– Полагаю, что вам это известно. Как известны и многие другие вещи.
– Не спорю, – согласился Майкл. – Мне многое известно из жизни этого острова и его обитателей. Ответьте мне на такой вопрос: что вы делаете?
Змеиные глазки прищурились, Моралес явно ожидал подвоха в этом утверждении ирландца.
– Что вы делаете? – повторил Майкл.
– У меня кофейные плантации.
Майкл покачал головой.
– Нет, это не тот ответ. Можете спросить меня, что я делаю, сеньор Моралес.
Наступила пауза.
– Что вы делаете? – в конце концов спросил его плантатор.
– Полезное дело, – ответил Майкл.
Моралес улыбнулся. Улыбка его была понимающей.
– Назовите мне какую-нибудь букву, – попросил он, – с оттенком иронии в голосе.
– «С» – мгновенно отозвался Майкл.
– И я назову «С».
– Прекрасно. Свобода или смерть.
– Значит, вам известно о наших тайных обществах, – сказал Моралес.
– Да, и о восстании в Ларесе в шестьдесят восьмом году. Мне многое известно, я же вам сказал, – решил блеснуть эрудицией Майкл.
– Вы хорошо информированы, сэр.
– Да и вы, я вижу, неплохо, сеньор Моралес.
– Что мне это известно, в этом нет ничего удивительного. Я житель Пуэрто-Рико, а вот вы – иностранец.
– Главное не в этом, главное в том, что ни один из нас не является революционером, – сказал Майкл. – Все дело именно в этом. И, если бы это восстание в Ларесе было успешным, если какое-нибудь из этих обществ было бы способно на большее, чем лишь тайные встречи и обмены шифрованными посланиями и мечты, то мы бы с вами здесь не стояли.
– Во всяком случае, не совсем в нынешнем качестве, – согласился он.
– Не как два человека, готовых заключить сделку друг с другом, к тому же весьма интересную. Революции не очень-то полезны для бизнеса, как вам это хорошо известно.
– Но сейчас, – Моралес махнул рукой в сторону зала. – Сейчас у нас тоже своего рода революция. Мы собираемся стать автономным образованием.
– Если вам это позволят, – вкрадчивым голосом сказал Майкл.
– У вас есть сомнения на этот счет?
– Не думаю, что судьба Пуэрто-Рико решается самими пуэрториканцами или даже испанцами, – выразил сомнение Майкл.
– Может быть, американцами? – Моралес достал из кармана кожаный портсигар и, открыв его, предложил Майклу сигару.
Тот взял ее и, кивнув в знак благодарности, стал дожидаться, пока Моралес поднесет ему спичку. Глубоко затянувшись едковатым дымом, он ответил на вопрос собеседника.
– Американцами.
Моралес оперся локтями на парапет балкона и молча курил.
– Вы уверены в том, что они придут сюда? – наконец спросил он Майкла.
– Скажем так, я склонен полагать.
– Хорошо, пусть так. Сеньор Кэррен, неужели есть необходимость и дальше продолжать весь этот ваш театр, где Люс действует от имени какого-то миллионера-инкогнито, как вы думаете?
– Не думаю, что весь этот, как вы изволили выразиться, «мой театр» служит для того, чтобы кого-то обмануть.
– Да дело не в этом. Предположим даже, что даже и обмануть. Это я могу понять. Но американцев-то обмануть уж никак не удастся. И вы, тем не менее, собираетесь сделать эти, я бы сказал, гигантские вложения в наш остров.
– Я бы не стал утверждать, что я делаю эти гигантские вложения, как вы считаете, «тем не менее», сеньор Моралес. Я их делаю именно потому, что придут американцы.
– Но для чего?
Моралес уставился на Майкла пристальным взглядом змеиных глазок.
– Почему вы это делаете, сеньор Кэррен? Расскажите мне. Объясните мне это, и я не только соглашусь продать вам свою землю, но и пообещаю, что вы приобретете, по меньшей мере, еще девять других гасиенд.
Майкл понимал, что Моралес вел этот разговор не только от своего лица.
– Десяти мало, сеньор. Я должен приобрести семнадцать гасиенд, в которых я заинтересован, или ни одной.
– Почему? – снова вопрошал Моралес.
– Потому что американцы для вас – угроза, а для меня – благоприятная возможность. Я ведь не испанец, сеньор. И не пуэрториканец. Я – ирландец. Да, я говорю на вашем языке, но родной для меня английский. И, будучи ирландцем, я могу понять образ мышления американцев, а они, в свою очередь, поймут меня.
Майкл стряхнул со своей сигары длинный столбик пепла.
– Может быть сейчас, именно сейчас, в этот вечер, на этом балу, да что на балу, я единственный человек на этом острове, который с полным правом может это утверждать.
Моралес молчал, молчал и тогда, когда вернулась Бэт в сопровождении Люса.
– Вот вы где, оказывается. А мы вас везде искали.
– Вот решили выйти и выкурить по одной из этих великолепных сигар, которые мне предложил сеньор Моралес, – непринужденно соврал Майкл. И тут же по-английски обратился к Бэт. – Тебе понравился танец?
– Не особенно. От твоего приятеля разит чесноком.
Она улыбалась и кивала, когда это говорила, а оба испанца не настолько хорошо понимали английский, чтобы понять, о чем она говорила, и восприняли ее слова как комплименты в адрес Люса. Тот, явно польщенный, даже решил раскланяться. Майклу стоило больших усилий не рассмеяться. Он даже был вынужден сделать глубокий вдох. Он еще раз обратился к Бэт, на сей раз скороговоркой, пробормотав:
– Еще танец. Но с другим.
Бэт чуть ближе подошла к Моралесу, и веер затрепетал в ее руках.
– Сеньор, там сейчас играют испанскую мелодию. Вы бы не могли поучить меня этому танцу? Боюсь, что он мне совершенно незнаком.
Майкл перевел. Моралес мгновенно кивнул.
– Это такая честь для меня, сеньорита. Я весьма польщен, донья Изабела.
Он выставил локоть и Бэт, взяв его под руку, увела в зал. Не успели они отойти, как на него накинулся Люс.
– Дон Майкл, что вам говорил этот Моралес?
– Кое-что говорил. Я уже почти вытянул из него согласие на сделку, но тут явились вы, и нам так и не удалось договорить.
– Прошу прощения, очень сожалею… – От волнения Фернандо Люс перешел на родной язык.
– Да нечего вам передо мной извиняться. В конце концов, откуда вы это могли знать? С чего это вы так разволновались, Люс? Что стряслось?
– Корабль, сеньор. «Сюзанна Стар».
– А что с ним?
– Он отправился из Пуэрто-Рико неделю назад в Лондон. Я отдал капитану ваше письмо к Кауттсу, как Мы и договаривались. Вы ведь сами сказали, что отправить следует на том судне, которое выходит раньше.
– Все именно так. Я не понимаю, в чем проблема?
– Да тут не только эта проблема. Вообще-то мне ничего неизвестно. Но…
Голос Люса стал едва слышим, он достал из кармана белый носовой платок и вытер потное лицо.
– Но что? Давайте, давайте, старина, соберитесь с духом. Что вас беспокоит?
– В начале этой недели случился ужасный шторм, дон Майкл, а «Сюзанна» должна была прибыть на Бермуды еще два дня назад. Но сегодня в девять часов вечера ее не было и в помине.
Наступила продолжительная пауза. Майкл вспомнил Джадсона Хьюза, опытного, благоразумного, неторопливого капитана, его команду, и почувствовал дурноту.
– Господи Иисусе! Какое несчастье!
– И для нас тоже, – согласился Люс.
– Для нас? А почему для нас? Ах да, понимаю. Письмо к Кауттсу. Оно тоже покоится на дне морском.
– Да, сеньор.
– Ну, значит, надо написать еще одно, я вас так понимаю?
Услышав эти слова Майкла, Люс вздохнул с явным облегчением.
– Я так и думал, что вы согласитесь, дон Мигель.
– А почему мне не согласиться? Когда мы сможем его отправить? И на чем?
– Если повезет, то завтра утром. Сейчас в гавани стоит один пароход, это сухогруз «Леди Джейн». Я думаю, именно на нем и прибыла ваша очаровательная гостья. «Леди Джейн» отплывает сегодня на рассвете и через два дня уже будет в Нью-Йорке. Я подумал, что, возможно, там у Кауттса есть агент… И мы смогли бы наверстать упущенное хотя бы частично.
– Отлично. Так и сделаем. Вы этим займетесь. – Майкл выбросил погасший окурок сигары. – Давайте, Люс, мы должны разыскать кого-нибудь из свиты Девеги, пусть нам предоставят чернила, бумагу и спокойное место, где можно сесть и написать письмо.
Люс засеменил за великаном-ирландцем, про себя повторяя молитву Пресвятой Деве и всем святым. То, что его прибыль ушла на дно морское вместе с капитаном Хьюзом было, несомненно, плохо, но намного хуже было бы расстаться с другой прибылью, если бы вдруг этот иностранец взял да и передумал приобретать эти гасиенды. Вот это действительно было бы гораздо хуже. Завтра надо пойти в костел и поставить свечу, подумал банкир. За несчастные души моряков «Сюзанны» и за собственную удачу.
Стол «а ля фуршет» был накрыт на балконе, который снаружи обегал бальный зал. Занимался рассвет. Майкл и Бэт стояли у стола вместе с остальными гостями. Майкл, почувствовав зверский голод, набросился на еду, а Бэт, скорее из вежливости, отщипнула несколько кусочков от куропатки и желе.
Доедая, наверное, уже десятое по счету блюдо, Майкл заметил необычное оживление в холле внизу и сначала подумал, что все собираются домой. Но, присмотревшись увидел, что большинство танцевавших остановились, хотя несколько пар еще продолжало кружиться, оркестр не прекращал играть, но на музыку уже никто не обращал внимания. Почти вся компания собралась вокруг хозяина бала. Весь вечер Девега был само радушие, переходил от одного гостя к другому, рассыпая комплименты, отпуская шутки. Теперь он стоял выпрямившись во весь свой могучий рост и излучал серьезность от сознания собственной важности и величия.
Женщина, одетая в черное, находилась в центре внимания генерального губернатора и зала. Она стояла спиной к Майклу. Он мог разглядеть лишь черный тюрбан у нее на голове и свисавший шлейф туалета из черного атласа. Майкл был сильно удивлен увидеть ее здесь: Нурья недвусмысленно заявила, что она, будучи хозяйкой публичного дома, не удостоится чести быть приглашенной на бал в Ла Форталеза, но как оказалось, все лее удостоилась.
Девега гневно качал головой: он был с чем-то категорически не согласен. Нурья умоляюще простерла к нему и к небу обе руки. Майкл не мог слышать, о чем они разговаривали, но видел ее мелькавшие наманикюренные ногти. По движениям ее рук он без труда мог догадаться, что она о чем-то губернатора просила и даже умоляла, пыталась в чем-то его убедить. Девега отвернулся, и, похоже, искал глазами кого-то, кто мог бы позвать стражу, но потом вдруг отказался от этого намерения. И снова повернулся к Нурье и стал что-то говорить, после чего она кивнула.