— Левой, левой! Ать-два, ать-два!
Его голос так и гремел над замерзшей рекой.
Жители поселка сбежались поглазеть на необычное зрелище. Мальчишки, повизгивая от восторга, старательно шагали за отрядом.
— Кругом! — подал новую команду Перепечко.
«Новобранцы» поворачивались вразнобой, кто через левое, кто через правое плечо, мешая и толкая друг друга. Перепечко, красный от натуги, со злыми глазами бегал вокруг своих неуклюжих солдат и материл их на чем свет стоит. Потом снова приказал:
— Шагом а-р-рш-ш!
Теперь он не решался поворачивать отряд, чтобы не осрамиться перед начальством, и, когда отряд оказался против управления, остановил его.
Передняя шеренга стала, но задние ряды, не расслышав команды, продолжали шагать. Отряд превратился в толпу, вооруженную новенькими винчестерами.
Громов криво улыбнулся и сказал Стайну:
— Для парада они явно не годятся.
— Грэвс не будет инспектировать, — засмеялся Стайн. — А стрелять они могут. И главное, чтобы туда, куда мы прикажем.
К крыльцу подбежал Перепечко, разгоряченный, охрипший:
— Прикажете стрельбы устроить?
Громов взглянул на Стайна. Тот покровительственно сказал:
— Вы строгий и требовательный командир, господин Перепечко. Люди ваши устали. Пусть отдохнут. К тому же патроны надо приберечь для живых мишеней.
Громов и Перепечко угодливо поклонились. Отряд Стал расходиться. Каждый боец шел домой с винчестером. Таков был приказ Стайна, чтобы отряд находился в постоянной готовности.
Мандриков и Рыбин, которого тоже призвали в отряд, шли рядом. Рыбин вчера вернулся с копей.
— Ну, как там? — спросил Мандриков, когда они остались одни.
— Приуныли шахтеры. Колчаковцы с копей никого не пускают. Только нас, возчиков угля, да и то всякий раз обыскивают. — Рыбин оглянулся. — Булат о вас спрашивал. Говорит, когда листовка новая будет? Что передать? Я завтра поеду к ним.
— Скажи, что скоро сообщим, — Мандриков пожал ему руку. Они разошлись. Едва отошел Рыбин, как с Михаилом Сергеевичем поравнялся Фесенко и насмешливо сказал:
— Слава верным солдатам Колчака и Вильсона!
— Не зубоскаль, а благодари, что вооружили тебя, — весело откликнулся Мандриков. — Вооружили, забыв, что винчестер легко повернуть и в другую сторону.
— Если я убью не того, кого угодно Громову и Стайну, — засмеялся Фесенко, — виноват будет Перепечко: он плохо нас обучает.
Со стороны казалось, что Мандриков и Фесенко беззаботно болтают о каких-то пустяках. Они по-прежнему улыбались, но говорили уже о делах. Фесенко докладывал:
— Учватов все телеграммы принимает сам. С Охотском, Аяном, Петропавловском и Владивостоком условился о часах работы. Книгу записей держит под ключом. На ночь аппаратную закрывает на новый замок, но я уже подобрал ключи.
— Что это даст? — Мандриков хмурился. Целую неделю они лишены информации. Сообщениям, которые вывешивались возле управления, нельзя верить. Колчаковцы переделывали телеграммы. Если судить по сообщениям уездного управления, Красная Армия уже разгромлена, а большевики накануне гибели. «Лгут, сволочи», — выругался про себя Мандриков. И услышал ответ Фесенко:
— Ночью можно пробраться в аппаратную.
— Но ты же говоришь, что Учватов условился о часах работы станций.
— Конечно, наших дальневосточных, — ответил Игнат. — А американские станции днем и ночью передают и принимают. Титов говорит, что ночью может принимать американские передачи. А из них…
— Молодцы! — Мандриков не дал закончить мотористу. — Это же здорово! Когда сможете начать?
— Сегодня ночью, — Фесенко был горд своей сообразительностью. — Утром притащу все записи, что Титов успеет сделать!
— Только осторожно, не попадитесь, — предупредил Мандриков. — Встречаться будем только по ночам или вот так, как сейчас.
…За марширующим отрядом наблюдал в окно управления Август. По его изможденному лицу пробегала усмешка, когда он видел Мандрикова и Фесенко, которые с серьезными лицами старательно выполняли команды Перепечко. Он знал, о чем в эти минуты думают его товарищи. «Комическая ситуация, — подумал Берзин, и его взгляд помрачнел. — А у нас трагическая». Неделю назад его замысел вывезти часть оружия сорвался из-за выступления колчаковцев, введших по существу военное положение.
«Сейчас колчаковцы чуть успокоились, — размышлял Берзин. — Агитаторы у шахтеров не появляются, листовки тоже. Больше откладывать увоз оружия нельзя. Надо это сделать быстрее».
В коридор вошли Громов, американец Стайн, Перепечко и молодой Бирич. Увидев истопника у окна, Громов сказал:
— Завидуете нашим молодцам? Понимаю вас, Хваан, но что поделаешь, если вы больны. Поправитесь — возьмем. Так ведь, господин Перепечко?
— Так точно! — гаркнул Перепечко, и на его тяжелом туповатом лице появилось сомнение. Он смотрел на Августа так, словно приценивался к товару на базаре.
Стайн, узнав о чем разговаривают Громов и Перепечко, покровительственно похлопал Берзина по плечу:
— О! Вы будете солдатом!
— Буду, — кивнул Август с улыбкой, вкладывая в свой ответ особый смысл. Все вошли в кабинет Громова.
Подождав три-четыре минуты, Август тихонько прошел в приемную. У печки лежала охапка дров, которую он умышленно приготовил заранее.
Печка выходила в кабинет Громова. Берзин осторожно открыл ее дверцу и, опустившись на колени, достал нож, словно собирался нащепать для растопки лучины, и стал — прислушиваться к голосам, доносившимся из кабинета. Дверь была неплотно прикрыта, и оттуда отчетливо слышались голоса:
— Такие отряды, мистер Громов, надо создать по всему уезду, — говорил Стайн тоном, не допускающим возражения. — Немедленно. Тогда большевики никогда не появятся в уезде. Стоило нам лишь сделать здесь один решительный шаг, и ваши большевики, ха-ха-ха. — засмеялся… Стайн самодовольно, — исчезли, как дым. Спокойно стало и на копях и тут, в Ново-Мариинске. Где листовки? Где агитаторы? Нет, их! И не будет! Трусишки они.
Берзин крепко сжал, нож и резко глубоко вогнал лезвие в полено. «Трусишки? — Август почувствовал, как в нем закипала ненависть. — Поторопились дать оценку, мистер Стайн».
Он продолжал внимательно слушать разговоры в кабинете. Стайн отдавал распоряжения:
— Вам надо поймать хоть одного агитатора и повесить или расстрелять на глазах у всех. Хорошим уроком будет.
— Поймаем, — пообещал Перепечко.
— Я еду в тундру, — сказал Стайн. — Я должен лично посмотреть, как будут создаваться отряды.
«Тем лучше для нас», — подумал Берзин.
— О, конечно, — неуверенно сказал Громов, но Стайн продолжал:
— Надеюсь, что в Ново-Мариинске и на копях будет порядок?
— О, да, да! — послышался лакейско-угодливый голос Громова.
— Я не все сказал. Мистер Перепечко будет тут командиром. Он отвечает за порядок, — продолжал Стайн.
— Слушаюсь! — было слышно, как Перепечко вскочил со стула. — Я им, сукиным сынам, покажу большевизм!
— Вы настоящий офицер, — похвалил Сэм.
— Рад стараться! — гаркнул Перепечко.
— Кто будет бунтовать — расстрел! Кто плохо слушается — тюрьма! — приказал Стайн.
— Будьте спокойны, мистер Стайн, — заверил Громов. — Я помню ваши советы!
— Я беру с собой мистера Бирича, — сказал Стайн. — Мне надо еще одного офицера.
— Я бы предложил вам господина Струкова, — сказал Громов спокойно и с какой-то настойчивостью.
— Начальника милиции?
— Да, именно его, — подчеркнул Громов. — Вы Удивлены? Господин Струков должен познакомиться с уездом и проверить, как соблюдается порядок.
— Я согласен. — Стайн но-своему понял рекомендацию Громова. — Здесь уже спокойно. Струков может ехать со мной…
Никто в кабинете не знал, как их решение обрадовало Берзина.
Поговорив еще десяток минут, колчаковцы стали собираться уходить. Берзин быстро прикрыл дверцу печки и выскользнул в коридор. Когда Громов и его спутники проходили мимо него, Берзин старательно щепал лучину.
…Глубокой ночью, когда Ново-Мариинск спал и только ледяной ветер с океана летел над ним да редкие звезды холодно смотрели в разрывы туч, к радиостанции осторожно подошли два человека. Это были Фесенко и Титов. Игнат ловко открыл внутренний замок и приоткрыл дверь. Радисты проскользнули в темную щель и, не зажигая света, быстро прошли к двери аппаратной. На ней висел новый большой замок, который навесил Учватов.
Нащупав его рукой, Игнат похлопал по нему ладонью.
— Открой, дружок, свой роток.
— Тише, — остановил его Титов. Он не мог унять охватившую нервную дрожь. Нервы были напряжены как никогда, и, хотя Василий Никитович знал, что они на радиостанции одни и их никто не видит и не слышит за толстыми бетонными стенами, каждый шорох казался ему шагами приближающихся колчаковцев, а голос Фесенко звучал слишком громко. Послышались два металлических щелчка.
— Прошу вас, — Игнат за своей веселостью скрывал волнение.
Они оказались в аппаратной. Титов привычными движениями быстро включил рычажки, повернул лимбы, надел наушники.
Ему стало жарко. Как-то сразу взмокла рубашка, пот градом катился по лбу. Титов, ожидая, когда аппаратура нагреется, несколько раз рукавом вытер лоб. Рядом шумно дышал Фесенко. Он нетерпеливо спрашивал:
— Ну как? Слышно что-нибудь?
Титов медленно поворачивал ручки настройки. В наушниках стоял привычный фон — слышался треск, посвистывание, позывные какого-то японского корабля, кажется военного, затем забили стремительно наплывшие звуки нескольких мощных американских станций. Передачи путались, и Титов ничего не мог разобрать. Он оторвался от этой сумятицы звуков и наконец сквозь треск электрических разрядов выловил деловитый ритм одной американской станции. Это работал радиотелеграфист Сан-Франциско. Он передавал бесконечные цифры. Они оказались ценами на акции на мексиканскую нефть. Жалея о потерянном времени, Титов продолжал поиски. Слух его был обострен, ощущение опасности отступило, и теперь Титов как бы сам летел по че