— Клянусь станками родительских цехов, — оттопырив нижнюю губу, сказал Гракх, — это не люди, а автоматы. Сразу за воротами, на импровизированной площади, в песке, лежал идеально круглый настил из досок. В воздухе еще пахло деревом. На настиле стояла большая клетка. В ней, скорчившись на полу и прижавшись друг к другу, сидели двое — юноша и девушка. Обоим лет по восемнадцать, не больше.
— Я чувствую страх. Очень сильный… — тихо сказала Дезире. Она шла, опустив голову, опираясь о плечо Марны. Вокруг настила стояли люди. Наверное, их одежды можно назвать праздничными — чистые суконные рубахи и штаны у мужчин, длинные платья у женщин. На ногах плетенная из бересты обувь. Взгляды исподлобья, но не сказать, чтобы неприязненные. Скорее, удивленно-испуганные.
— Мы точно не лишние? — озираясь, спросила Свельса. — У меня ощущение, как будто в чужую спальню заглянули.
— Так пригласили, — подмигнула ей шивера. — И, знаешь, подсматривать тоже очень интересно. Поверь…
— Проходите, добрые путники! — услышали они голос Антония.
Преподобный стоял перед той частью самолета, которая использовалась в качестве храма. Сегодня он нарядился в белоснежную мантию до пят, расшитую красными и желтыми нитями. Орнамент из переплетающихся ломаных линей затрагивал широкие рукава, пояс и плотно обхватывающий горло воротник. На спине и груди золотом сияли кресты с расходящимися во все стороны лучами. На голове красовался высокий колпак, в основании обмотанный чем-то вроде полотенца. В руках он держал посох: длинный, резной, с маленьким крестиком на оголовье.
По правую руку преподобного стоял Михаил. Он тоже сменил одежду: светло-серая, без узоров, мантия, серый колпак. Путь от храма до настила был усыпан травами и зернами.
— Все в сборе! — Михаил поднял руки к небу. — Господь благоволит нам, ибо смотрит незамутненными очами на рабов своих. Внемлите же гласу Божьему! Услышьте плач его по детям своим, ибо запутались они в грехах своих. Мы, избранные перстом его, должны хранить оставленные нам заветы, почитать их, следовать им.
Ибо сказано: нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы. Замолчав, он перекрестился. Внимавшие ему жители последовали примеру. Преподобный Антоний ступал чинно. Перед ним склонялись, он же изредка кивал в ответ. Вскоре все жители стояли на коленях. Все, кроме двоих, запертых в железной клетке. Они, напротив, поднялись на ноги. Затравленные взгляды скользили по согнутым спинам. Антоний остановился рядом с клеткой. Запертые в ней отшатнулись, словно их обожгло пламенем.
— Братья и сестры! — громогласно начал он. Люди поднялись с колен.
— Всем нам ведомо, какие ужасы творятся за границами Земли Обетованной. Одобрительный гул.
— В землях, от которых Господь отвернул свой взор, нет места благодетели. Там царит мрак и хаос. Немногие уцелевшие бегут сюда. Тому пример — наши гости, — он выразительно посмотрел на общину Марны. — Они, неся в душах слабый огонь надежды, нашли верный путь. Просите — и дано будет вам. Ищите — и найдете. Стучите — и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят.
— Скажи чего-нибудь, — уголком рта прошептал Кэр. — Смотри, ждут… Марна сглотнула. Она и подумать не могла, что членам ее общины предстоит выступить не только в качестве зрителей, но и участников.
— Мы очень рады, что смогли добраться досюда, — сказала она, чувствуя себя не в своей тарелке. На губах преподобного появилась одобрительная улыбка.
— В то время, как на севере вскрылся адский нарыв, сквозь который орда демонов устремилась в наш мир! В то время, как на юге и востоке царят разброд и анархия! И даже самопожертвование инквизиторов уже не приносит должного облегчения! — голос Антония набрал силу. — В наших рядах еще находятся те, кто отвергает ученье Божие. Эти люди живут с нами бок о бок, преломляют один хлеб, молятся!.. Но в ночной тиши предаются греховным утехам! По толпе прокатился недовольный гул, послышались оскорбительные выкрики, проклятья.
— Тиши, братья и сестры! — преподобный примиряюще поднял руки. — Все мы знаем десять заповедей. Когда-то во спасение их получили наши пращуры. Теперь вопрошаю я: о чем гласит седьмая заповедь?! — он резко повернулся к замершим в клетке. — Отвечайте!
— Не прелюбодействуй, — еле слышно прошептала девушка.
— Не прелюбодействуй! — прогремел вслед за ней Антоний. — Если мы будем попустительствовать грехопадению и разврату, потеряем последнюю надежду на искупление грехов отцов наших и дедов. Господь отвернется от возлюбленных чад своих! А потому вопрошаю я снова: хотите ли вы этого?!
— Нет! Не хотим! — раздалось из толпы. Люди махали руками, плевали под ноги. — Отрешить их! Отрешить…
— Я не поняла, — поморщилась шивера. — За что их так?
— Переспали, — бросил Кэр.
— И?
— И все. Грех это, нельзя. Наверняка просто любовники. В законный брак не вступали.
— Не обижайтесь, но люди все такие… такие… — она развела руками, не в силах подобрать отражающего все ее возмущение слова.
— Это жестоко, — сказала Дезире. Ее рука сжалась на плече Марны. — Этого нельзя допустить. Они чисты.
— Мы не можем диктовать, как им поступить, — процедила та.
— Не в устрашение вершим суд праведный! — продолжал преподобный. — Но в усмирение мыслей греховных, усмирения плоти. Ибо плоть слаба, но через нее мы начинаем постигать промысел Божий. Наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял! Да будет имя Господне благословенно! Должно ли нам горевать по душам падших? И скажу я: должно! Плоть — бренна, но вечна душа. И наша с вами цель — спасти души заблудших овец. Как — спросите вы?
— Как?! — раздалось в толпе.
— Через терзания плоти! Так учит нас великий кардинал Карл Людвиг Фридрих. Так он обрел благословение Божие, так искупает наши грехи! Очищение через боль!
— Боль! Боль! Боль! — пронеслось по рядам собравшихся.
— Внести очищающие сосуды! Ибо знайте, что никакой блудник, или нечистый, или любостяжатель, который есть идолослужитель, не имеет наследия в Царстве Божием! Михаил, который все это время стоял у самолета-храма, отошел в сторону, пропуская мимо себя двоих мужчин. Они вышли из храмовой двери. Каждый из них нес на спине деревянный гроб.
— Ой, — вскрикнула Свельса и закрыла лицо ладонями. — Они их похоронят заживо.
— Что, девочка, не нравится благость? — хихикнула Йарика.
— Марна, мы должны что-то сделать! — Дезире умоляла. — Я чувствую как им страшно. Они молоды, они хотят жить. Так нельзя. Это никакая не благость. Это убийство!
— Молчи, пока не услышали! — осадила ее Марна. — Думаешь, они послушают меня?
— Дезире, Марна права, — сказал Кэр. — Это неразумно.
— Тебе ли не знать их отчаянья… — Дезире повернулась к эрсати. Незрячие глаза широко распахнуты. — Или я ошибаюсь? Кэр почувствовал, как по лбу скатились неведомо откуда взявшиеся капли пота.
— А я бы каждому из них по болванке в зад запихал, — вздохнул Гракх, ведя взглядом по толпе. — Жаль, "Плевок" в машине остался.
— С вашими языками давно уже сидели бы в таких же клетках, — громко прошептал Кларк. — Заткнитесь! Услышат — и конец! Гробы заняли места рядом с клеткой.
— Возлюбите Господа Бога вашего всем сердцем вашим, и всею душою вашей, и всем разумением вашим, — нараспев проговорил преподобный и повернулся к осужденным. — Отпускаю вам грехи ваши. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь! Преподобный кивнул Михаилу. Тот скрылся в храме, но почти сразу показался вновь. В руке он держал длинный, раскаленный докрасна прут. Принесшие гробы мужики открыли клетку, выволокли из нее девушку. Та отчаянно отбивалась, но ничего не могла противопоставить грубой силе. Попытавшийся ей помочь, юноша пропустил короткий удар и, вскрикнув, свалился с рассеченной бровью. Никто с падшими церемониться не собирался.
— Умело работают ребята, — зевнула шивера. — Кэр, что это у того хмыря в руке?
— Никак клеймить собрался.
— Не хочу на это смотреть, — отвернулась Марна. — Жду всех в машине. Уезжаем! Нам здесь не место!
— Я не позволю. Голос принадлежал Дезире, но звучал он так спокойно и безразлично, что Марна не сразу поняла смысл услышанного.
— Кларк, уводи женщин! Дез, нет! Но было уже поздно…
Дезире не слушала творящегося вокруг. Ей хватало внутреннего видения. Нет, она не видела черных сгустков, не чувствовала сводящего с ума голода. Отголоски многих эмоций перекрывались всего несколькими, особенно яркими пятнами. Два из них источали страх. Они пульсировали, метались в ожидании неизбежного, жались друг к другу. Дезире боялась вместе с ними. Вместе с ними она стояла у края той пропасти, за которой не будет ни влюбленности, ни более глубокого чувства, которому не дали расцвести, задушив на корню. Еще два пятна казались девушке сутью уверенности. Они горели ровным золотым пламенем: ни единого лишнего всполоха, ни малейшей дрожи. Здесь не было места сомнениям и нерешительности. Не было места жалости и снисхождению. Дезире чувствовала неприязнь и ненависть, презрение и злобу, но отрывисто, словно фоном. Окружившая настил толпа не осталась безучастной. Люди, которые, возможно, еще недавно запросто разговаривали с молодой парой, теперь истово ее проклинали.
Призрачный мир вокруг Дезире раскалился. Девушка без труда черпала эмоции. То, что в реальном мире занимало мгновения, здесь, в ее сознании, тянулось минутами.
Она не планировала, не обдумывала стратегию своей атаки. Переполненная негодованием, Дезире просто ударила, не заботясь о последствиях.
Видимо, окрик Марны был услышан. Михаил, который уже занес прут над удерживаемой в гробу девушкой, замер, посмотрел на гостей. В следующее мгновение лицо его побелело, из носа пошла кровь. Пара быстрых дорожек проложила себе путь по подбородку, расплылась пятнами на одеянии. Михаил поднес руку к лицу, с недоумением воззрился на кровь. Затем с силой отбросил прут в сторону, рухнул на колени. Из его горла вырвался громкий стон. Он прижал руки к вискам, завалился набок. Кровь заливала одежду и настил. Теперь она хлестала не только из носа, но и из ушей, сочилась и