— Кто у вас начальник милиции, — вмешался в разговор молчавший до сих пор спутник Червлянского, дородный подполковник с холеным лицом.
— Капитан Струков, — назвал Громов.
— Струков? — повторял подполковник, приподняв подбритые брови, потом нахмурился и пожал плечами; — Нет, не имею чести знать. Но надеюсь, что он достоин.
— Да, да, — поспешил заверить Громов. — Капитан Струков рекомендован полковником Фондератом.
— О! Тогда я спокоен, — многозначительно улыбнулся подполковник и закивал головой: — У вас надежный помощник. Не сомневаюсь.
Связь по беспроволочному телеграфу работает безупречно, — продолжал Червлянский. — Держите нас в известности, не стесняйтесь, а главное, — Червлянский разомкнул руки и постучал указательным пальцем по столу, — срочно соберите все недоимки. Анадырский уезд много задолжал пушнины и денег. С ними надо потверже, пожестче. Туземцев нельзя баловать. Обратите внимание на угольные копи. К весне надо как можно больше заготовить угля. Возможно, в Ново-Мариинск приедет значительное количество судов, мы должны быть готовы обеспечить их топливом. С шахтерами не церемоньтесь. Потверже с ними, пусть работают и работают. Тут не Совдепия, а, слава тебе господи, — Россия.
Громов еще во Владивостоке понял, хотя ему этого никто прямо не сказал, что на Ново-Мариинск имеются какие-то особые виды. Слова Червлянского об угле подтверждали это. Громову хотелось узнать больше, и он спросил:
— Вы думаете, что Ново-Мариинск может стать объектом, так сказать, особого внимания? — Он незаметно наблюдал за Червлянским. — Я не совсем ясно это себе представляю и думаю, что…
— А как же? — Червлянский воспользовался небольшой паузой Громова. — Наш северо-восток может стать важным пунктом в борьбе с большевиками. — Червлянский постучал пальцем по столу: — Все зависит от положения на фронтах. Ново-Мариинск — ближайший порт к Америке. И этого нельзя недооценивать. Через него при необходимости мы сможем снабжать наши войска, создать там центр русского Дальнего Востока в союзе с американцами. Север должен навсегда остаться русским.
— Я понимаю, — наклонил голову Громов, чтобы не выдать себя. Он был несколько обижен тем, что ни Колдуэлл, ни Розанов, ни Фондерат об этом с ним не говорили, а упирали лишь на то, чтобы он помогал американским коммерсантам и не допускал там, появления большевизма. «В конечном итоге это одно и то же», — успокоил он себя и продолжал слушать управляющего. Червлянский говорил долго, поучал, а потом расстегнул портфель, достал из него бумагу и протянул ее Громову:
— Здесь вы найдете сумму, долга Анадырского уезда правительству его превосходительства адмирала Колчака. Нужно срочно погасить задолженность. Там же указана минимальная цифра угля, который надо добыть на копях. — Червлянский поднялся: — Будьте решительны и действуйте потверже, пожестче!
Отказавшись от предложенного обеда, он, сопровождаемый подполковником и Громовым, вышел из салона и быстро направился к трапу. На палубе были Струков, Толстихин и Суздалев, которые не решились войти в салон без приглашения. Червлянский торопливо пожал всем руки:
— Будьте там потверже, пожестче. — Он не уставал повторять эти слова. — Только так. Весной увидимся. Я приеду к вам с первым пароходом!
Он распрощался и спустился к поджидавшему его экипажу. Экипаж тронулся, Громов пригласил своих спутников в салон и вкратце передал содержание разговора с Червлянским. Он не считал нужным скрывать что-либо из услышанного, зачитал переданную, ему бумагу. Сумма долга, которую нужно было собрать в течение зимы, поразила всех. Толстихин покачал головой:
— Трудновато будет.
— Смотря как взяться, — усмехнулся Струков и обменялся взглядом с Суздалевым. Тот кивнул:
— Анадырский уезд богатый. Я думаю, что мы наведем там порядок и восстановим законность.
— Благодарю вас, господа, — искренне сказал Громов. — Приглашаю вас на праздничный обед. Сегодня мой день рождения.
Посыпались поздравления. Наконец все разошлись по каютам, чтобы подготовиться к обеду. В полдень «Томск» отдал швартовы и направился к выходу из Авачинской губы.
Мандриков с товарищами, осведомленные Иваном-кочегаром о том, что у Громова был управляющий Камчатской областью, гадали — о чем у них шла беседа.
Снова каюта наполнилась гулом работающей машины: стало жарко. За иллюминатором росли волны. Они лизали стекло зеленовато-белыми языками. Покачиваясь, «Томск» шел к Ново-Мариинску.
Глава седьмая
Учватов почти вырвал из-под рук Титова бланк. Телеграфист едва успел дописать последнее слово.
— «Томск» будет через два часа, — жирное лицо начальника радиостанции расплылось в улыбке, и он потер руки. — Наконец-то прибывает законная власть! Наши коммерсантики варят, жарят, так что со всего уезда голодные собаки и чукчи на запахи сбежались, а у самих купчишек сердечко-то подпрыгивает от страха. Хе-хе-хе! Придется кое-кому давать ответ, куда товары со склада делись, куда пушнинка… Вы не слушаете, — обиделся Учватов, видя, как Титов вновь надел наушники.
— Я товаров не брал, пушниной не торговал, — отозвался Титов. — Чего же мне волноваться? В гости приглашен не буду.
— Вот что, — Учватов сделал строгое начальственное лицо, — всем выйти на берег встречать господина Громова!
— Обязательно ли? — небрежно спросил Титов. Его выводил из себя тон начальника. — Я думаю, что…
— Меня не интересует, что вы думаете, — грубо оборвал Учватов, и лицо его побагровело. — Вы служащий государственной радиостанции и обязаны уважать представителей власти!
— Каждый раз новой! — послышался голос Фесенко. Моторист стоял в дверях, вытирая руки ветошью.
Его глаза смотрели иронически. — Так может и уважения не хватить.
— Прекратите болтать! — Учватов даже притопнул ногой и взмахнул бланком радиотелеграммы с «Томска». — Вот настоящая власть, и мы ей служим! Вы слышали, что я сказал?
Он хлопнул дверью и вышел. Его фигура мелькнула мимо окон. Фесенко засмеялся:
— Покатился наш шарик. Как тебе, Василий Никитович, нравится его приказ? — и передразнил Учватова — «Уважать»… «Служить»… Всех на свой аршин меряет, прислуживает, под ноги стелется, лижет… гад! — выругался Фесенко. — Да сдается мне, что с приходом «Томска» невеселые изменения в нашем Ново-Мариинске произойдут. Владивосток-то уже сколько раз справлялся, не прибыл ли Громов. Значит, он очень здесь нужен Колчаку. А может, еще кому-нибудь?
Титов подошел к окну, по привычке осмотрел сероватый под ветром лиман. Солнце пряталось за тучи. Большие тени ползли по воде, как предвестники чего-то печального, угрожающего. В Ново-Мариинске было заметное оживление. Между домами сновали люди, небольшая кучка собралась на берегу лимана, где покачивался на якоре катер управления уезда.
— Ждут, — усмехнулся Титов и хотел отвернуться, как далеко на горизонте, у мыса Земли Гека, он заметил текшую точку: — А вон и «Томск»!
Фесенко подбежал к Титову:
— Он!
Пароход заметно приближался. Моторист толкнул товарища в плечо:
— Идем. Все же интересно посмотреть, кто к нам в начальство прибыл! Может, новости какие узнаем.
Приход парохода для жителей Ново-Мариинска всегда был большим событием, а на «Томске» к тому же прибывало новое начальство уезда. Когда Фесенко и Титов с другими служащими радиостанции спустились в поселок, почти все его население высыпало на улицу. По узкому деревянному мостку через Казачку новомариинцы спешили на берег лимана, к пристани, как называлась полоса берега за канцелярией начальника уезда. Люди оживленно переговаривались, то и дело посматривая на лиман, где уже отчетливо виднелся пароход. У одних глаза были полны обыкновенного любопытства, у других — жадного ожидания и удовлетворения, у третьих — где-то в глубине пряталось беспокойство и страх. По берегу носились дети, кричали от возбуждения — им передалось настроение взрослых. По лиману гуляли невысокие волны. Они набегали на берег, рассыпались с шумом и всхлипыванием. Ветер подхватывал водяную пыль и нес ее на собравшихся. Катер плясал на волнах. Два матроса возились у мотора и никак не могли его завести. С берега им подавали советы, но в ответ долетали обрывки ругани.
Позднее других к берегу пришли коммерсанты: Бирич, Сукрышев, Бесекерский, Тренев и Перепечко. Они стояли кучкой в стороне от толпы и неторопливо переговаривались. Около них суетился Учватов. Руки его беспокойно шевелились. Он минуты не мог спокойно оставаться на месте, переходил от одного мариинца к другому, сыпал словами. Его глазки шныряли по толпе. Заметив флегматично покуривавшего трубку свенсоновского приказчика Джозефа Маклярена, он подбежал к нему:
— Когда будет мистер Свенсон? Он, должно быть, не знает, что к нам прибывает новая власть.
Маклярен вынул трубку изо рта, хотел что-то ответить, но только пожал плечами и снова водворил трубку на место. Его лицо — грубое, словно небрежно вытесанное из базальта, оставалось непроницаемым, как и чуть синеватые глаза. Учватов не обиделся на молчание американца. Он пообещал ему, доверительно тронув за рукав:
— Как только с «Нанука» будет телеграмма, я сразу же принесу ее вам. О, я очень уважаю мистера Свенсона. Может быть, вы хотите что послать мистеру Свенсону, так я с удовольствием!
Учватов пристально следил за коммерсантами и за приближающимся пароходом. К берегу подошла в легкой горностаевой шубке Елена Дмитриевна. На ее пышные медно-красные волосы небрежно была наброшена дорогая оренбургская шаль. Говор на берегу ненадолго стих. Все провожали, кто оценивающим, кто завистливым, кто злым недоброжелательным взглядом, высокую, красивую молодую женщину. Елена Дмитриевна шла неторопливо, даже чуть лениво, словно неохотно, и держала на поводке своего огромным Блэка. Казалось, что он тащил ее к коммерсантам. Навстречу Елене Дмитриевне подбежал Сукрышев. Полненький, краснолицый, с редкой и нежной белокурой бородкой, в короткой тужурке и сверкающих новых, громко поскрипывающих сапогах. Он был чуть под хмельком.