— По какому праву? — начал Бучек, но к нему подскочили два милиционера, подхватили под руки и поволокли полураздетого из барака.
— Галицкий! — снова крикнул Струков.
— Ну я! — Мефодий весь затрясся от ненависти. По скулам бегали желваки.
— Выходи!
Галицкий неторопливо оделся.
В бараке стояла напряженная тишина. Шахтеры молча следили за происходящим. Острые штыки и дула винтовок, направленные на них, сковали людей. Слишком неожиданным было появление колчаковцев. Подойдя к двери, Мефодий вдруг обернулся к шахтерам и крикнул:
— Что же вы? На работу не вы… — удар прикладом в спину прервал его слова. Галицкий, споткнувшись о порог, упал. Семен Гринчук рванулся с места. Его за плечо придержал Булат:
— Тихо!
Пока милиционеры обыскивали постели и сундучки Бучека и Галицкого, Струков прошелся вдоль нар. Шахтеры провожали его взглядами — злыми, настороженными. Струков остановился, посредине барака и неторопливо произнес:
— На работу выходить всем!
Где-то на нарах послышались возмущенные голоса. Струков резко крикнул:
— Молчать! Зачинщиков беспорядков буду строго наказывать!
— Можно спросить? — поднял голову пожилой шахтер с седой бородой, но Струков отрубил:
— Не о чем говорить. Все на работу!
К Струкову подбежал милиционер и протянул исписанный лист бумаги.
— У лысого под подушкой нашел.
Струков быстро пробежал лист глазами. Это были условия, которые забастовщики собирались предъявить уездному управлению.
— Тэк-с, хорошо. — Струков неторопливо сложил листок вчетверо, провел крепко пальцем по сгибам и спрятал в карман.
При обыске ничего больше не было найдено, и колчаковцы покинули барак. Едва за ними захлопнулась дверь, как шахтеры возмущенно зашумели, повскакивали со своих мест. Булат крикнул:
— На работу не выходить!
— Вот, выкуси, — показал ему кукиш Малинкин. — Я в кутузку в гости к Бучеку не хочу. — И, обернувшись к шахтерам, крикнул: — Айда, ребята, к обушкам!
Он вышел, а за ним потянулись другие. Булат попытался их задержать:
— Куда же вы? Мы же договорились бастовать!
— Заткнись! — крикнул Кулемин. — Ночью наобещали с три короба, а как милиционеры пришли, так и хвост поджали. Где твой оратор? Наболтал тут — и за печку!
Ему поддакивали шахтеры и уже не слушали Булата. Все вышли на работу. Забастовка была сорвана, а когда в полдень Щетинин объявил, что уездное управление снизило на три доллара оплату за тонну угля, это приняли с покорностью, вяло ругаясь. Булат, переговорив с Мальсаговым и Гринчуком, решил вместе с Клещиным побывать у Мандрикова, посоветоваться, что делать, узнать о Бучеке и Галицком, которых колчаковцы увезли в Ново-Мариинск.
Булату и товарищам не давал покоя вопрос: как колчаковцы узнали о готовящейся забастовке, кто сообщил им обо всем? Он подозревал Малинкина, но тот не выходил из барака. Кто же тогда?
Не знал Булат, что человек, зажегший спичку перед лицом Новикова, был Кулемин. Так велел ему Малинкин, пообещав три доллара, и послал к Щетинину, когда Бучек с друзьями провожал Новикова.
Подбежав к маленькому домику, в котором жил мастер, Кулемин постучал в окошко. Щетинин сразу же открыл.
Не зажигая лампы, он выслушал Кулемина, расспросил подробности о событиях в бараке и сказал:
— Молодец Малинкин, что прислал тебя. А я тебе тонн пять, так и быть, припишу! Теперь давай, на пост, к господину Громову. Он десятку долларов даст. Все ему расскажи.
— Ничего не надо, — в испуге отказался Кулемин. — Я не пойду в поселок. Булат проведает об этом, убьет. Не пойду.
Как ни настаивал Щетинин, Кулемин не соглашался.
Щетинин отпустил Кулемина, а сам отправился в Ново-Мариинск, следом за умчавшейся нартой Оттыргина.
Глава восьмая
Весть о прибытии шхуны Свенсона распространилась с необычайной быстротой. Охотники и оленеводы из ближайших стойбищ, приезжали с семьями и сразу же располагались на заснеженном берегу лимана. Ново-Мариинск напоминал большой бивак, охваченный нетерпеливым ожиданием. Люди следили за горизонтом.
Снегопад прекратился. Небо очистилось от туч. Зимнее солнце заливало землю. Ослепительно сверкал свежий снег. На лимане появились первые льдины, между ними поблескивала синяя вода.
Мандриков и Берзин, идя утром на работу, с удивлением наблюдали за необычным оживлением в поселке. Они не понимали, почему к приходу шхуны Свенсона готовятся как к празднику. Такого не было при приходе «Томска».
Берзин направился в уездное управление, а Мандриков пошел к складу. Заведующий опаздывал, и склад был закрыт. Михаил Сергеевич стал неторопливо прохаживаться и увидел спешащего к нему Августа. У Берзина был встревоженный вид. Август Мартынович запыхался. На его желтых щеках яркими розами проступили пятна румянца.
— Бучек и Галицкий арестованы, — проговорил Берзин. — Видно, кто-то донес. Забастовка сорвана, Опасаюсь за Новикова.
— Ему надо немедленно покинуть Ново-Мариинск. — Мандриков, как всегда в минуты опасности, был спокоен.
— Да, — согласился Берзин.
— Возвращайся в управление, а я все сделаю. — Мандриков зашагал к домику Клещина…
Новиков был доволен результатами своей поездки на копи, и вдруг такой провал. Почему? Главное не в доносе, а в том, что шахтеры еще не подготовлены для борьбы, не объединены.
— Нам придется там много поработать, — сказал Новиков.
Мандриков и Новиков направились к Куркутскому. В школе было тихо.
— Почему нет уроков? — удивился Михаил Сергеевич.
— Сегодня ни одного ученика в школу не заманишь, — покачал головой Куркутский. — Все на берегу, ждут американца.
— Не понимаю, пожал плечами Мандриков.
— Увидите — и все поймете, — грустно сказал Куркутский.
Куркутский выслушал Мандрикова о срыве забастовки, об опасности для Новикова, помрачнел.
— Конечно, Николаю Федоровичу надо уезжать, — подтвердил он. — Только не сейчас, а ночью, чтобы никто не увидел, куда направится нарта Оттыргина. Он повезет. Да и в дорогу надо подготовиться: триста верст до Марково.
До отъезда Новиков остался в школе. Ведь колчаковцы наверняка будут искать его в доме Клещина. Мандриков вернулся в склад. Заведующий только снимал замок. Увидев Мандрикова, он сказал:
— Сегодня можно было бы и не открывать. Покупателей не будет.
Он оказался прав. До полудня в склад никто не заглянул. Занятый делами и мыслями об отъезде Новикова, Мандриков не заметил, как прошло время.
В полдень с берега донесся шум возбужденных голосов. Заведующий выглянул в дверь:
— Свенсон на горизонте показался. Теперь наверняка ни одна душа к нам не заглянет. Идемте на берег. Там все-таки веселее.
Они вышли к лиману. Вдали виднелся силуэт судна. Встречать американца собрались все новомариинцы. Тут же были коммерсанты и Громов в окружении колчаковцев. Елена Дмитриевна о чем-то весело разговаривала со Струковым. Она почувствовала на себе взгляд Мандрикова, повернула голову и улыбнулась. Берзин протиснулся к Мандрикову сквозь плотную стену людей и тихо сказал:
— Знают, что на копях кто-то был из поселка. Допрашивали Галицкого и Бучека. Они молчат. Громов приказал Струкову вести допрос с пристрастием, но тот отказался. Тогда Толстихин и Суздалев вызвались это сделать.
— Сволочи! — вырвалось у Мандрикова.
— Спокойно, — Август пожал локоть Михаила Сергеевича. — Николай Федорович в безопасности?
Мандриков кивнул, К ним подошел Рыбин. Его худое лицо было чисто выбрито, он улыбался:
— Вот и свиделись!
Пароходный знакомый Мандрикова заметно изменился. Он и одет был лучше, и из его черных глаз исчезла тоска и безнадежность. Схватив руку Михаила Сергеевича, он крепко потряс ее.
— Я часто вспоминал вас! Как я благодарен вам за те слова ободрения, которые вы говорили мне на «Томске». Вы так душевно меня поддержали.
— Как вы устроились? — Мандрикову было приятно видеть человека, у которого жизнь, видимо, пошла лучше.
— Нанялся в работники к коммерсанту Бесекерскому, — словоохотливо объяснил Рыбин. — Работаю на складах, а с началом охоты пойду в тундру. Я же сибиряк, и в молодости с ружьецом не расставался.
— Что же, вы решили шахтерское дело забросить? — Мандрикову не понравилось, что его знакомый пошел к купцу.
— Кто с угольком сроднился, так на всю жизнь. Вот только хочу чуть-чуть на ноги встать. Бесекерский в долг многое дал. Отработаю, и на копи, — почти оправдывался Рыбин.
Август Мартынович изучающе смотрел на Рыбина — что-то в нем ему не нравилось. И когда Рыбин отошел, он сказал об этом Мандрикову.
— У тебя излишняя подозрительность, — не согласился Михаил Сергеевич. — Это плохо. Рыбин один из тех, кого жизнь придавила, ему надо помочь подняться.
«Возможно, что Михаил и прав», — подумал Берзин.
На берегу поднялся невообразимый шум. Шхуна «Нанук» подошла так близко, что можно было на ее палубе рассмотреть лица людей. Свенсон стоял у борта, махал рукой, что-то весело кричал. В ответ с берега неслись радостные приветствия. Мандриков и Берзин были удивлены такой встречей американца.
Шхуна стала на якорь. От нее отделились две шлюпки. Когда шлюпки, на которых были только гребцы, подошли к берегу, боцман обратился к Биричу на ломаном русском языке:
— Мистер Свенсон приглашает господ быть его шхуна.
Бирич пропустил на шлюпку Громова, Суздалева, Толстихина и Струкова. Затем сели Бирич, его сын и Елена Дмитриевна. Шлюпка направилась к судну, Елена Дмитриевна помахала рукой и послала стоящим на берегу воздушный поцелуй. Мандриков понял, что этот жест предназначался ему. Во вторую шлюпку сел Маклярен и другие коммерсанты. Доставив пассажиров на шхуну, шлюпки вновь вернулись к берегу и взяли первых подбежавших к ним чукчей и русских. Было сделано несколько рейсов. Вскоре с судна стали свозить людей. Все они — и мужчины, и женщины, и дети — были пьяны, некоторые настолько, что лежали. Их переносили на берег и клали прямо на снег. Другие пытались сами выбраться из шлюпок и падали в воду под смех толпы. Выгрузив пьяных, шлюпки снова брали желающих побывать на американской шхуне. А таких оказалось бесчисленное множество. В этот день население Ново-Мариинска почти удвоилось — к тремстам его жителям прибавилось еще столько же кочевников.