И хлеб отдай, и под пули иди
В сентябре 1918 года, после усиления деятельности комбедов, отмечаются постоянные конфликты крестьян с новоявленной властью. И основными причинами их были как продолжающиеся реквизиции продовольствия, учет нового урожая для последующего грабежа, так и начало призывной кампании: для войны с белыми армиями добровольцев уже не хватало.
Помимо более-менее крупных выступлений и восстаний, о которых речь пойдет ниже, практически ежедневно происходили мелкие стычки и конфликты с властью, сведения о которых слабо отложились в источниках. Зачастую это одно-два общих, а то и «глухих» упоминания, нередко без даты и каких-то деталей. Тем не менее для понимания общей ситуации эти сведения очень важны.
В Поведской волости Новоторжского уезда пытались то ли избить, то ли убить председателя комбеда. В Могочской волости Краснохолмского уезда было выступление против комбеда[92].
14 октября в Делединской волости Краснохолмского уезда во время Покровского праздника был избит толпой член комиссии по учету хлеба Степан Рубчиков, проявивший особую активность в наложении штрафов на земляков. Уездная ЧК завела дело[93].
В конце октября в Грузинской волости Новоторжского уезда произошли волнения при учете хлеба, три активных участника были арестованы[94]. В Сукромленской волости того же уезда в конце октября были столкновения крестьян из-за учета хлеба и наложения контрибуций, избит прибывший сюда комиссар из Прямухинской волости, время от времени поджигали дворы наиболее активных комбедовцев. Здесь же во время празднования годовщины революции было избито несколько коммунистов, после чего неугомонный председатель уездной ЧК Клюев вновь устраивал массовые порки[95]. Интересные события 24 ноября произошли в Прямухинской волости. Из-за повышенного обложения зажиточных крестьян во время митинга был выдвинут лозунг «Учредительное собрание и свобода торговли». Выступления не произошло, на митинге отобрали несколько револьверов, потом прошли аресты[96].
В середине октября было выступление против учета хлеба в Лесоклинской волости Бежецкого уезда. В волость был направлен отряд из двадцати человек с задачей организовать учет, арестовать зачинщиков, наложить на волость контрибуцию. Также 13 октября в этом уезде в селе Михайлова Гора Филипповской волости был разогнан комбед, восстановленный потом отрядом из Бежецка. В октябре – ноябре произошли выступления против комбедов в Пореченской, Теблешской волостях. В начале ноября в Заручьевской волости во время выборов на уездный съезд советов начались волнения, были избиты коммунисты. Во время подавления выступления были убиты три крестьянина. Тем не менее уже 24 ноября здесь же был разогнан комбед, избиты коммунисты, обстрелян отряд из Бежецка. При подавлении восстания было убито четверо крестьян, двое ранены. В уезде в связи с многочисленными выступлениями осенью вводилось осадное положение[97].
Несколько выступлений, связанных с учетом хлеба и скота, произошло в Осташковском уезде. В ноябре в Синцовской волости было столкновение с учетной комиссией в деревне Лопатино, на которую по решению волостного комбеда был наложен штраф в 10 тысяч рублей. В деревне Испол Ветложской волости 10 ноября жители категорически отказались сдавать излишки, говорили: «Тогда хлеб получите, когда нас убьете». При этом общество соглашалось снабжать своих бедняков. Тем не менее в деревню был введен отряд, проведены реквизиции. В итоге тех же крестьян, у которых реквизировали хлеб, обеспечивали из общественного амбара[98].
7 ноября в Зубцовском уезде Раковской волости произошло выступление призывников во время празднования годовщины революции. Агитатора они слушать отказались, кричали, что их отправляют воевать за Германию, порвали советские флаги, возмущались тем, что во время обучения не получают красноармейский паек. Ночью нескольких человек арестовали, требовали признать себя виновными в контрреволюционном выступлении, грозили расстрелом. Дело было закрыто только в августе 1920 года[99].
17 ноября в Новинской волости Осташковского уезда во время собрания были избиты члены волостного комбеда за злоупотребления. Крестьяне переизбрали комитет и учетную комиссию[100].
10 ноября член комбеда Никольской волости Тверского уезда В. Быстрыкин после попойки был зарублен топором[101]. Насколько это было связано с его революционной деятельностью – неизвестно. 17 ноября на собрании в Новинской волости того же уезда крестьяне обвинили местных комитетчиков в неправильных действиях и злоупотреблениях. Был избит весь комбед[102]. В первой половине декабря в Толмачевской волости было столкновение с комиссией по учету хлеба и скота[103].
16 ноября в Городищенской волости Тверского уезда жители отказались выводить лошадей для воинского учета, не стали слушать агитацию членов комбеда и исполкома и разошлись. Местные советские деятели ввели осадное положение, вызвали из Твери отряд уездной ЧК во главе с неким Карасевым, который арестовал четырех человек (еще четверо не стали дожидаться ареста и сбежали) и пригрозил неподчиняющимся всеми мерами революционного воздействия, вплоть до расстрела. После чего учет состоялся[104]. Тверской уком РКП(б) сообщал, что в уезде в связи с мобилизацией в ноябре были волнения в двух волостях, которые прекращены агитационным путем, а зачинщики арестованы ЧК[105].
В Юрьевской волости 26 ноября инструкторы из Красного Холма Симаков и Арсеньев организовали собрание комбедов по итогам ревизии волисполкома и для организации большевистской ячейки. Но на него пришло немало народа. При докладе о сокращении норм зерна на корм скоту в связи с проведением учета хлеба начались крики протеста. При этом заведующий волостным земельным отделом Малышев заявил, что скот не протянет ног, если его оставить без хлеба. Инструктор Арсеньев, который попытался записывать разбушевавшихся участников собрания, вызвал бурю негодования, народ начал кричать: «Не дадим арестовывать своих!» В итоге под давлением собравшихся была принята резолюция, что волость не позволит организовать ссыпной пункт.
В волость 1 декабря прибыл отряд ЧК, но в деревне Васильевская посланных для арестов красноармейцев избили (называли их не иначе как «продажная шкура» и «наемная шкура»), отправили гонцов за помощью. Но по телеграфу о происшествии сообщили командиру отряда Рубину, который спешно прибыл к месту событий, арестовал пятнадцать человек. С волости был собран штраф в 10 245 рублей[106].
23 ноября в Грылевской волости Осташковского уезда были волнения после снятия иконы в исполкоме. Местные совслужащие не придумали ничего лучше, как поместить ее в арестантскую. Интересно, что волнения начались по этому поводу, но во время сбора по регистрации для военного учета. Под давлением толпы председатель исполкома был вынужден икону вернуть, а советские плакаты убрали. Интересно, что решение о возвращении было принято всеобщим голосованием. Местная ЧК завела дело о контрреволюции[107].
5 сентября в Поддубскую волость прибыл реквизиционный отряд из Вышнего Волочка, который собрал митинг с агитацией о сборе хлеба для голодающих рабочих. Крестьяне потребовали сдать оружие, на что, разумеется, отряд не согласился. Собрание шло 5 часов, но закончилось ничем. 6 сентября (в целом ряде воспоминаний и краеведческих работ ошибочно говорится про август) в Лугининской и Поддубской волостях произошли столкновения: был избит председатель земельного комитета Ратаев, разоружен красноармейский отряд из шести человек. Движение было прекращено отрядом из Вышнего Волочка. На Лугининскую волость был наложен штраф в 100 тысяч рублей и 2 тысячи пудов муки, на Поддубскую – 50 тысяч рублей и 1 тысячу пудов. Срок внесения штрафов был очень жестким – до 11 сентября, а чтобы он соблюдался, взяли заложников. Волости остались на голодном пайке, были вынуждены отправить ходоков искать правду в Москве[108].
4 ноября в Ясеновичской волости (летом 1919 года – центр крупнейшего восстания в губернии) прошло межволостное собрание, на котором крестьяне решили не проводить учет лошадей[109].
В Раевской волости 29 октября начался конфликт между населением и комбедом из-за изъятий хлеба, спровоцированный прибытием продотряда. Отряд был разоружен, избиты инструктор и советские работники, комбед и заодно волисполком разоружены и разогнаны. У повстанцев имелось обычное для таких случаев оружие – винтовки, револьверы, охотничьи ружья. Выступление произошло во время работы 6-го уездного съезда советов. Вышневолоцкий ВРК отправил в волость вооруженный отряд (сорок пять человек) во главе с военкомом Кузнецовым и начальником милиции Васюком, власть была восстановлена, арестовано тридцать семь человек (в начале декабря под арестом оставалось восемь человек, остальных ЧК выпустила), наложена контрибуция в 50 тысяч рублей, затем увеличенная до 200 тысяч. Полный порядок в волости был восстановлен к 5 ноября[110].
В Парьевской волости того же уезда в первых числах ноября было выступление из-за недовольства хлебной монополией, спровоцированное приездом продовольственно-реквизиционного отряда (несколько человек). Крестьяне пытались его выгнать, разогнали волостной совет (до этого были неоднократно столкновения противников и сторонников совета, волостного военкома Соколова называли жандармом и пытались убить, но после начала учета хлеба, как пишет тот самый Соколов в воспоминаниях, против власти были и бедняки, и богатеи). Совет был восстановлен отрядом из тридцати бойцов под командованием все того же Васюка, арестовано одиннадцать человек, устраивались массовые порки крестьян. Была наложена контрибуция в 50 тысяч рублей (по другим данным, 75), хотя первоначально предлагалось 200 тысяч и крестьяне были благодарны за то, что их «помиловали». Полный порядок в волости был восстановлен к 9 ноября[111].
Есть сведения о наложении штрафа в 200 тысяч на Спировскую волость того же уезда 11 ноября 1918 года за контрреволюционное выступление и об арестах его зачинщиков[112].
В Байгоровской волости Старицкого уезда проведение декретов шло ни шатко ни валко. Уисполком это не устраивало, и около 10 ноября был избран новый председатель совета и комбеда Иван Большаков. Вместе со старшим милиционером Дмитрием Дорофеевым они рьяно взялись проводить учет хлеба. Уже через несколько дней это вызвало сильное недовольство крестьян, и 15 ноября к дому Дорофеева пришла толпа, были крики с угрозами убийства, но этим все и ограничилось[113].
В ноябре в Старицком уезде был целый ряд мелких вспышек недовольства. В Киселевской волости 11 ноября произошло выступление из-за мобилизации в армию и учета лошадей, также были требования возвратить преподавание в школах Закона Божьего и вернуть в них иконы. До этого здесь отказались платить чрезвычайный налог в 65 тысяч рублей. Было введено осадное положение, уездный чрезвычайный отряд без столкновений занял волостной центр. На волость наложили рекордный штраф в 1,5 миллиона рублей. 25 ноября на собрании комбедов было решено собрать его с «кулаков и богатеев» в три дня, под угрозой суда по условиям осадного положения[114].
В Панафидинской и Прасковьинской волостях в годовщину революции были волнения среди обучающихся во всевобуче. Требовали красноармейского пайка и выдачи обмундирования. Оба выступления были ликвидированы местными коммунистами путем агитации, зачинщики позже арестованы ЧК[115].
В Татарковской волости произошли вспышки из-за продовольственной политики, а также действий уездного комиссара труда Комчатного. Дальше недовольства дело не шло, после агитации все успокаивалось. Тем не менее чекисты проводили аресты[116].
8 ноября в Страшевической волости были избиты коммунисты, местная ячейка запросила отряд из Старицы[117].
15 ноября на общем собрании старицких коммунистов была доложена информация о возможных восстаниях в Иверовской и соседних волостях. Судя по некоторым данным, недовольство было связано с действиями чекистов при изъятии продуктов на железнодорожных станциях. Большевики решили вооружить всех членов партии и создать отряд, а вот беспартийных милиционеров, напротив, разоружить (кроме проявивших себя при подавлении молодотудского восстания). Из волостного всевобуча оружие постановили изъять, направить агитаторов, а заодно сменить беспартийного военкома. Всех подстрекающих к восстанию – расстреливать на месте[118].
В деревне Дубово Печетовской волости Кимрского уезда 7 октября на общем собрании обсуждались самые рутинные вопросы – учет хлеба и скота, обложение чрезвычайным налогом, ремонт мостов, а также о методах работы некоторых комбедовцев, в частности Акима Кулагина. В ответ последний послал собравшихся матом. Поднялся шум, несмотря на попытки председателя комбеда Вагина навести порядок, собравшиеся кричали: «Вон из-за стола!», «Довольно мазурикам здесь сидеть!» – и попытались избить членов комбеда, но на их защиту встали обучающиеся во всевобуче, и драки не произошло.
Комбедовцы, конечно, попытались придать этому событию контрреволюционное звучание, потребовали вооружить их и провести аресты (в виновных записали сидящих на первых рядах). Местный военком даже арестовал Акима Монахова, которого местные советские деятели считали контрреволюционером, а его сына Алексея ранее расстреляли за антисоветскую агитацию. Следствие вела местная ЧК, несколько человек были арестованы, но уже 21 октября выпущены на поруки. Однако дело не было закрыто, в 1920 году следственный комитет Тверского окружного суда вновь допрашивал основных обвиняемых (Егор Монахов, Аким Монахов, Матвей Лапин, Василий Уткин), которые себя виновными не признали. И только в 1922 году по инициативе судебного следователя Кимрского уезда выступление было признано не контрреволюционным, а дело закрыто губернским судом 21 августа[119].
В Застолбской волости Тверского уезда 27 октября среди мобилизованных поднялся ропот. Часть населения также была недовольна учетом лошадей. На следующий день в волостном центре собралось до четырехсот человек, требовали по 50 рублей подъемных, продовольственного пайка на всех мобилизованных, а заодно и перевыборов волостного совета, который якобы действует самовластно, без ведома и распоряжения уездной и более высокой власти. Местные коммунисты оказались решительными: после попыток агитации открыли огонь по толпе, два человека были убиты и один ранен, народ разбежался, зачинщики скрылись.
18 ноября такое же выступление произошло в Городецкой волости, но здесь обошлось без стрельбы, коммунисты уговорили толпу разойтись, позже наиболее активно кричавшие были арестованы уездной ЧК[120].
Краснохолмский краевед Петропавловский упоминает о выступлении в Путиловской волости, но никаких иных сведений о нем не приводит[121].
В Кашинском уезде в сентябре 1918 года в ряде деревень Подберезовской волости отказывались создавать комбеды, за что на сельсоветы были наложены штрафы. В Лавровской области в октябре 1918 года был арестован весь волисполком, отказавшийся организовывать комбед «за ненадобностью». В Кобылинской волости произошло какое-то движение против организации комбедов в бывшей Петровской пустыни Сретенского монастыря, на ликвидацию которого направлялись чекистские отряды[122].
В Бежецком уезде в декабре зафиксированы два небольших выступления: 18 декабря в Филипповской волости и 21-го в Толмачевской (в последнем случае был арестован священник Воскресенский)[123].
Все эти мелкие стычки говорят об одном – всеобщем недовольстве населения, кроме имеющих возможность грабить-реквизировать, существующей ситуацией. И нередко это недовольство выливалось в крупные восстания.
За свое добро
Сентябрь 1918 года – эпоха начала красного террора. Любое выступление до конца года, когда закончилось время комбедов, подавлялось с особой жестокостью. Даже если оно никак не угрожало существованию власти.
В это время продразверстки еще не было, но изъятия хлеба под флагом комбедов происходили повсеместно. При этом власть придумала новый способ изъятия «излишков», которые вдруг появились на скудной тверской земле. С крестьян стали брать часть муки за помол зерна. При этом молоть можно было только на строго определенных мельницах, где ставились контролеры из числа комбедовцев, а прочие просто закрывали. Понятно, что крестьяне от такой «заботы» власти были не в восторге.
10 августа в Бубновскую волость от Зубцовского уездного исполкома был командирован Гавриил Виноградов для организации комбеда, учета хлеба и организации его уборки в бывших помещичьих имениях (в частности, в деревне Бурцево, где была создана коммуна) и снабжения бедноты. Работа шла ни шатко ни валко, сведения для учета давали не все деревни. Тогда Виноградов решил самостоятельно определять размеры излишков. На деревню Казаркино было разверстано 400 пудов. Разумеется, крестьяне не согласились и потребовали, чтобы организатор выехал к ним для ознакомления с ситуацией на месте. Надо отметить, что накануне он отправил в Зубцов гонца за красноармейским отрядом, но в городе не смогли ничем помочь (уезд был на военном положении в связи красным террором, отряды постоянно разъезжали по волостям).
3 сентября Виноградов приехал в деревню, осмотрел посевы и заявил, что названная цифра справедлива. Собравшийся народ был возбужден, раздавались крики убить или избить проверяющего, его называли опричником и острожником, а комбедовцев – грабителями и хулиганьем. Характерна фраза, брошенная крестьянами Виноградову: «Ты хлеба нам не сеял, тебя мы и знать не желаем». Но пока что его просто отвели в деревню, где тем временем собралось немало народа (400–500 человек). Виноградов, видя, какой оборот принимает дело, отправил в волость секретаря волостного комбеда Веру Вихореву. Но далеко она не уехала: жители деревни заметили ее отъезд, поймали и избили. По ее показаниям, напавшие говорили: «Весь народ идет против советов и мы тебя выбирали стоять за народ, а ты стоишь за советы…» Разумеется, ее называли б… – якобы спит с членами совета. Лошадь, на которой она ехала, была в свое время конфискована, крестьяне решили вернуть ее хозяину. Также по деревням были и другие реквизиции, например, у зажиточного крестьянина Егора Михеева отобрали тарантас. Неудивительно, что он стал одним из наиболее активных участников выступления[124].
После этого толпа принялась за Виноградова. Сначала от него потребовали освободить двоих арестованных комбедом крестьян (одного за провоз муки, второго за «саботаж»). Позже они были освобождены толпой. Одновременно в соседние деревни отправили верховых – просить о помощи. Тем временем рядом показались рабочие из коммуны в имении Бурцево, толпа набросилась на них и также стала избивать, в том числе и женщин. Избили до такой степени, что некоторых отправили в больницу.
Любопытно, что Виноградову тоже досталось, но в своих показаниях не рискнул назвать никого из нападавших – якобы не знал их в лицо. Зато Вихорева и местные комбедовцы перечислили десятки фамилий. В ходе следствия никто себя виновным в избиениях не признал, все говорили, что были или в поле, или дома, или пришли, когда все закончилось. Интересно, что заводилами называют «молодых ребят» (среди арестованных были молодые люди 17–19 лет, хотя и Виноградову было всего 28 лет)[125].
После этого собравшиеся, прихватив с собой Виноградова, Вихореву и местного активиста Косарева, пошли в Бурцево бить комбедовцев и большевиков, «сносить» комиссаров с мельниц. Сначала в имении Бурцево разогнали «комиссарское гнездо» и кричали, что назавтра разгонят волостной совет, выгнали комиссара (из числа беженцев). Собравшиеся отправили за местными коммунистами гонца, требуя, чтобы они «пришли в имение для того, чтобы выстегать им крапивой задницу, чтобы они не работали на комиссаров». Понятное дело, те не пошли и разбежались (некоторых рабочих коммуны, в том числе женщин, крапивой таки выстегали).
А вечером толпа явилась на мельницу в деревне Зубово и заставила комиссара Петра Нечаева сложить с себя полномочия. Народ кричал, что не желает платить за помол дополнительный сбор (брали 25 копеек с пуда и дополнительно десять в качестве сбора). Спекулятивная цена на пуд ржи тогда составляла 120 рублей. Чековые книжки были сожжены (занимался этим, со слов комиссара, Андрей Иванов), а мельнику заявили, что он теперь хозяин, как и прежде, и приказали брать за помол 25 копеек, после чего разошлись. По некоторым сведениям, Виноградова и иных местных активистов арестовали и держали в погребе[126].
3 сентября жители Бубновской волости решили провести общеволостное собрание. С утра 4 сентября поднялись на колокольню и ударили в набат (об этом договорились накануне в Казаркине). Занятно, что священник, очевидно опасаясь репрессий, немедленно явился в совет и сказал, что разрешения на набат не давал, и даже попросил написать объявление о запрете звона. Не менее любопытно, что туда же вскоре пришли некие люди (свидетели заявляют, что их не знают, скорее всего, это ложь), которые заявили, что народ – хозяин и имеет полное право звонить в колокол без разрешений совета.
На площади у церкви собралось около четырехсот человек. Позже толпа ходила по окрестным деревням, были избиты некоторые коммунисты, комбедовцы (многие сразу после набата и начала схода бежали в Зубцов). Им припоминали всю их работу по учету хлеба, грозили убить, как некого Кабанова (по отдельным показаниям, был ранее убит после самосуда). Как обычно, не все были за такие меры, некоторые даже защищали комбедовцев. Избиения были жестокими – били кольями, ногами до потери сознания, обвиняя в изъятиях хлеба, доносительстве об излишках. Местные запросили помощь из Зубцова, прибыл отряд во главе с военным комиссаром Масловым и начальником уездной милиции Козьминым. Арестовали шестнадцать человек, которых объявили зачинщиками. После недолгого следствия главными виновными признали Егора Михеева и Дмитрия Куприянова, которых тут же расстреляли[127].
Следствие по делу вела уездная ЧК, а после ее ликвидации, судя по всему, никто. В деревнях, как практически всегда после восстаний и выступлений, принимали постановления сходов о хорошем поведении арестованных, неучастии в событиях и готовности обществ взять их на поруки. Уже 18 октября были освобождены одиннадцать человек, а 4 января под залог от 1 до 5 тысяч рублей еще семь из девяти, остававшихся под арестом (дополнительные аресты были проведены 7 сентября). Несколько человек оставались в тюрьме, один из них, Алексей Гусев, 23 ноября 1918 года совершил побег. Судя по всему, суд так и не состоялся, но дело было прекращено Тверским губревтрибуналом только 3 ноября 1920 года по амнистии к очередной годовщине революции[128].
Литвиновских хулиганов расстрелять!
События, случившиеся в октябре 1918 года в Литвиновской волости Кашинского уезда, восстанием назвать сложно. Да, безусловно, в них был элемент антивластного бунта, но не более того. Тем не менее расстрелы последовали и здесь.
Начнем с того, что точную дату событий установить непросто. В заключении уездной ЧК называется 29 октября. Но в общероссийской сводке НКВД о политической ситуации в стране за 14–25 октября говорится про 15 октября[129]. Может, дело в том, что даты учитывались по старому и новому стилю? Но в таком случае разница – 13 дней, а не четырнадцать. Или речь идет о разных событиях? Но нет, другие источники подтверждают, что об одном и том же. Поэтому все же примем дату 15 октября как основную, а погрешность в один день спишем на ошибки переписчиков.
Так что же произошло в Литвинове вечером 15 октября? После трудового дня, посвященного борьбе за дело социализма, заведующий земельным отделом Литвиновского волисполкома Александр Снежков, главный местный комбедовец Петр Соколов и его товарищ Василий Кузнецов собирались идти из исполкома по домам. Слышали советские служащие или нет о движении мобилизованных в соседних уездах Ярославской губернии и что на станции Пищалкино появились некоторые из них – неизвестно. Равно как и то, был ли контакт между ярославскими и местными призывниками, или это выдумки чекистов.
Неожиданно пришли шестеро «рекрутов», которые потребовали от военкома Ивана Житкова выдать оружие. После отказа они самовольно одну винтовку захватили в совете, но П. Соколов у них ее отобрал (один у шестерых!). Парни, видимо, не сильно сопротивлялись, но поинтересовались, есть ли у комбедовца револьвер, и пообещали отнять. После этого инцидента все разошлись[130].
По дороге к селу Богоявленскому, куда отправился председатель волостного комбеда, до полусотни человек во главе с Василием Журавлевым-Лыко, который был вооружен револьвером, попытались поймать защитника прав бедноты. Но тот тоже достал наган и сказал, что готов стрелять. Народ подрастерялся, а их лидер, видимо, применить оружие не решился (хотя есть упоминания о том, что преследовавшие Соколова стреляли – возможно, в воздух). Воспользовавшись замешательством, комбедовец сбежал, дальнейшие попытки поймать его, даже с использованием захваченного тарантаса, успехом не увенчались[131].
Между тем толпа собралась вокруг волостного совета, вернувшимся исполкомовцам и комбедовцам заявили: «Ваша власть отошла», называли их негодяями и потребовали сдать оружие, угрожая разгромом помещения. Тем ничего не оставалось, как подчиниться. Василий Журавлев-Лыко и Василий Лебедев пошли в кладовку и раздали оружие. Кроме них источники указывают в качестве активных участников событий Николая Чернова-Булина, Николая Журавлева, Дмитрия Кувакина, Дмитрия и Ивана Дресковых. Правда, в материалах Тверского ОГПУ 20-х годов лидером восстания называют Алексея Семенова, владельца сыроварни, который в источниках 1918 года вообще не упоминается[132].
Неизвестно, как развивались бы события, но оставленный без присмотра местный сторож позвонил в Кашин. Оттуда раздался ответный звонок, к телефону потребовали Снежкова. Уездный военком спрашивал, все ли в порядке, и предлагал прислать отряд. Восставшие заставили говорить под их диктовку, но что именно – источники не уточняют. Как бы там ни было, но сразу после звонка толпа стала расходиться, а Снежков побежал в Сонково, откуда и потребовал отряд[133].
Который, возглавляемый неким Сорокиным, вскоре появился. Первой его жертвой стал Журавлев-Лыко, которого застрелили при преследовании. Арестовали тринадцать человек, скрылись только Василий и Николай Журавлевы. После недолгого следствия 12 декабря были расстреляны Николай Чернов-Булин, Дмитрий и Иван Дресковы, «как изобличенные в открытом восстании против Советской власти», а также виновные в покушении на жизнь председателя волисполкома, угрозах другим должностным лицам, расхищении оружия. Остальных отправили в ГубЧК, их дальнейшая судьба неизвестна. Имущество расстрелянных и скрывшихся было передано в государственную собственность. Чернову-Булину было всего 22 года[134].
Смерть коменданта
Северо-восток Тверской губернии, Замоложье, всегда был территорией, сильнее связанной с Ярославским краем, чем с Тверью. А на Ярославщине антисоветское, антибольшевистское движение в годы Гражданской войны было сильнее и организованнее. И не раз случалось, что соседи или даже просто слухи о том, что у них неспокойно, поднимали местных мужиков против «хулиганской» власти. Так было и в конце октября 1918 года в Краснохолмском уезде.
29-го числа в зажиточную Рачеевскую волость был отправлен отряд местной ЧК во главе с председателем Платоновым, чтобы сделать ее менее зажиточной, то есть собрать с кулаков прямой налог. А в соседней Прудской местные коммунары в это же время решили отобрать у крестьян вещи из разграбленного имения Покровское. Землепашцы этим были сильно недовольны: а как же грабь награбленное? На следующее утро из волости в уезд пришел некий гонец, отправленный рачеевским комбедом, с вестью о том, что в соседнем Мологском уезде неспокойно, там «снимают» советы, и просил вооруженную помощь. По такому случаю местные большевики собрали расширенное заседание организации и решили отправить на разведку трех человек. Военный комендант города Сабинич, красноармейцы Щекунов и Белоусов оседлали коней и ускакали, а тем временем в городе подготовили небольшой отряд из чекистов и работников уездного совета, который отправился вслед за ними[135].
Достоверно трудно утверждать, насколько большую роль в восстании сыграли пришедшие из Мологского уезда повстанцы. Они появились только в Рачеевской волости, и лишь в двух селах. Но то, что восстание началось под их влиянием, несомненно. Важно, что в данном случае впервые были зафиксированы слухи, которые ходили в губернии и во время других выступлений, вплоть до лета 1919 года: в Москве и Петрограде восстание, против большевиков поднялась вся Волга, из Ярославской губернии идет сильное подкрепление с орудиями и пулеметами, офицерами и генералами. Есть даже конкретика: захвачено две тысячи винтовок и два вагона патронов. Характерно, что в информационном листке НКВД эти слухи назывались главной причиной восстания. По деревням ездили агитаторы и собирали мужчин, якобы угрожая расстрелами и поджогом деревень в случае отказа от участия в общем движении. Правда, те же источники говорят о том, что отказывающихся не расстреливали, а сгоняли в сараи. Доверия эти сообщения не вызывают, поскольку для проведения такой мобилизации сил одиночных агитаторов было явно недостаточно. Ближе к истине свидетельства о том, что «мобилизация» проходила путем присоединения к толпе жителей деревень, через которые она шла. К тому же среди повстанцев хватало выпивших.
Тогда же происходили разоружение и аресты коммунистов и комбедовцев, причем нередко их заставляли идти со всеми. Сами крестьяне, как всегда, позже, во время следствия, говорили о том, что их гнали силой, под угрозой расстрела и что при первом случае они разбежались, и вообще они народ темный и если кто и примкнул к повстанцам, то исключительно по несознательности и в основном не из нашей деревни, а так все горой за советскую власть. Непонятно только, откуда же в таком случае взялись многотысячные толпы под Красным Холмом.
Рачеевские комбедовцы говорили о том, что в начале восстания хотели вооружить бедноту, но не успели – пришли кулаки и всех повязали[136]. И уж совсем смехотворны утверждения местных краеведов Соловьева и Петропавловского о том, что восставших вооружил местный помещик Знаменский, а восстание готовили эсеры – нигде в источниках партийное участие в событиях не упоминается вообще, а про захват оружия в имении говорил только один из комбедовцев, который не утверждал, что оно было получено от его бывшего владельца[137].
Агитаторов, разъезжавших по деревням с оружием и призывавших присоединиться к восстанию, а также участвовавших в арестах коммунистов и комбедовцев, чекисты объявили организаторами восстания. Это Василий Цветков (Богомазов), братья Михаил и Василий Беляковы (Мареевы), Алексей Галахов и Василий Соловьев[138]. Действительно ли они возглавляли восстание или были только его активными участниками, источники установить не позволяют. О чем они говорили крестьянам, зафиксировано в заключении уездной ЧК о восстании: «Ваша власть отошла, и должны подчиняться»; «Ты хлеба просишь, так и иди»; «Умеешь хлеб брать, так иди и советы разбивать»; «Теперь власть наша»; «Заварили кашу, не пожалеем и масла»; «Довольно попили нашей крови»[139]. Как видим, политики тут немного – ненависть к советам (в других источниках зафиксирован лозунг «убрать советы») базируется на недовольстве продовольственной ситуацией, равно как и комбедовскими замашками власти.
После появления первых агитаторов в Рачеево зазвонили в набат, в собравшейся толпе раздавались крики бить комбедовцев и заставить их идти со всеми в город, а также послать гонцов в другие волости. Почти везде разгону местных советов предшествовали аресты и избиения местных активистов и коммунистов. Многие из них, не дожидаясь встречи с благодарными земляками, поспешили разбежаться, иных односельчане искали весь день, да так и не нашли. В докладе председателя Краснохолмской ЧК утверждается, что участники восстания арестовывали не только коммунистов, но и бедноту и сажали в подпол (очевидно, речь идет о членах комбедов). Движение было чисто крестьянским, хотя в сводке войск ВЧК говорится, что восстание было в среде призванных в армию. Но ни один источник местного происхождениях о них не упоминает вообще, антивоенных лозунгов не было, да и по характеру действий не прослеживается участия мобилизованных[140].
Тем временем под Рачеевом повстанцы заметили красных разведчиков и обстреляли их. Сабинич и Щекунов были ранены, но красноармеец с товарищем смогли ускакать, а коменданта, пытавшегося спрятаться, восставшие захватили. Его бросили в какую-то грязную яму, где раздели и, несмотря на мольбы оставить в живых, до смерти забили кольями. По данным чекистов, активно в убийстве участвовали Павел Крюков, Арсений Веселов, Владимир Резкин, Михаил Ивлиев (хотя в свидетельских показаниях были и другие фамилии). Тело Сабинича сначала хотели зарыть у риги одного из местных комбедовцев, но по его слезной просьбе труп закопали на лугу. Щекунов ненадолго пережил своего командира, вскоре умер в госпитале[141].
На первый взгляд кажется странным, что в советские времена о героической гибели товарища Сабинича говорили гораздо меньше, чем о других, павших от рук повстанцев. Но никакой загадки тут нет: убитый комендант был левым эсером[142]. Вообще в Красном Холме, наряду со Старицей, левые эсеры дольше всего сохраняли политическое влияние. И вплоть до начала 20-х годов входили в руководство советских органов.
Днем 30 октября в Красный Холм прискакал красноармеец, который доложил о гибели комиссара. В мятежные волости был отправлен отряд красноармейцев и чекистов с двумя пулеметами, в течение дня сформирован еще один. Власть в городе перешла к спешно созданному ВРК, который возглавил военком Абраменок (по другим источникам, Абраменко). Характерно, что решение о создании реввоенсовета принял не эсеровский уездный исполком, а уком большевиков. Красный Холм был объявлен на осадном положении, мобилизованы коммунисты, организовано патрулирование, созданы отряды для защиты города с участием советских, почтовых и железнодорожных служащих, которые устроили вооруженную демонстрацию. Телеграммы с просьбой о помощи ушли в Бежецк, Весьегонск и Тверь[143].
За 30 октября восстание охватило Рачеевскую, Прудскую, частично Полянскую, Поповскую и Володинскую волости (в первых трех разогнаны волисполкомы, захвачено оружие, разогнаны и избиты коммунары в Запрудской и Покровской коммунах). По данным УЧК, в восстании участвовали: в Рачеевской волости – двенадцать сел и деревень, в Прудской – десять, в Володинской – два, Поповской – три и в Ярославской губернии – четыре. Чекисты считали, что штаб восставших располагался в деревне Бекрени Рожаловской волости.
Уже в ночь с 30-го на 31-е число количество повстанцев заметно уменьшилось: многие вернулись в свои деревни, поскольку нужно было элементарно что-то есть. Вероятно, также ночью было принято решение о дальнейших действиях. Интересно, что в ходе этого восстания, в отличие от большинства других, случившихся в Тверской губернии, повстанцы действительно шли 31-го числа на город, двумя потоками – через село Афанасьево и деревню Думино (около 5 и 3 верст от Красного Холма). О целях восставших можно судить только по отчетным документам ЧК и НКВД: разгон уездного совета и захват оружия. Скорее всего, так и было. Чекисты оценивали количество участников восстания в 5,5 тысячи человек.
В обоих случаях до боестолкновений дело не дошло – под Афанасьевом неорганизованную толпу разогнал краснохолмский отряд под командованием Петрова и Мельникова, дав залп в воздух. Здесь было арестовано 75 человек. У Думина хватило коммунистов и комбедовцев Антоновской волости, которые были организованы в отряд чекистом Рубиным и рассеяли повстанцев утром следующего дня. Кроме того, в ликвидации восстания принимали участие отряды из Бежецка и Весьегонска. Всего было арестовано около трехсот человек (в постановлении уездной ЧК говорится о 156 активных участниках восстания, захваченных в плен). На месте, без суда и следствия, расстреляли упомянутых выше четырех человек. Уездная ЧК позже утвердила этот приговор[144].
1 ноября, сразу после подавления восстания, открылся чрезвычайный уездный съезд советов. На нем были приняты обязательные резолюции о беспощадной борьбе с контрреволюцией, организованы благодарности от деревень красноармейцам[145].
Суд по делу о восстании состоялся только через год. Причина такой задержки не ясна, поскольку УЧК уже в декабре рапортовала о завершении следствия и освобождении сорока семи человек до суда, а остальных – по амнистии к годовщине революции (правда, на состоявшемся вскоре собрании краснохолмских коммунистов чекистам пеняли на слабую работу). Чуть раньше, в конце ноября, краснохолмские большевики требовали расстрелять без суда неких Розонова, Тихонова и Ильина, якобы тоже руководителей восстания.
Не позднее начала февраля 1919 года Краснохолмская УЧК в своем заключении объявила Цветкова и братьев Беляковых, а также Александра Бубнова и Андрея Кузьмина вне закона (первый был выпущен на поруки и бежал). Но весь 1919 год появлялись новые обвиняемые, кого-то отпускали по ходатайствам крестьянских обществ, кого-то держали месяцами под арестом, объединяли дела. Выездная сессия Тверского губернского ревтрибунала только в октябре 1919 года признала Цветкова, братьев Беляковых, Галахова и Соловьева главными организаторами восстания и приговорила всех их к расстрелу путем объявления вне закона. Первых троих задержать вообще не смогли, а Галахов и Соловьев в ночь с 12 на 13 января 1919 года бежали из Краснохолмского арестантского дома. Поэтому право убить их, как объявленных врагами народа, предоставлялось любому гражданину РСФСР. Этих двоих пытались поймать весной 1919 года, когда они, вероятно, вернулись в родные края, но неудачно. По сведениям тверского журналиста А. Проскурякова, писавшего о восстании в 1927 году, В. Цветков эмигрировал.
Остальные из приговоренных к расстрелу были освобождены от наказания на основании амнистии к годовщине революции в 1919 году. Помимо них, к ответственности было привлечено 146 человек, из них трех приговорили к условному расстрелу (одного с заменой на конфискацию скота, двух – с отправкой на фронт), подавляющее большинство – к штрафам от 2 до 15 тысяч рублей (в случае невыплаты – лишение свободы на срок от 6 месяцев до 5 лет). 49 человек освободили от наказания, и по двадцати двум приговор не был вынесен в связи с их нахождением в Красной армии[146].
Данные о наложении на волости контрибуции не обнаружены. В отдельных источниках есть упоминания о штрафах для участников восстания, которые по бедности от них были освобождены, а деньги взыскали… с кулаков[147].
И последний эпизод. Чаще всего источники не позволяют составить представление о том, как материально обеспечивалось подавление восстаний. В данном случае сохранился целый ряд документов, проливающих свет на данный вопрос. 18 ноября Краснохолмский уисполком принимает решение: скот, который отряды брали на питание у комбедов, возвратить за счет кулаков. Всем волостным организациям за участие в подавлении восстания уплатить по 15 рублей на человека. Но буквально через неделю, 25 ноября, Краснохолмская волостная группа РКП(б) с данным решением не согласилась и постановила требовать себе 3000 рублей[148]. Такие вот беззаветно преданные делу революции люди…
Коммунисты против коммунистов
Разобраться в событиях, которые происходили во второй половине октября – первой половине ноября 1918 года в Киселевской волости Осташковского уезда, очень непросто. Во-первых, каких-либо обобщающих документов о них найти не удалось. Во-вторых, в сохранившихся, а это главным образом свидетельские показания, народ врет даже больше, чем в случае любого выступления против власти. В-третьих, здесь заварилась такая каша, что и сами участники событий не могли понять, кто, за что и против кого выступает. А через сто лет разобраться тем более сложно. Но все же попробуем.
Корни этой истории лежат довольно далеко от глубокой осени – в начале сентября 1918 года. После объявления красного террора местные коммунисты не придумали ничего лучше, как арестовать в качестве заложника служащего расположенной в волости лесной конторы тверской мануфактуры Голубева только за то, что он – бывший офицер. Ему еще повезло, в то время десятки человек в губернии были расстреляны за свое происхождение. Но, понятное дело, коллеги арестованного этого не знали и стали жаловаться, а руководство мануфактуры в Твери имело возможность защитить своих работников.
5 октября в Большую Кошу приехали две делегации из Твери, одну из них возглавлял член губкома профсоюза текстильщиков Афанасьев. Они предложили руководству волисполкома встретиться и обсудить ситуацию. Но председатель Носиков и волвоенком Беляков просто не пришли. Зато когда приехавшие решили организовать собрание служащих, явились немедленно и заявили, что волость на военном положении и никаких собраний не допускается. Несолоно хлебавши делегаты отправились обратно в Тверь.
Чтобы 11-го числа вернуться со следователем ГубЧК Корниловым. На следующий день волостное руководство вызвали в уезд, где и арестовали. А через пару дней в Киселево приехал Корнилов, на этот раз с отрядом из пятнадцати человек, и арестовал остатки исполкома. Что вменялось им в вину – неясно (по отдельным свидетельским показаниям – пьянство, превышение власти и даже убийство), но явно не усердие в красном терроре[149].
Понятно, что после таких событий волость была взбудоражена. Растерянные остатки большевистской ячейки приняли постановление, что арестами в волости убит революционный дух, и просили уезд ходатайствовать об освобождении товарищей. В то время как крестьяне и служащие Морозовской мануфактуры откровенно злорадствовали. В целом прежним советом в волости были недовольны за комбедовские методы работы. В частности, крестьяне жаловались Корнилову на то, что хлеб у них изымают по смехотворной цене 17,25 рубля за пуд[150].
Вероятно, в итоге волостное начальство чекисты все-таки отпустили. А 24 октября в Киселевскую волость прибыло начальство уездное: председатель исполкома Зуев и начальник земельного отдела Колышевский-Боков. Они собрали местных коммунистов и советских служащих, очевидно в преддверии волостного схода, намеченного на 1 ноября. Однако внезапно в волостном центре вновь появился следователь Корнилов с отрядом тверских чекистов (командир Самуйлов), который арестовал всех шестнадцать собравшихся, включая председателя уездного исполкома, за… антисоветскую деятельность. У них, в том числе у волостного милиционера, отобрали оружие, отправили в контору лесозаготовительной партии Морозовской мануфактуры, а четверых потом в Тверь. В исполкоме провели обыск, перевернули все вверх дном, изъяли оружие (интересно, что конфискованные гранаты отряд потом кидал в реку для глушения рыбы) и съели обеды служащих.
Арестованных освободили только утром (после получения нагоняя из Твери, куда была послана из Осташкова паническая телеграмма), взяв с них подписку об отказе от контрреволюционной деятельности и невыезде из волости! Можно представить себе состояние местных коммунистов. Что называется, чужие среди своих. Не случайно, очухавшись через недельку, они приняли постановление о том, что действия тверского отряда – это белогвардейская авантюра и что надо немедленно вооружить всех коммунистов в волости[151].
В итоге заурядное, казалось бы, событие – выборы волостного исполкома и представителей на уездный съезд советов, которое проходило 1 ноября в Большой Коше, превратилось в антисоветскую демонстрацию. Выборы такие в то время проводились комбедовскими методами, а в помощь местным был направлен организатор из уездного комитета РКП(б). Но все пошло не по большевистскому плану. Толпа, взбудораженная арестами 24-го числа, не хотела слушать агитатора из Осташкова, равно как и местных коммунистов, которые пытались что-то объяснить и говорили о выборах по Конституции. Раздавались крики против большевиков и навязываемых ими советов. За предложенных коммунистами кандидатов никто голосовать не стал, местная большевистская ячейка демонстративно ушла.
И проявила демократию по-советски: постановила считать собрание контрреволюционным и неправомочным, избранный беспартийный исполком не признавать, полагать выбранными тех, кто утвержден коммунистами на их собрании 31 октября. А заодно потребовали привлечь к ответственности девятнадцать наиболее активных участников схода. В Осташкове все это одобрили, а чтобы арестовать виновных, направили в волость начальника второго района милиции Драницына. Он повел ту же линию, что и Корнилов: отстранял от должности, отбирал оружие и арестовывал местных коммунистов и советских работников[152].
Неизвестно, что было им предпринято потом и было ли, во всяком случае, никаких сведений о дальнейших событиях в волости найти не удалось. Но тут пришло 10 ноября, а вместе с ним – крупнейшее в губернии восстание в соседней Молодотудской и еще ряде волостей Ржевского уезда. В ночь на 13 ноября повстанцы появились в Киселевской волости. Они представились представителями Елецкого совета, которому угрожают восставшие, и даже предъявили бумагу с печатью о делегировании в Киселевскую волость за оружием. Местные коммунисты, скорее всего, побоялись отказать (сами потом говорили, что почуяли неладное, но те категорически требовали оружие) и девять винтовок пришедшим выдали[153].
Тем не менее было решено подстраховаться и послать одного гонца в Елецкий совет для проверки, а второго – в Селижарово с донесением о событиях. Оба они были задержаны повстанцами (правда, разных штабов – молодотудского и дмитровского). Тем временем в Большой Коше появились плакаты о свержении советской власти и с призывами отказываться от мобилизации и учета хлеба, а также о межволостном собрании, куда прибудут делегаты из Елецкой волости.
Утром здесь появился вооруженный отряд повстанцев (от двадцати до сорока человек, по разным данным), который арестовал большевиков и советских работников и увел их в Елецкую волость (деревню Шельчино, где якобы был штаб повстанцев). Любопытный момент: когда арестованных вели, один из конвоиров сказал: «Не нужны нам анархистские советы, приведшие страну к анархии, а должно быть Учредительное собрание». Они же говорили, что за ними идут Молодотудская, Никоновская, Елецкая и Синцовская волости. При этом повстанцы якобы утверждали, что уже известно об аресте Ленина и Троцкого, что начнется наступление на Ржев и Осташков, после чего восстание поддержат другие города.
Но арест продлился всего 3 часа, после чего всех отпустили и даже вернули оружие, о чем выдали расписку. Теперь уже по дороге домой сторонники советской власти разоружали встречных, а когда пришли – обнаружили совет брошенным присланными из Осташкова красноармейцами, окруженным толпой, и оружия опять лишились[154].
Тем временем в Большой Коше служащие Морозовской мануфактуры на собрании приняли постановление об отмене ранее избранных комиссий, поскольку в селе советской власти больше нет. На следствии многие говорили о том, что служащие агитировали за Учредительное собрание, поскольку тактика большевиков никуда не годится. Но не забывали и о бытовых делах: поставили вопрос о раздаче сахара[155].
Судя по всему, пару дней в волости царило безвластие, которым местные крестьяне были вполне довольны, отмечая падение советской власти ночными гулянками. И только 15-го числа в волость прибыл отряд Тверской ЧК во главе с И. Кругловым, который распустил совет и создал ревком из местных и осташковских коммунистов, а также представителя отряда. Как водится, на кулаков наложили контрибуцию в 150 тысяч, которую хотели собрать за три дня, но потом сроки продлили и увеличили сумму до 200 тысяч. Правда, собрали к середине декабря только сто восемьдесят, из которых потом 100 тысяч зачли как чрезвычайный революционный налог.
Местную ячейку большевиков распустили, объявили перерегистрацию всех членов партии, на место отстраненных членов исполкома назначили временных. Но при этом киселевские большевики вновь обратились в Осташков с просьбой вернуть в волость арестованных Корниловым товарищей[156]. Произошло ли это – неизвестно. Но и свидетельств о том, что в волости кто-то пострадал за выступление иначе как через контрибуцию, тоже не обнаружено.
Кому какая власть нужна?
Восстание, центром которого стало село Молодой Туд (Ржевский уезд), охватило несколько волостей и было самым крупным и наиболее организованным в губернии в 1918 году. В работах советских краеведов и историков КПСС вокруг него наворочено немало сказок, поскольку подвергать сомнению даже самые фантастические места в воспоминаниях старых большевиков было не принято.
Начнем с того, что в источниках, причем не только в воспоминаниях, но и оперативных документах, называются самые разные даты начала восстания – от 7 до 10 ноября. Другая несуразица – причиной восстания называют агитацию местного военкома Фрола Белякова, который на митинге, посвященном годовщине революции, призвал к ликвидации советской власти – и масса немедленно пошла за ним. Давайте выясним, как все было на самом деле.
Итак, в конце октября – начале ноября 1918 года в Тверской губернии должен бы пройти первый массовый призыв в Красную армию. Про то, как в целом тверская деревня отнеслись к мобилизации, мы уже говорили. «Народная» власть не делала никаких исключений для будущих красноармейцев при учете хлеба для его последующих изъятий в ходе продразверстки. Уйдет кормилец на фронт, а как будет жить его семья – ее проблемы. Понятно, что думали по этому поводу крестьяне.
Ржевский уезд, разумеется, исключением не был. Здесь мобилизация парней, которым исполнилось 20 лет, была запланирована в период с 25 октября по 15 ноября, а конкретно в Молодотудской волости – 10 ноября[157]. Проводить такие мероприятия советская власть уже тогда хотела с помпой, как праздник. В волости отправлялись не только агитаторы, но и духовые оркестры, мобилизация сопровождалась митингами.
Именно такой митинг с музыкой, а не посвященный годовщине революции (такой тоже был и прошел, как и положено, 7 ноября), открылся днем 9 ноября в Молодом Туде. Село это, расположенное в 55 верстах от Ржева, было мало того что очень крупным, но и являлось торговым центром для всех окрестных волостей. После того как умолкли звуки революционных песен, митинг пошел не по сценарию. На трибуну поднялся Фрол Нилович Беляков, которого все источники дружно называют белым офицером. Непонятно, правда, как белый оказался волостным военным комиссаром. На самом деле, конечно, никто из лидеров восстаний в Тверской губернии никакого отношения к Белому движению не имел. Большинство этих людей – действительно младшие офицеры, прошедшие Первую мировую войну. Таким был и прапорщик (по другим источникам – поручик) Беляков.
Надо отметить, что незадолго до этих событий в Молодом Туде наконец оформилась организационно большевистская ячейка, которую местные жители немедленно окрестили «разбойной командой» за комбедовские методы и в целом отношение к землякам. Это, кстати, и послужило главной причиной восстания, что признавали и ржевские коммунисты. Напряжение в волости было довольно сильным, за несколько дней до описываемых событий был избит крестьянами местный милиционер. Что до Белякова, он, конечно, тоже ангелом не был, сам хотел быть поближе к власти и пытался записаться в коммунисты. Но его не взяли – бывший офицер, владелец земли, и вообще не нашего поля ягода – решили местные большевики и комбедовцы[158].
Выступал на митинге Беляков не первым. Но говорить военком стал не про мировую революцию и гражданскую войну, а про то, что такая грабительская власть крестьянам не нужна, предложил взять оружие и арестовать коммунистов и членов волисполкома. Скорее всего (утверждать это с уверенностью не позволяет качество и состав источников), прозвучал лозунг «Вся власть – Учредительному собранию!». Его речь показывает хорошее знание крестьянской психологии – он пообещал за несколько дней достать для волости хлеб, соль, сахар и чай[159].
И толпа завелась. Вот так, кстати, и рождаются народные вожди, за которыми идут в огонь и воду. Интересно, что если в официальных источниках и воспоминаниях говорится о кулацко-эсеровском характере восстания, о насильственной мобилизации населения, то агитационные материалы и документы, выпущенные сразу после событий, «проговариваются» о том, что лозунги Белякова привлекли даже бедноту и что население поддерживало повстанцев[160].
Говорить о том, насколько организованным было восстание, сложно. Скорее всего, Беляков заранее обсуждал действия со своими помощниками – Модестовым и Кудрявцевым (тоже бывшие офицеры). Судя по тому, как быстро были разогнаны исполкомы и арестованы коммунисты в ряде соседних волостей, что сразу же туда направились агитаторы от штаба повстанцев, были и другие люди, посвященные в подготовку восстания. Но, разумеется, никакого заранее подготовленного отряда, который немедленно начал наступать на Ржев, не было. За четыре с небольшим дня восставшие не пытались создать новую структуру управления, всеми ключевыми вопросами занимался сам Беляков. Но касалось это только оперативного руководства и боевых действий. А чтобы решить, «кому какая власть нужна», на 12-е число в Молодом Туде было назначено собрание нескольких волостей, куда должны были прийти до 7 тысяч человек[161]. Такая прямая народная демократия.
Восстание сразу распространилось на соседние волости: в первый день к Молодотудской присоединились Ильигорская, Халинская, Пыжевская. 11 ноября уездный военкомат сообщает о восстании в Брянской, Дмитровской и Жукопской волостях. В докладе начальника уездной милиции говорится об участии в событиях Бурцевской волости, также есть аналогичные сведения по Замошинской и Никоновской. Таким образом, в той или иной степени в восстании участвовало десять волостей. Повсеместно арестовывались коммунисты, члены исполкомов, милиционеры, в Молодом Туде под замок посадили даже музыкантов приехавшего на митинг духового оркестра. В ряде источников, главным образом воспоминаниях, есть утверждения о том, что арестованных несколько раз выводили на расстрел, но правдоподобность этих утверждений сомнительна. В целом в большинстве волостей, помимо Молодотудской, дело ограничилось разгоном волисполкомов, даже коммунистов арестовали не везде. И в боевых действиях жители многих волостей не участвовали. Помимо традиционного крестьянского нежелания защищать что-либо, кроме своей деревни, объединению мешали и постоянно курсировавшие по территории мелкие отряды красных. Хотя штаб повстанцев первые два дня был уверен, что восстание распространилось чуть ли не на весь уезд[162].
В основном источники оценивают количество участников восстания в пятьсот – шестьсот человек (это подтверждается и цифрами погибших и взятых в плен), хотя есть и фантастические утверждения про пять тысяч человек. Вооружением были в основном винтовки и револьверы, охотничьи ружья. Хотя есть упоминание о якобы имевшемся у восставших пулемете, нигде не говорится про его использование во время боев[163].
О том, что происходит в Молодом Туде и соседних волостях, во Ржеве стало известно в ночь с 9 на 10 ноября – то ли через одного из волостных милиционеров, то ли была получена телеграмма из района восстания, не то от военкома одной из волостей, не то по инициативе телеграфиста[164]. Город и уезд были немедленно объявлены на военном положении, отменен базар (10 ноября было воскресеньем), выставлена дополнительная охрана на военных объектах, мобилизованы коммунисты, и в район восстания направлена разведка. По Ржеву пошли слухи о наступлении немцев. Между тем по информации лазутчиков и данным, полученным по телеграфу из восставших волостей, стало известно об аресте членов советов, коммунистов, захвате оружия в школах все вобуча. Восстание разрасталось, и этот процесс был истолкован Ржевским ВРС как наступление отряда Белякова на город[165]. В некоторых воспоминаниях даже утверждается, что восставшие выдвинули Ржевскому исполкому ультиматум о сдаче власти.
Ржевский военно-революционный совет отправляет в Тверь, Ярославль, Москву телеграмму, в которой утверждает, что восстание «белогвардейцев и кулацкого элемента» охватило три волости (Молодотудская, Ильигорская и Халинская) и что отряд восставших держит курс на Ржев. Местные большевики приписали повстанцам желание захватить находящиеся в городе артиллерийские склады и запросили немедленной помощи. На самом деле коммунисты боялись, что восстание перекинется на уездный центр, поскольку запасные части, расквартированные во Ржеве, соседних Старице и Зубцове, были не опорой советской власти, а скорее наоборот[166].
Командиром ржевского отряда по подавлению восстания, который насчитывал, по разным данным, от сорока до шестидесяти человек, был назначен уже известный нам Петр Илюхин. На четырех грузовиках он выдвинулся по направлению к Молодому Туду. По дороге к ним присоединились несколько групп сельских коммунистов. Но ввязываться в бой Илюхин не решился и до прибытия дополнительных сил ограничился разведкой на местности (сам он утверждал, что запретили наступать тверские чекисты, хотя они прибыли во Ржев только через день).
Также занимались сбором данных агенты местной и губернской ЧК. Разведчики обнаружили, что по дороге к району восстания повреждены мосты, а командование интерпретировало это как подготовку к наступлению на Ржев[167]. Хотя не надо быть специалистом в военном деле, чтобы понять: мосты разрушают, чтобы затруднить продвижение противника.
Источники зафиксировали неоднократные контакты, в том числе боевые, групп повстанцев и разведчиков красных. Во время них были захвачены в плен несколько восставших, в том числе помощник Белякова Модестов, вскоре расстрелянный по требованию местных коммунистов[168].
Несмотря на то что уже 10 ноября Ярославский окружной военкомат приказал Тверскому губвоенкому принять все меры по ликвидации восстания (а НКВД «проснулся» только 13 ноября), дополнительные силы появились во Ржеве только 11–12 ноября, причем отряды прибывали в том числе и по Волге. Тогда же и началось наступление. У прибывших были кавалерия, несколько пулеметов и два артиллерийских орудия. Основную роль в подавлении восстания сыграл отряд Тверской ГубЧК под командованием М. Лапшина, которому «поход» по ржевским и осташковским селам после подавления восстания, сопровождавшийся неприкрытым грабежом населения, будет стоить должности. Также в событиях участвовали еще один ржевский отряд, сводные силы из Старицы и Зубцова (всего пять отрядов, в автобиографии Илюхина говорится про четыре, очевидно, он считал ржевские отряды одним и приписал себе руководство всеми силами по подавлению восстания). Одиннадцать человек из числа старицких милиционеров дезертировали, делом занималась местная ЧК, их дальнейшая судьба неизвестна. Зато когда в самой Старице через несколько дней возникла угроза восстания, здесь были разоружены все беспартийные милиционеры, кроме восьми участников молодотудских событий[169].
11 ноября, еще до прибытия дополнительных сил, ржевские отряды начали продвижение к Молодому Туду, без боя заняли деревни Сухуша и Зайцево, но развивать наступление не решились[170].
Основные события развернулись 12 ноября в районе деревни Урдом, где восставшие заняли оборону, сосредоточившись на опушке леса (такая тактика использовалась практически во всех сколько-нибудь крупных восстаниях в Тверской губернии). Местами были созданы дополнительные завалы из валежника, кроме того, многие сидели на деревьях, откуда вели заградительный огонь по цепям красных. Красные отряды, вооруженные, помимо легкого стрелкового оружия, двумя орудиями и пулеметами, долго и безуспешно обстреливали лес. Бой продолжался несколько часов, и в итоге превосходящая огневая мощь противника заставила восставших с наступлением сумерек отойти к Молодому Туду. Около центра восстания было еще два боя утром 13 ноября (в одном из них погиб помощник Белякова Кудрявцев), после чего красные заняли село. Разумеется, было немало и мелких перестрелок. Заранее, в обход позиций противника, в центр восстания вошел конный полувзвод, который освободил арестованных коммунистов и музыкантов. Но повстанцы грамотно построили оборону, держали под плотным обстрелом мост, что позволило многим уйти из села[171].
В источниках сведения о потерях восставших исключительно оценочные, но в основном говорится о 200–250 погибших (без учета расстрелянных, сколько их было – неизвестно) и большом количестве раненых. Про потери красных сил точных данных тоже нет. Везде упоминается лишь гибель во время наступления на Молодой Туд коммуниста, члена уездного исполкома Эрнеста Яновича Штрауса (с почестями похоронен в центре Ржева) и нескольких раненых. Но было как минимум еще двое погибших, один из числа разведчиков, второй – местный коммунист в Казинской волости[172].
После подавления восстания начались массовые аресты, по воспоминаниям участников событий, были переполнены все сараи нескольких сел, вполне возможно, что отсюда и появилась упоминаемая в воспоминаниях цифра пять тысяч восставших. Понятно, что, как всегда в таких случаях, арестовывали без разбора. Всех, кого крестьяне называли членами штаба и офицерами, без суда и следствия расстреляли. Потом в Молодом Туде арестованных вывели из сараев и выстроили у стен. Понятно, что люди ждали расстрела, тем более все видели, что борцы за народную власть не останавливаются даже перед использованием артиллерии. Можно представить себе состояние крестьян, когда вместо чекистских пуль им прочитали лекцию о советской власти и отпустили. Вполне вероятно, Илюхин не преувеличивает, когда вспоминает о том, что многие плакали и превозносили власть до небес, кричали «ура!» и в воздух шапки бросали[173].
После подавления восстания Белякову удалось уйти. Есть сведения, что скрылся он с 40 тысячами рублей – обычная, в общем, история для лидеров восстаний, вполне вероятно, что так и было. В источниках упоминается, что он бежал или в Осташковский, или в Бельский уезд – очевидно, агенты ЧК среди восставших были, но задержать лидера не смогли. Судя по тому, что в Бельском уезде Смоленской губернии восстания были куда сильнее и в дальнейшем именно здесь вновь появился Беляков, следует считать, что первая версия правдоподобнее.
После подавления восстания для его поиска из Твери затребовали дополнительную кавалерию, но она прибыла поздно, и облаву даже не стали организовывать. Телеграмму о розыске направили по двадцати соседним волостям, в Тверь, Москву, Великие Луки и даже в Петроград. А в Смоленск почему-то нет. Но даже если бы она туда ушла, то вряд ли можно было задержать человека по таким приметам: «Среднего роста, блондин, коротко подстрижен, усы, одет в шинель с двумя рядами пуговиц, гимнастерка защитного цвета, серая каракулевая папаха, сапоги с пряжками». И ушел Фрол Нилович от всех агентов[174], чтобы напомнить о себе уже в 1921 году, и эта история настолько похожа на сюжет фильма, что требует отдельного рассказа.
13 ноября прибывшим отрядам был отдан приказ возвращаться в Тверь. В это время из Осташковского уезда подошел отряд под командованием председателя ГубЧК Лапшина. После заседания местного ревкома он для острастки приказал дать несколько выстрелов из орудий по окрестностям. Эффект оказался неожиданным: в волисполкоме вылетели стекла. Было решено оставить на месте небольшие силы для разгона «кулацких» волостных советов и комбедов и насаждения в них коммунистов, в Молодом Туде даже создали военно-революционный комитет.
Старицкий отряд не был распущен, перемещался по пограничным волостям своего уезда, чтобы не допустить выступлений, поскольку во всех смежных с районом восстания территориях наблюдалось «брожение».
Одновременно была организована широкая агитационная кампания, в волостях, принимавших участие в восстании, принимались шаблонные резолюции с его осуждением и в поддержку народной власти. Разумеется, дело не обошлось без контрибуции: 200 тысяч на Молодотудскую волость, которую большевики успешно взыскали. В других источниках упоминается сумма в 1 миллион – очевидно, она была разверстана на все волости[175].
Но случались и рецидивы восстания. В ночь с 12 на 13 ноября произошло выступление в Елецкой волости. На следующий день в Казинской, куда ушла часть повстанцев, был арестован совет, убит коммунист. Эти выступления были подавлены ржевскими силами. Уже 15 ноября сводка штаба войск ВЧК констатирует, что в Ржевском уезде все спокойно[176].
Но отдельные источники свидетельствуют, что в конце ноября в уезде были еще столкновения крестьян с отрядами чекистов и выступления против коммунистов, в том числе с жертвами, результатом чего стал разгон нескольких волостных исполкомов[177]. К сожалению, подробности этих выступлений установить не удалось.
Но по крайней мере одна маленькая победа восставших была. Уже 12 ноября, в связи с восстаниями во Ржевском и Осташковском уездах, губернский комитет РКП(б) принимает решение рассмотреть вопрос о подходах к учету хлеба в семьях мобилизованных. Даже большевики поняли, что действовать в деревне только силой нельзя. Тогда же было принято решение о направлении во все части и уезды агитаторов[178].
И последний штрих: в мае – июне 1919 года в Тверской губернии, как и в других регионах, работала специальная комиссия ВЦИК по выявлению злоупотреблений местной власти. Она установила, что при подавлении восстания в Молодом Туде члены местного ревкома очень свободно распоряжались деньгами (примерно так, как до них члены волисполкома и местные коммунисты, а скорее всего, это одни и те же люди). Троих даже арестовали, и им грозил ревтрибунал[179]. Правда, в его архивах такого следственного дела и приговоров я не встречал.
Также большевики приписывали влиянию, а то и прямой организации единым штабом некоторые мелкие выступления в окрестностях Ржевского уезда в ноябре 1918 года. Скорее тут можно говорить об общих причинах выступлений, а порой – и о фальсификации данных.
О выступлении в Павликовской, Байгоровской и Луковнической волостях Старицкого уезда данных немного, неизвестна даже точная дата (скорее всего, между 13 и 20 ноября 1918 года). Основная причина – недовольство мобилизацией призывников и лошадей, также крестьяне требовали вернуть иконы в помещения советских учреждений и преподавание Закона Божьего в школы. Были арестованы и избиты члены волисполкомов. Руководителями восстания источники называют неких Беляева (путая его с Беляковым из Ржевского уезда, а возможно, сознательно в отчетности смешивая двух людей) и Голицына – председателя Ильигорского волисполкома из Ржевского уезда[180]. По данным старицких краеведов, И. Беляев был жителем деревни Ивлецы[181].
На подавление движения из Старицы были направлены местные чекисты Прохоров и Завтраков, сотрудники исполкома с отрядом в двадцать пять человек. Никаких столкновений не произошло. На Павликовскую волость был наложен штраф в 200 тысяч рублей, на Байгоровскую – 35 тысяч (срок сбора назначили на 8 декабря, но коммунисты признавали, что собрать всю сумму не получится). Было арестовано шесть человек, в том числе Голицын, Беляева задержать не смогли[182].
Старицкая ЧК также заявляла об имеющихся материалах о подготовке восстания в Киселевской и Кузнецовской волостях. Собрание в селе Денежном приняло постановление о роспуске комбеда[183].
Любопытно, что три года спустя председатель Луковничской ячейки коммунистов Сергей Белов, который активно участвовал в подавлении восстания, подвергся преследованиям по жалобам односельчан. В 1918 году он был председателем местного комбеда и для питания отряда изымал продукты у кулаков. Но, по сообщениям земляков, изымал он продукты многократно и бесплатно, что большевик и сам не отрицал. В августе 1921 года с него взяли подписку о невыезде и дело передали в уком партии[184]. Каким было его решение, выяснить не удалось.
Ничего хорошего, кроме худого
О событиях в Дмитровской и прилегающих волостях Осташковского уезда, которые происходили примерно в то же время, что и молодотудские, известно намного меньше. Во многом потому, что отряд тверских чекистов, сыгравший основную роль в подавлении восстания, проявил себя во всей чекистской красе.
3 ноября в Дмитровской волости должна была начаться мобилизация людей и изъятие лошадей для нужд армии. Но собрались не только призывники, а немаленькая толпа, по сути общеволостное собрание. Которое и решило, что никакой мобилизации не будет, а все мужики, от 18 до 60 лет, пойдут в Осташков и выяснят: против кого и за что нужно воевать? К слову, этот вопрос звучал на протяжении всего 1918 и большей части 1919 года. Потому что ответы типа того, что дал осташковским крестьянам инструктор по всевобучу Калинин, народ не устраивали. А сказал он буквально следующее: пролетариат России должен идти рука об руку с германским пролетариатом для создания мировой революции и освобождения его от буржуазного ига. То, что вокруг на десятки верст нет ни одного пролетария, инструктора, видимо, не смущало. А вот крестьянам такие слова сильно не понравились, и они от души наваляли однофамильцу будущего всероссийского старосты и пошли по соседям. По сути, все движение заключалось в отказе от мобилизации и кое-где – в разгоне волисполкомов[185].
Неподчинение мобилизации охватило Дмитровскую, Самушинскую, Оковецкую, Киселевскую, Сухотинскую, Грылевскую, Жукопскую волости. Также есть сведения о движении в Селижаровской волости. Вновь фиксируются слухи о том, что будет поддержка: на этот раз ее ждали из Пскова, от драгомировцев.
Массовое сознание очень интересно интерпретировало агитацию о международной солидарности трудящихся: появились слухи, что мобилизованных в опломбированных вагонах отправят в Германию воевать за мировую революцию. Интересно, что антивоенные настроения не являлись ключевыми (а агитации в пользу дезертирства, о чем говорится в источниках более позднего происхождения, просто не было), в основном разговоры шли про то, что большевики продались Германии и их власть ведет людей к неминуемой голодной смерти. Вот так восприняли агитацию о солидарности с немецким пролетариатом.
Красноречивее всего резолюция собрания в Дмитрове: «Не давать ни одного солдата и лошади, хотя бы на то потребовались и жертвы, ибо настоящая власть для нас ничего не сделала хорошего кроме худого…» Интересно, что в волостях при избранных народом советах решения центральной власти просто игнорировались, налоги не собирались. Даже лидером движения некоторые источники называют бывшего председателя местного исполкома Дорожкина, но, поскольку оно было крайне неорганизованным, вероятно, какого-то одного руководителя просто не было[186].
На ликвидацию выступлений был сразу выдвинут отряд из осташковских красноармейцев, тридцать человек с пулеметом. Позже подошли чекисты и солдаты под командованием председателя УЧК Кирилла Кратюка, к которым через пару дней присоединился отряд ГубЧК под командованием самого председателя М. Лапшина, у которого были не только пулеметы, но и артиллерия. Также в отряды влились большевики с лесопилки Морозовской мануфактуры, расположенной в Дмитровской волости.
Но источники не говорят ни об одном боестолкновении и вообще сопротивлении при ликвидации движения. 7 ноября осташковский отряд занял Дмитрово, начал изъятие оружия. Немедленно собрался народ, по оценке селижаровского военкома Суслова, до 1500 человек. Его выступление перед толпой успеха не имело, раздавались антивоенные крики. Финал этих событий был неожиданным: собравшиеся потребовали от отряда два пуда сахара, пуд табака и дать оружие, иначе не выпустят из волисполкома. Отряд, конечно, в требованиях отказал и открыл пулеметную стрельбу в воздух. Толпа разбежалась, хотя и были ответные выстрелы. Красноармейцы ушли в Селижарово, где дождались отрядов из Осташкова и Твери[187].
В Осташкове исполком и уком большевиков на экстренном заседании приняли решение о подавлении «восстания», дали телеграмму в Тверь. 9 ноября сводный отряд в 175 человек с четырьмя пулеметами и орудиями (в разных источниках называется от одного до четырех) выступил в мятежные волости. Об этом там было известно, в ночь с 9-го на 10-е число прошло собрание, на котором провели учет оружия: в трех волостях насчитали 126 винтовок. Узнав о количестве бойцов в отрядах красных и их вооружении (разведчики ходили в Селижарово), решили, что для сопротивления сил мало, и разошлись.
С 10 ноября чекисты прошли несколько волостей, к ним присоединился еще один отряд из Твери под командованием И. Круглова, арестовали несколько человек по указаниям местных военкомов и коммунистов. И ни боев, ни жертв. Впрочем, участники событий говорят о том, что такой была изначальная установка: не допускать массовых столкновений, а захватить зачинщиков и немедленно расстрелять на глазах у односельчан. 12-го числа из арестованных было расстреляно при большом скоплении народа пять человек: троих отобрал осташковский военком Смирнов и двоих – Лапшин. Кроме того, красноармейцы выстроили всех собравшихся в шеренгу и выпороли каждого десятого. Фиксировалась и беспричинная стрельба со стороны отрядов. Как водится, основные подозреваемые в организации восстания сбежали и задержать их не удалось (уже 13-го числа Дмитровский реввоенсовет потребовал поставить их вне закона).
Окончательно движение было ликвидировано только к 17 ноября: в ряде волостей распущены исполкомы, созданы ВРК, проведены аресты и взяты заложники. Их, правда, быстро выпустили под наблюдение комбедов, ввиду отсутствия обвинений, но заставили подписать расписки о том, что в случае повторных выступлений они будут расстреляны. Под это дело местные коммунисты убрали из советов всех неугодных им людей, а власть оставалась у ревкомов до середины декабря. За этот период были созданы большевистские ячейки по волостям[188].
Некоторые источники по данному движению раскрывают порядок самообеспечения отрядов. В докладе Кратюка сообщается, в Дмитровской волости у кулаков были взяты фураж и провиант: 100 пудов сена, 70 пудов муки, 50 пудов овса, 10 штук мелкого скота. Тверской отряд Лапшина и Садовникова не ограничивался тем, что отбирал поросят и кур: сдирали с граждан каракулевые воротники, отбирали гармони, в Киселевской волости разграбили лавку потребкооперации[189]. И это далеко не все художества, устроенные чекистами, не случайно они стоили Лапшину и Садовникову карьеры в Тверской ЧК. Но это тема для отдельного рассказа.
Княгиня Голицына? К стенке!
Вокруг восстания в нескольких волостях Зубцовского уезда в ноябре 1918 года в советское время было придумано немало легенд – сожженные в бане коммунисты; кучка красноармейцев, сдерживающая двухтысячную толпу; замученный до смерти комбедовец, которого привязали к саням и гоняли лошадь; подпольный штаб во главе с княгиней с белогвардейской фамилией… Прекрасный, кстати, повод показать, что такое фальсификация сведений исторических источников.
Как на северо-востоке губернии восстания нередко начинались из-за агитации ярославских крестьян, так на западе региона тверские мужики поддерживали смоленских и псковских. Вот и это восстание началось в Гжатском уезде Смоленской губернии. На том, что там происходило, подробно останавливаться не будем – не потому, что не интересно, а потому, что состав источников в тверских хранилищах не позволяет реконструировать происходившее за пределами губернии.
В общих чертах события развивались следующим образом. В ночь с 17 на 18 ноября в нескольких волостях были захвачены исполкомы, арестованы советские служащие, коммунисты, комбедовцы. Толпа двинулась в сторону Зубцовского уезда, сначала в Краснохолмскую волость (события охватили еще Дорожаевскую, Игнатовскую, Карамзинскую, Краснохолмскую, Ивановскую). По данным уездной милиции, число повстанцев достигало фантастической цифры в шесть тысяч человек.
Но здесь знали о восстании, и волсовет провел мобилизацию коммунистов и комбедовцев, запросил помощь из Ржева и Зубцова. В уезде создали реввоенсовет во главе с секретарем укома РКП(б) Логиновым, в мятежные волости были направлены несколько отрядов из коммунистов и красноармейцев, которыми командовал Федор Гусев (в источниках приводятся разные данные об их численности – от восьмидесяти пяти до двухсот человек, на вооружении, помимо винтовок, было по крайней мере два пулемета). Уездный ревком разослал телеграммы по соседним волостям, где была организована мобилизация коммунистов. Любопытный факт: в Роднинской волости собрание по срочной телеграмме провели только 21-го числа, причем коммунисты своим решением ввели в волости осадное положение, но винтовки решили раздать только в случае восстания, а патроны… купить[190].
Одновременно началось движение в Ивановской волости (избит волостной милиционер и принята резолюция о поддержке повстанцев), быстро ликвидированное местными коммунистами, в Краснохолмской (захвачен волисполком) и Игнатовской, где компактно проживали карелы. Здесь также был избит волостной милиционер, пытавшийся изъять конфискованного по решению комбеда быка, начались аресты сторонников советской власти. Помимо пришедших из Смоленской губернии, активное участие во всех этих событиях принимали и местные жители. Именно здесь председателя волостного комбеда Анатолия Павлова жестоко избили и, привязав к оглобле, водили по деревням. Держали его и остальных арестованных (большинство источников называет их количество – девять человек) в бане в деревне Киево Гжатского уезда, где был штаб восставших, но никаких сожжений не было. Из бани они то ли бежали, то ли были освобождены после подавления восстания[191].
Агитация повстанцев не отличалась оригинальностью – советская власть уничтожена под напором генералов Краснова и Иванова, скоро подойдут крупные силы Белой гвардии и казаки – полумиллионная армия с бронеавтомобилями, а потому необходимо объединиться против советов[192].
В Игнатовской волости, недалеко от деревни Скоросово, через пару дней произошло первое столкновение восставших с красными отрядами (в уезды, помимо собственных, прибыли силы из Ржева, Старицы, Торжка, Волоколамска). Общую численность сил по подавлению восстания можно оценить не менее чем в 500 человек с как минимум одним орудием и тремя пулеметами. Командовал ими представитель ВЧК Торожкевич – как и в случае с Молодым Тудом, большевики боялись захвата восставшими артиллерийских складов во Ржеве.
Силы восставших участники операции по подавлению оценивали в две тысячи человек, из них до четырехсот вооруженных, что, разумеется, не может быть принято за истину. Тем более в воспоминаниях большевиков вооружение восставших описывается как ружья, вилы, топоры. Первоначально отряд, который противостоял им, насчитывал, по разным сведениям, от двадцати пяти до сорока человек и, разумеется, не мог противостоять толпе. В результате перестрелки были захвачены разведчики красных – К. Павлов, Черноусов и Бакланов, которых восставшие убили. Достоверно подтвердить, что они были закопаны в землю живыми, невозможно – упоминания об этом есть только в некоторых воспоминаниях, которые противоречат друг другу. Но все трое разведчиков погибли и были похоронены восставшими. Позже могилы вскрыли и тела с почестями перезахоронили в Зубцове, в 1919 году установили памятник. Интересно, что, судя по некоторым документам, по волостям был организован сбор помощи их семьям. Во всяком случае, Краснохолмский комбед выделил по 1500 рублей на каждого[193].
После этого Зубцовский реввоенсовет усилил активность по подавлению восстания, в мятежные волости были направлены новые отряды под командованием Орлова, Гуркина и Логинова. Произошло еще одно боестолкновение у Княжьих Гор, после чего восстание было полностью ликвидировано (источники называют разные даты, но не позднее 26 ноября). Подоспевший ржевский отряд под командованием вездесущего Илюхина и военкома Сомика проследовал через зубцовские волости в Гжатский уезд, затем принимал участие в подавлении восстания в Бельском и Сычевском уездах, где, по воспоминаниям, были казнены десятки повстанцев[194].
На месте был организован ревком во главе с Творожкевичем с правами ревтрибунала (один из его членов пишет про «ревком по расправе с повстанцами на месте»). Ржевский и зубцовский отряды захватили в Гжатском уезде неких братьев Советовых, которых в воспоминаниях называют офицерами и кулаками (якобы один из них был военкомом), а также княгиню Марию Голицыну. После недолгого следствия полевой ревтрибунал во главе с Творожкевичем приговорил их к расстрелу. Также был казнен священник Троицкий, несмотря на заверения крестьян, что он никакого отношения к восстанию не имел. Всего расстреляно на месте было как минимум 29 человек. Также в воспоминаниях участников подавления восстания есть сведения о казни 10 человек в Зубцове. Вероятно, были и другие, поскольку в отношении начальника зубцовской уездной милиции в губернский центр говорится, что отряды расстреливали на месте присоединившихся к восстанию и агитировавших за него. В некоторых воспоминаниях говорится, что таких было от 20 до 30 человек, но точная цифра неизвестна: уничтожали всех задержанных с оружием в руках[195].
К остальным арестованным (около ста человек) судьба была куда милостивее: многих отпустили после внесения контрибуции. Оставшиеся под следствием провели немало времени в заключении, но суд так и не состоялся. 20 ноября 1920 года Тверской ревтрибунал дело прекратил в связи с очередной амнистией к годовщине революции[196]. Кстати, дело в открытых хранилищах не обнаружено.
Участвовавшие в подавлении восстания местные деятели не забыли себя премировать. Например, Краснохолмский волостной совет и комбед выделили шестерым отличившимся по 100 рублей[197].