В противоречивых размышлениях Парфентьев подъехал к фактории, двери которой были растворены. Парфентьев спрыгнул с нарты:
— Лампе!
Приказчик откуда-то из глубины склада лениво откликнулся:
— Лампе есть тут.
— Я тебе из Марково два тюка шкурок притащил, — громко говорил Парфентьев, — Мартинсон прислал.
— Кто? — раздался за спиной голос, не принадлежащий Лампе. Парфентьев обернулся и увидел подходившего Свенсона. Каюр низко закланялся. Олаф по-приятельски поздоровался и спросил:
— Так это Мартинсон прислал, — он указал на тюки.
— И почту еще послал, — Парфентьев вытащил из-за пазухи кухлянки измятый пакет, протянул его Олафу. Парфентьев не видел, как кровь хлынула в лицо Лампе, который молчаливой огромной горой стоял на пороге склада. Свенсон сбросил расшитые рукавицы и с усмешкой произнес, бросив гневный взгляд на Лампе.
— От хозяина у работников нет секретов. — И стал читать письмо. Лицо Свенсона быстро хмурилось. Олаф и раньше догадывался, что его агенты понемногу торгуют для себя. Сейчас же, когда они были пойманы с поличным, Олаф решил их припугнуть. Большого ущерба Мартинсон и Лампе ему пока не нанесли, но аппетит может у них разыграться. Подошел Лампе. Его заплывшие жиром глазки ничего не выражали, но в фигуре появилось что-то виновато-просительное. Свенсон с презрением подумал: «Как старая собака в ожидании удара», но с насмешкой сказал:
— Джон! Тебе посылочка от Мартинсона! Что же не получаешь? Возьми да припрячь получше, чтобы… как это пишет твой дружок? — Свенсон взглянул в письмо: — «Наш Олаф-удав не проглотил. Ему же все мало». А вот еще: «Уверен, что продашь этих песцов выгодно. Отобрал лучших».
— Я… мы… — Лампе не находил слов.
— Захлопни глотку, а то простудишь! — крикнул в гневе Свенсон. — Я все понял. Вы обворовываете меня. Сплавляете лучшие меха за моей спиной. Этот мех я забираю. Запишите его в книги. И если еще раз поймаю на воровстве, то… — Олаф сделал многозначительную паузу.
— Не будем больше, — пролепетал Лампе. Он основательно перетрусил. Вспомнились многие жуткие истории, которые связывались с именем Свенсона, да и Лампе сам кое-что знал. Олаф на ветер слов не бросает. Лампе проклинал сейчас и Мартинсона и Парфентьева.
— Идите! Возьмите письмо! Оно адресовано вам! — протянул Олаф письмо приказчику.
Лампе вернулся в склад, проклиная тот час, когда согласился на уговоры Мартинсона.
Свенсон заговорил с Парфентьевым:
— Часто возишь от Мартинсона мех Лампе?
— В первый раз, — чистосердечно признался Парфентьев. Он боязливо посмотрел на Свенсона.
— А другие? — Олаф был доволен, что накрыл Лампе и Мартинсона. Они теперь будут лучше ему служить.
— Не знаю, — развел руками Парфентьев. Глаза Олафа в упор смотрели на него. Парфентьева охватил страх. Он был готов все сказать американцу, что бы тот ни спросил:
— Если врешь, я застрелю тебя. — Олаф хлопнул себя по карману. — Один приехал? Больше никто не возит мех?
— На другой нарте ехал… — «Что я говорю!» — в ужасе подумал Парфентьев и замолчал. Он понял, что выдает Новикова.
Олаф заметил смятение каюра.
— Кто же ехал? Ну? — Свенсон угрожающе надвигался на перепуганного каюра. Парфентьев от страха весь сжался.
— Ты что, не знаешь этого человека? — схватил за плечо каюра Олаф. — А зачем он сюда приехал?
— Я его не знаю. На ярмарке в Марково только видел. Он из Ново-Мариинска… — неожиданно проболтался Парфентьев и понял, что совершил непоправимую ошибку.
— Молодой, худой, светлые волосы? — быстро спросил Свенсон. Он уже догадывался, кто этот незнакомец.
— Старик, — угрюмо сказал Парфентьев.
Олаф был разочарован. Он прекратил расспросы и приказал Парфентьеву перенести тюки с пушниной в склад. Наступила ночь. Каюр, напуганный тем, что проболтался американцу, не находил себе места. Он долго бродил по селу. Наконец мороз и голод загнали его в домик Кабана. В каморке стало еще теснее. Здесь был и Микола Наливай и Оттыргин. Парфентьев подсел к ним, примостился у стены и закурил. Новиков сидел за столом, писал письмо Мандрикову и Берзину. Оно было подробное, обстоятельное. Закончив его, Николай Федорович сделал приписку: «Остаюсь в Усть-Белой. Буду следить за американцами. Если что узнаю важное, то немедленно сообщу».
Зашив письмо нитками, Новиков передал его Оттыргину.
— Возвращайся срочно в Ново-Мариинск, отдай письмо Безрукову или Хваану.
— А ты? — удивился Оттыргин.
— Я остаюсь здесь, — Новиков видел, что Оттыргин огорчен расставанием. Николай Федорович тоже привык к чукче, но, что поделаешь, — так надо. — Поезжай, Отты!
Парфентьев беспокойно шевельнулся. Ему хотелось крикнуть, чтобы и Новиков уезжал немедленно, уезжал с Оттыргиным, потому что о нем уже знает Свенсон. Но Парфентьев молчал, лишь наклонил голову и прятал от товарищей глаза…
До рассвета было еще далеко, когда упряжка Оттыргина скрылась в темноте.
— Дальше не сможем идти, — сказал капитан «Кайры» Антону. — Затрет шхуну льдами и раздавит, как ореховую скорлупу. Антон понял, что надо сходить на берег и пробираться как-то дальше на север.
Он хотел спросить капитана, а как же они будут добираться дальше, но промолчал. Капитан с уважением посмотрел на Антона. Ему нравился Мохов своей сдержанностью. Старый моряк сказал:
— Товарищ Роман предвидел возможность появления льдов… — он сделал паузу и продолжал: — Мы условились, что в случае необходимости я высажу вас в бухте Старого Монаха.
Антон вопросительно поднял на него глаза.
— На картах нет этой бухты. Мала она, да и малоизвестна. Мы сами дали такое название. Там есть маленькое селение камчадалов.
— Хорошо, высаживайте, — спокойно произнес Антон. — Я пойду собираться.
В сумерки «Кайра» вошла в маленькую бухточку, посредине которой поднимался кекур — высокий каменный столб, похожий на силуэт бородатого монаха в капюшоне и с сумой за плечами. Антон и Наташа в сопровождении капитана с большим трудом, между льдин на шлюпке переправились на берег. Здесь, под защитой высоких скал, стояло несколько сложенных из плавника хижин. Два десятка жителей селения встретили капитана, Антона и Наташу как старых знакомых.
— Это хорошие люди, — сказал капитан Антону, знакомя его с низкорослым камчадалом. — Они вам помогут. Верно, Василь?
— А цо? — дружелюбно ответил камчадал. — Свой целовек — помочь надо!
Утром «Кайра» ушла, а камчадал Василий со своим сыном повез Наташу и Антона на нартах от берега. Почти два месяца они были в дороге. Ехали то на собаках, то на оленях. В домик Клещина они постучали, когда там укладывались спать. Дорогу им показал Куркутский. Так повелось, что, когда из тундры ночью приезжали упряжки, они направлялись к школе, и учитель там устраивал людей, поил чаем. Измученные, с обмороженными лицами Антон и Наташа едва сидели. Теперь, когда кончилась дорога и щель была достигнута, у них иссякли последние силы, Антон сразу же спросил учителя:
— Не знаете, господин, живет ли в поселке гражданин по фамилии Безруков. Звать его Сергей Евстафьевич.
— Да, есть. Живет тут недалеко.
— Проводите нас к нему, — вскочил на ноги. Антон.
— Сейчас уже поздно… — начал Куркутский, но Антон повторил: — Проводите, сейчас… Безруков мой друг. Он будет рад.
Антон не ошибся. Мандриков и Берзин радостно встретили посланцев товарища Романа, Они с уважением смотрели на товарищей, которые совершили больше, чем героический подвиг, добравшись зимой в Ново-Мариинск.
Жадно слушали Антона и его подругу товарищи, Засыпали вопросами, пока наконец не вспомнили, как измучены дорогой их гости.
— Спать, отдыхать, есть как можно больше, — прекратил все расспросы Мандриков. — Оставайтесь Здесь, а мы пойдем к товарищам.
— Идите, идите, — поторопила Мандрикова и Берзина жена Клещина, обычно тихая, застенчивая. — Наговоритесь еще. А им и помыться надо и отдохнуть.
Уже на плите грелась вода, что-то шипело на сковородке, пахло ароматом свежего кофе.
Выйдя на ночную улицу, Берзин сказал:
— Эту девушку я знаю. Она приходила к Новикову справляться об Антоне, когда его колчаковцы схватили.
— Бедный Николай Федорович, — произнес Михаил Сергеевич. — Как ему сказать…
Слишком тяжелой была весть, которую привезли Антон и Наташа: жена Новикова убита в колчаковском застенке.
С каждым днем товарищи все нетерпеливее ждали приезда Новикова. Это было крайне необходимо. В письме товарища Романа, которое привез Антон, говорилось о решении Дальневосточного подпольного комитета партии усилить подготовку К восстанию против колчаковцев. Роман не указывал точного срока, но из письма было ясно, что восстание намечается на конец января или начало февраля будущего года.
— У нас все будет готово к этому сроку. Как ты думаешь, Август? — взволнованно рассуждал Мандриков.
— Дальше ждать невозможно, — Берзин говорил медленно, но внутри у него все кипело. — Громов, Суздалев, Толстихин, милиционеры обнаглели. Грабят чукчей, издеваются над шахтерами, держат впроголодь. Говорят, что нет продуктов, надо экономить, а так ли? Посмотреть бы в складах коммерсантов.
— Придется. — Тон у Мандрикова был грозный. — Не позволим морить людей голодом.
— А власть здесь установим советскую, — решительно сказал Берзин. — Поднимем красный флаг!
— Да, поднимем красный флаг, — торжественно повторил Мандриков.
Они шагали в ногу, словно видели в темноте, как над Ново-Мариинском развевается красное знамя. Письмо товарища Романа вызвало и радость, и волнение, и дало еще большую уверенность и силы. Партия помнит о них, помогает им, уверена в них.
Они пришли к учителю. Куркутский подбросил угля в печку и занялся приготовлением чая. Мандриков еще раз прочитал письмо товарища Романа. Он отчетливо произносил каждое предложение. Товарищи внимательно слушали.
— Это приказ, его надо выполнять, — первым заговорил Берзин, когда Мандриков отложил в сторону письмо. — Нельзя давать колчаковцам, вернее американцам, времени на укрепление отрядов.