— Подожди, сейчас выйдем… — шепнула та.
Ужин подходил к концу. В столовую робко вошла кухарка и сказала Громову:
— Вас там один человек спрашивает.
— Кто? — Громов не поднимался со стула.
— А кто же его знает, — пожала плечами кухарка. — Вас или их, — она указала на спящего Перепечко.
— Хорошо, иду. — Громов посмотрел на часы. Была уже полночь… Наверное, кто-то из милиционеров.
Громов вышел на кухню и увидел человека с забинтованным лицом.
— Я Рыбин, я пришел сказать господину Перепечко, как он мне велел… — начал Рыбин боязливо. Громов наконец понял, кто стоял перед ним, и поторопил:
— Говорите быстрее. — Ему было неприятно видеть Рыбина.
— Ко мне приходил Безруков и вчера, и сегодня, говорил, что в январе какой-то переворот будет. Вот оружие мне дал и сказал, что у всех есть, ну, значит, у большевиков.
— Где оружие, какое? — Громова опять охватил страх: большевики готовятся захватить власть. Он не помнил, как взял револьвер и отпустил Рыбина, как вошел с револьвером в столовую. Только тут он пришел в себя.
Увидев у него в руках оружие, все вскочили с мест. Жена Громова вскрикнула:
— Убери! — и тут же ладонью зажала себе рот.
— Господа! — Громов говорил деревянным голосом. — Сейчас стало известно, что большевики готовят заговор и вооружаются. — Он посмотрел на револьвер и положил его на стол. — Близкой опасности нет, и мы ее не допустим. Мы примем решительные меры, чтобы в корне уничтожить здесь большевистскую заразу. Господин Учватов, вы сможете сейчас передать радиограмму в Петропавловск?
— Да, конечно, — подбежал к Громову начальник радиостанции. — Я сейчас же… немедленно-с…
— Радиограмма совершенно секретна. Извините, господа!
Они прошли в кабинет Громова, и через несколько минут Учватов, ни с кем не прощаясь, убежал на радиостанцию. Все были взволнованы, забыли об ужине.
— Может быть, арестуем сейчас этого Безрукова? — спросил Суздалев начальника уезда.
Елена вздрогнула. Громов с досадой посмотрел на спящего Перепечко и возразил судье:
— Нет. Дождемся ответа от господина Червлянского. Времени у нас достаточно, чтобы расправиться с большевиками. Они же собираются выступать в январе. Смутьяны получат по заслугам. А теперь, господа, прошу всех к столу. Поднимем бокалы за нашу победу!
Громов почувствовал себя сильным и смелым. Зашумели его гости, опорожнили бокалы, но прежнее веселое настроение не возвращалось, и гости вскоре стали расходиться.
Елена Дмитриевна и Нина Георгиевна ушли раньше старого Бирича и почти бегом направились к дому Клещина. Елена, оставив в стороне Нину, подошла к двери. Узнав от жены шахтера, что Мандрикова нет, она медленно вернулась к Нине:
— Нет его…
Женщины побрели по темному Ново-Мариинску. Ветер дул порывами, предвещая близкую пургу.
Глава двенадцатая
Елена Дмитриевна мучилась всю ночь. Страх за Мандрикова, за их счастье, за мечты и надежды не давал ей покоя. Она не ложилась спать, металась по комнате, ждала утра. Не раз Елена подбегала к часам и всматривалась в равнодушный циферблат, по которому очень медленно ползли стрелки, Забыв о том, что в ее пальцах тлеет спичка, женщина смотрела на часы, пока огонь болью не напоминал о себе.
Елена бросала обгорелую спичку на ковер и снова ходила из угла в угол, ложилась на кровать, чтобы тут же вскочить. Где же вечером был Безруков? У кого он мог так поздно задержаться? К тревоге добавилась еще неосознанная ревность. Чернец пересекла темную комнату и остановилась перед иконой, под которой светилась лампадка. Лик святого нельзя было рассмотреть, но Елене казалось, что она встретилась с его глазами и прошептала страстно:
— Боже! Я же люблю его! Слышишь меня?
Старый Бирич крепко спал, не подозревая о ее мучениях. У двери нервно пошевеливался Блэк. Умному животному передалось волнение хозяйки. Елена опасалась, что колчаковцы все же арестуют Мандрикова.
Елена пошарила в ночном столике, рука нащупала холодный металл браунинга. Женщина то садилась на кровать, то подолгу стойла у окна. Наконец, за стеклом, покрытым бельм бархатом изморози, стало светлее. Она осторожно вышла с собакой из дому и бегом бросилась по узкой тропинке к реке.
Ново-Мариинск лежал в утренней тиши. Сегодня воскресенье, и жители поднимутся, поздно. Она быстро перешла речку и оказалась около хибарки Клещина. Женщина нервно, с тревогой оглянулась. Нет, никто не следит за ней. Она постучала в дверь сперва осторожно, робко, а затем часто, громко, тревожно.
— Кто там? — откликнулся заспанный женский голос.
— Сергей Евстафьевич дома? — во рту у Елены пересохло, она едва говорила.
— Входите, — предложила жена Клещина и открыла дверь.
Елена, приказав Блэку ждать, почти вбежала в низенькую комнату. Мандриков, утиравшийся полотенцем, удивленно воскликнул:
— Лена!
— Сережа, я! — не обращая внимания на поднявшего с подушки голову Берзина и хозяев дома, она бросилась к Мандрикову, обняла, прижалась к его груди и заплакала. — Сережа… Сережа. Беги…
Михаил Сергеевич растерялся. Слишком неожиданным было появление Елены и ее странное поведение. Все молчали. Елена Дмитриевна несколько успокоилась, чувствуя на своих плечах сильные и ласковые руки Мандрикова, Она подняла мокрое от слез лицо, виновато улыбнулась:
— Простите, что я так…
— Что произошло? — участливо спросил Мандриков, заметив, какое усталое, измученное лицо у женщины. — Что случилось?
Елена рассказала все, что услышала в доме Громова, и закончила:
— Они ждут от Червлянского ответа. Вам надо бежать. В Америку. Я куплю нарты… Я тоже…
— Подожди, — остановил ее Мандриков. Взгляды их встретились, и она скорее почувствовала, чем увидела, что Михаил Сергеевич сейчас думает не о ней, а о чем-то другом, важном, но далеком от нее. У Елены сжалось сердце, и она испуганно воскликнула:
— Ты уедешь без меня?
— Что? — оторвался от своих дум Мандриков и, поняв, о чем она спрашивает, сказал. — Всегда буду с тобой. Но ты сейчас должна идти домой. Я тебя провожу.
Она покорно направилась к выходу, провожаемая взглядами Берзина и Клещина. В домике стало тревожно. «Что же радировал Громов Червлянскому?» — думал Август.
Выйдя с Еленой на улицу, Мандриков спросил:
— Ты правду сказала?
— Сережа! — отшатнулась в обиде Елена. — Да как ты можешь мне не верить? Я же твоя…
— Верю, — Михаил Сергеевич привлек ее к себе и крепко поцеловал, — Верю! Только мы не будем убегать в Америку. Там чужбина, а наша с тобой родина здесь. Это наша земля, и мы должны жить на ней!
— Как же так! — Елена смотрела на Мандрикова испуганно. — Громов…
— Мы хозяева, а не Громов. — Мандриков, снова обняв Елену, сказал требовательно: — Иди домой.
— Возьми. — Она вынула из кармана шубки браунинг. — Возьми.
— У меня есть. — Михаил Сергеевич был тронут ее заботой. — Это держи при себе и не давай себя в обиду. Ну, дорогая, до вечера…
Берзин и Клещин были уже одеты, когда Мандриков, проводив Елену, вернулся в дом.
— Что будем делать? Может быть, Елена ошиблась? — первым спросил Клещин.
— А может быть, ее… — Берзин посмотрел на Мандрикова.
— Хочешь сказать — подослали? Нет! Она говорит правду, — с уверенностью ответил Мандриков.
Скрипнула наружная дверь, вошел Титов. Он запыхался, шуба была расстегнута, лицо раскраснелось.
— В полночь Учватов передавал в Петропавловск радиограмму. Текст ее в книгу отправления не занесен. Есть только запись, что телеграмма отправлена Червлянскому. Сейчас я принял радиограмму из Петропавловска. Наверное, ответ. — Титов протянул Мандрикову листок с текстом телеграммы.
— О нас? — спросил Берзин.
— Да, кажется. — Мандриков вслух прочитал: «В случае выступления большевиков объявите в уезде осадное положение. Не стесняйтесь расстрелами. Червлянский».
— Кто-то нас предал! — тихо сказал Клещин. — У нас все может сорваться! Пока мы здесь сидим, Громов…
— Не паникуй, — остановил его Мандриков. — Громов не сделает ни шагу, пока не получит ответа от Червлянского.
— Ответ же есть, — недоумевал Клещин, указал на бланк радиограммы, которую все еще держал Мандриков.
— О нем никто, кроме нас, не знает, — пояснил Титов. — Учватова еще не было на радиостанции.
— И пока никто из колчаковцев не должен узнать, — добавил Мандриков. — Мы должны сейчас же принять решение…
— Не будем терять времени. Вы, Василий Никитович, — обратился Берзин к Титову, — возвращайтесь на радиостанцию, следите за всеми передачами. Ответ Червлянского держите в секрете. Фесенко передайте, чтобы немедленно шел к Волтеру и по пути прихватил Куркутского.
Август и Мандриков с Клещиным вышли на улицу. Воскресный Ново-Мариинск только просыпался.
— Тебе же на склад надо. Сегодня торговый день, — напомнил Август. — Воскресенье…
Мандриков махнул рукой:
— Обойдутся без меня. — Он попросил Клещина: — Сходи в склад. Скажи заведующему, что я заболел.
Шахтер исполнил его просьбу и нагнал Берзина и Мандрикова у домика Аренса…
В маленькой комнатушке Волтера было шумно и многолюдно. У открытой дверцы плиты на корточках сидел Семен Гринчук и подкладывал в огонь куски угля. Его бледное лицо в отсвете пламени казалось бронзовым. Булат склонился над сковородкой, на которой жарилась и брызгала жиром оленина. Волтер, щурясь от дыма зажатой в зубах папиросы, охотничьим ножом открывал банку сгущенного молока.
Булат повернул голову от плиты и весело сказал вошедшим:
— Вовремя поспели. Оленина готова!
Он поставил на стол огромную сковороду с мясом и подцепил вилкой большой кусок:
— Это тебе, Август. Ешь больше оленины и Станешь богатырем.
— Завтрак придется отложить, — сказал Мандриков, и рука Булата с ломтем мяса застыла в воздухе. Все уставились на Мандрикова. Голос его звучал необычно.
— В чем дело?
— Товарищи! — Мандриков произнес это слово негромко, но взволнованно, с огромной внутренней силой, и в комнате стало необыкновенно тихо. Все почувствовали, что произошло что-то важное.