса и Луна и выручила из ловушки колдуньи, по наущенью сатаны замыслившей погубить его душу. Теперь Фрей Луис Сальседо был абсолютно в этом уверен. Как он сказал, у него было доказательство.
ГЛАВА XVI. ХАРИБДА
Через два дня вечером они бросили якорь в широком заливе Сантандере, укрытом зеленым амфитеатром гор с высоковерхой Валера в глубине, стоящей особняком от горной цепи Сьерра-де-Исар.
Эти два последние дня на борту корабля были мучительны при внешнем угрюмом спокойствии. Фрей Луис ни разу не подошел к леди Маргарет, и в том, что он ее избегал, было нечто зловещее, таившее угрозу. Тем самым он давал понять, что оставил надежду на ее обращение. Дважды он пытался возобновить разговор на эту тему с доном Педро, и, выслушай его дон Педро, он извлек бы пользу для себя, ибо понял бы, откуда ему угрожает опасность. Но так уж сложились обстоятельства, что терпение дона Педро истощилось. Присущие ему гордость и надменность подсказывали, что он уже вытерпел от фанатика больше дозволенного. Благочестивость требовала от него известного смирения, но всему есть предел, а самонадеянный монах уже перешел все границы. Утвердившись в этой мысли, дон Педро грубо оборвал монаха, подчеркнув свое высокое положение в обществе, припугнул, что выбросит его за борт. Это лишь подкрепило уверенность доминиканца, что ужасные выводы, сделанные им, верны.
С леди Маргарет дон Педро держался замкнуто, почти угрюмо. Им овладело беспокойство. Он опасался крушения своих надежд. Маргарет спокойно и твердо отвергала все предложения, постоянно напоминая дону Педро, что его неблагодарность заставила ее пожалеть о гостеприимстве, оказанном ему в Тревеньоне. Он пытался убедить ее в обратном, но она пресекала все попытки. Как бы он ни выкручивался, Маргарет возвращала его к исходной позиция.
— Есть факт, — настаивала она, — поступок, которому ничто в мире не может служить оправданием, так зачем суетиться понапрасну, искать то, что не существует?
Твердость Маргарет, еще более впечатляющая при внешней невозмутимости, заронила зерно отчаяния в его сердце. Он размышлял о своем положении в свете, о том, что он ей предложил. Такое удовлетворило бы любую женщину. Ее упрямство раздражало. Он мрачнел, терзался своей мукой, и это сказалось на его характере, рыцарском по природе.
Взрыв последовал после двух дней угрюмого молчания и враждебных взглядов. Это произошло, когда тихим октябрьским вечером они бросили якорь в заливе Сантандер.
Маргарет сидела в большой каюте. Ее тревога обострялась сознанием, что путешествие подошло к концу и надо приготовиться к войне в новых условиях. Но они были ей неизвестны, как и то, чем отныне она будет обороняться.
— Мы прибыли, — возвестил дон Педро. Он был бледен, зол, его темные глаза горели.
Она помолчала, взвешивая свои слова.
— Хотите сказать, что вы прибыли, сэр. Для меня путешествие не кончилось: это лишь часть утомительного плавания, которую вы мне навязали.