Красота против насилия и пародии на красоту
Положительные утверждения райского идеала
Еврейская фраза ṭôb mĕōd («хорошо весьма»), с ее указанием на абсолютную благость и целостность, уместность и красоту, относится в Быт 1:31 ко всему творению Божьему, включая человеческую сексуальность. Первый же стих, описывающий человеческую историю после грехопадения, показывает, что сексуальность осталась благой: «Адам познал Еву, жену свою; и она зачала, и родила Каина» (Быт 4:1). Как мы уже отметили в главе 10, глагол «познавать» (yāda) часто намекает на глубоко личностные отношения с объектом познания, а упоминание о зачатии и рождении отражает начало исполнения благословения, данного людям («плодиться и размножаться»). Даже за пределами Эдема сексуальность должна быть красивой, целостной и благой.
Книга Бытие не так часто углубляется в повседневную сексуальную жизнь патриархов и их жен, чтобы мы ясно увидели их положительное отношение к целостной красоте сексуальности, но есть красноречивые детали. Рассказчик вовсе не обходит стороной сексуальную красоту. В частности, он обращает внимание на физическую красоту Сарры. Авраам говорит жене: «Я знаю, что ты женщина, прекрасная видом (yĕpat-mareh)» (Быт 12:11); и египтяне «увидели, что она женщина весьма красивая (yāpâ… mĕōd)» (Быт 12:14). Аналогичным образом сказано о Ревекке. Ревекка выходит к источнику, и слуга Авраама видит, что «девица прекрасна видом (ṭōbat mareh mĕōd)» (Быт 24:16). Так и Исаак видел свою возлюбленную жену: «Она прекрасна видом (ṭôbat mareh)» (Быт 26:7). Рассказчик говорит, что Рахиль «была красива станом и красива лицом (yĕpat-tōar wiypat mareh)» (Быт 29:17). (Среди мужчин так описан Иосиф в контексте искушения женой Потифара: «Иосиф был красив станом и красив лицом (yĕpēh-tōar wiypēh mareh)» (Быт 39:6).) Контекст каждого из этих утверждений физической красоты показывает, что перед нами и намек на красоту характера (как мы уже видели в анализе рассказов о женах патриархов; см. ниже об Иосифе).
Патриархи и их жены не только считали друг друга привлекательными, но и любили друг друга. Иногда повествование говорит об этом напрямую. Например, Исаак не только «взял Ревекку, и она сделалась ему женой», но «он полюбил (āhēb) ее» (Быт 24:67). Три раза рассказчик сообщает, что Иаков любил Рахиль: с помощью глагола āhēb в Быт 29:18, 30 и существительного ahăbâ в Быт 29:20.
А вот мимолетная сцена чувственной любовной игры: царь видит в окно, как «Исаак играет (mĕṣaḥēq) с Ревеккой, женой своей» (Быт 26:8). Слово mĕṣaḥēq, причастие породы пиэль, создает перекличку с именем Исаака (которое содержит те же согласные и по значению связано с темой «игры») и предполагает интенсивный и продолжительный обмен «супружескими ласками».[1809] Можно понять, что радостно и страстно любили друг друга Иаков и Рахиль: Иаков отработал семь лет, чтобы добиться ее руки, и эти годы «показались ему за несколько дней, потому что он любил ее» (Быт 29:20).
Уважение Бытописателя к красоте и чистоте сексуальной любви заметно в композиции второй половины книги (Быт 25–50). Как мы отметили в предыдущих главах, центр хиастической мегаструктуры приходится на Быт 38–39. Моисей явно желал противопоставить искаженной сексуальности в отношениях Иуды и Фамари целомудрие Иосифа с его достоинством и верностью. «Наконец, когда мы возвращаемся от Иуды к рассказу об Иосифе (Быт 39), мы переходим от темы сексуальной невоздержанности к кажущемуся поражению, а затем триумфу через сексуальное воздержание – к Иосифу и жене Потифара».[1810] Быт 39 содержит возвышенный рассказ о чистоте и принципиальности Иосифа, который отверг эротические посягательства жены Потифара. Подчеркивается, что Иосиф понимал: сексуальный грех есть грех против Бога. Когда жена Потифара зазывала его вступить в связь с ней, он ответил: «Как же я сделаю это великое зло и согрешу пред Богом?» (Быт 39:9).
Здесь утверждение целостности и красоты сексуальности следует осмысливать в свете общего характера правового материала. Заповеди, которые мы рассматривали в предыдущих главах, имели форму запретов. Такова тенденция закона в целом: он оберегает «жизнь, свободу и стремление к счастью», ограничивая деятельность, которая угрожает этим фундаментальным правам.
Нельзя сказать, чтобы заповеди, касающиеся сексуальности, силь-но выделялись на фоне остальных. Сексуальные грехи не считаются какими-то особенными или более зловещими, чем остальные грехи. Более того, секс нигде не показан как зло сам по себе. Как и в случае с заповедями по другим вопросам, цель заповедей, связанных с темой секса, состоит в том, чтобы уберечь отношения внутри семей и отношения человека с Богом. В предыдущих главах мы уже показывали, что Закон Моисеев высоко ставит святость и достоинство человеческой сексуальности.
Некоторые делают далеко идущие выводы из самого факта запретов: мол, сексуальность плоха сама по себе, и Бог лишь терпит ее, попутно налагая суровые ограничения. Однако Закону Моисееву чужд подобный подход. Это ясно как минимум из одной заповеди с позитивным повелением относительно сексуальности. Втор 24:5 гласит: «Если кто взял жену недавно, то пусть не идет на войну, и ничего не должно возлагать на него; пусть он остается свободен в доме своем в продолжение одного года и увеселяет (wĕśimmaḥ, пиэль от śāmaḥ. – Р. Д.) жену свою, которую взял». Без сомнения, отчасти это обусловлено заботой о деторождении: мужчине дана возможность зачать ребенка, прежде чем он попадет на войну. Однако формулировка – «увеселяет» (или «увеселяется…») – показывает, что дело не только в прокреации. Бог хочет, чтобы супруги образовали крепкую семью и радовались сексу.[1811]
Важен контекст этой заповеди во Второзаконии. Как показал Стивен Кауфман, Втор 24:5 входит в разработку восьмой заповеди [ «не укради»; 23:20 (СП 23:19)–24:7]. Подобно предшествующей заповеди о разводе (24:1–4), эта заповедь предотвращает кражу «нефеша» (т. е. жизни, души).[1812] Сразу после нее идет запрет брать в залог только один из пары жерновов (24:6), – Кауфман увязывает его с законом о защите жениха и невесты. Закон о жерновах расположен в этом месте не случайно, а по аналогии с женихом и невестой: верхний жернов (rekeb, буквально «всадник») не должен отделяться от нижнего, как и жених не должен отделяться от невесты. На уровне еврейского оригинала не исключена и сексуальная коннотация в понятии «молотьбы», которая увязывает обе заповеди в одно целое.[1813]
Короче говоря, Втор 24:5 защищает красоту и счастье сексуальной любви в браке, пока она есть лишь нежный росток в отношениях новобрачных, – чтобы узы любви укрепились и сексуальная радость и красота сохранилась надолго даже по окончании первого совместного года. Никто и ничто не должно лишать новобрачных счастья сексуальной любви в браке. Муж и жена так же не должны быть лишены «единоплотия», как верхний жернов не должен быть оставлен без нижнего.
Целостность и священная красота сексуальности особенно ярко видны у Пророков, когда Бог уподобляет браку свои отношения с Израилем. Исайя (VIII в. до н. э.) сообщает, что Всевышний радуется этому браку и своей невесте: «…но будут называть тебя: «Мое благоволение к ней», а землю твою – «Замужней», ибо ГОСПОДЬ благоволит (ḥāpēṣ) к тебе, и земля твоя сочетается… и как жених радуется о невесте, так будет радоваться о тебе Бог твой» (Ис 62:4–5). Глагол ḥāpēṣ означает «радоваться чему-либо», «желать» и намекает на глубокую радость в человеческом браке, каким его задумал Бог.
Осия, другой пророк VIII века, также свидетельствует, что Всевышний хочет, чтобы любовь в браке отличалась красотой и радостью. Как мы отметили в главе 10, Бог, романтический Возлюбленный, говорит о своих планах: «Посему вот, и Я увлеку ее, приведу ее в пустыню, и буду говорить к сердцу ее… и она будет петь там, как во дни юности своей» [Ос 2:16–17 (СП 2:14–15)]. Романтическое ухаживание и ответная песнь любви!
А как обстоит дело с разделом Писаний? В гимнах/литературе Премудрости мы находим Псалом 45 (СП 44), озаглавленный «Песнь любви». Судя по всему, он был написан по случаю брака израильского (или иудейского) царя – быть может, самого Соломона![1814] Этот псалом напрямую упоминает красоту жениха и невесты. О женихе сказано: «Ты – прекраснейший их мужчин; благодать излилась из уст твоих; посему благословил тебя Бог навеки» [45:3 (СП 44:3)]. Описание невесты: «И возжелает царь красоты твоей… Облачена царская дочь в покоях своих в одежду, шитую золотом» [45:12, 14 (СП 44:12, 14)].
Уильям Пропп называет Псалом 45 «одной из самых эротических поэм Библии»: многочисленные фразы с эротическим подтекстом «снимают напряжение, как бы поддразнивая жениха и невесту».[1815] Он отмечает следующие возможные намеки.
Слово «лилии» (sosanîm) в описании мотива, на который следует петь эту песнь любви (стих 1), является эротическим символом, как и в Песни Песней (2:16; 6:2–3).
«Меч» [Пс 45:4 (СП 44:4)] и «стрелы» (стих 6) – эротические аллюзии, поскольку «длинные пронзающие орудия кровопролития, вроде мечей, копий и стрел, суть фаллические символы во всей ближневосточной литературе».[1816]
С военной терминологией связаны упоминания о «бедре» (yārēk, стих 4), которое здесь, как и в других местах Писания – эвфемизм «пениса» (например, Быт 46:26; Исх 1:5; Суд 8:30), это касается и еврейского глагола rākab, «ехать верхом» [Пс 45:5 (СП 44:5)], который используется в аккадском языке в сексуальном смысле, и здесь имеет сексуальный подтекст.
Возможны фаллические намеки в понятии «десница» (yāmîn, стих 4) в свете угаритских параллелей, где «рука» иногда указывает на гениталии.
Фраза «жезл праведности/прямоты» (šēbeṭ mîšōr) в стихе 7 в контексте брачного псалма имеет явный сексуальный подтекст.
Упоминания о «елее радости» (стих 8), «смирне, алоэ и касии» (стих 9) имеют эротическое звучание, ибо «тогда, как и теперь, благовония и секс были неразрывно связаны, – как легко поймет и любой любитель Песни Песней (ср. также Притч 7:17)».[1817]
Редкое слово šēgal («царица») в стихе 10 содержит эротический подтекст, ибо перекликается с еврейским глаголом šāgal («брать женщину агрессивным образом»).[1818]
Пропп резюмирует основные понятия, которые могут содержать сексуальный подтекст, и констатирует свою неспособность решить, действительно ли они присутствуют в тексте.
Да, при желании, хотя и не без усилия, можно и не усматривать намеков. Иногда меч – всего лишь меч, бедро – всего лишь бедро, завоевание – всего лишь завоевание, лук – всего лишь лук, ру-ка – всего лишь рука, нога – всего лишь нога, а прямой жезл – всего лишь прямой жезл. Но в брачной песне?…Я не могу уйти от мысли, что грубоватые подтексты в Псалме 45 реальны и сознательны. И это интересно![1819]
Действительно, некоторые намеки выглядят очевидными (в частности, лилии и благовония). Однако другие гипотетические аллюзии более шатки, и уверенности здесь нет. Вместе с тем возможно, как думает Пропп, что «поэтические намеки на древние образы любви и похоти – слишком тонкие и туманные для современной аудитории»,[1820] включая меня самого. Если Пропп прав в оценке всех или многих сексуальных подтекстов данного псалма, в этих подтекстах нет ничего «грубоватого» и низменного. Вопреки мнению Проппа нет здесь и похоти.[1821] Напротив, намеки исполнены красоты и тонкого вкуса, наполняя возвышенную и богодухновенную «Песнь любви» эротической радостью.
Самые яркие образы красоты и радости секса мы находим в Книге Притчей. В главе 10 мы уже говорили о теме ласк в Притч 5:15–23, где описана не только близость, но и целостная красота брачной любви. Мудрец не стыдится говорить о сексуальных отношениях, благословенных Богом, откровенно эротическим образом. Он дает такой прямой совет:
Родник твой да будет благословен;
и утешайся женой юности твоей,
любезной ланью и прекрасной серной;
груди ее да упояют тебя во всякое время,
любовью ее услаждайся постоянно.
Физическая чувственность, радостное удовлетворение мужа (rāwâ, пиэль, буквально «насыщение»)[1822] грудями жены, его постоянное (tāmîd) опьянение (šāgâ)[1823] любовью жены – вот образ целостной и заповеданной Богом сексуальности.
Вальтер Кайзер исследовал пять различных слов, обозначающих воду в 5:15–20. Все они указывают на места, где можно взять воду, – водоем, колодец, источники, потоки, родник – и выступают в роли «метафор брачной любви». Кайзер отмечает, что в жаркой стране с ограниченными запасами воды мудрец «сравнивает глоток холодной освежающей воды с той радостью, которую дарит обладание супругой… Образы водоема, колодца, источника и потока используются потому, что жена, подобно влаге, утоляет желание».[1824] Как мы уже сказали, слово rāwâ («удовлетворять») имеет коннотацию «насыщаться». Так могут говорить о насыщении водой, а в данном отрывке так усиливается тема радостного упоения сексуальной близостью.
Более того, жена названа «любезной ланью и прекрасной серной» (стих 19): стало быть, она «проворная, грациозная и красивая».[1825] И в том же стихе упоминание о женских грудях (dad) содержит игру слов с еврейским понятием «любовь» (dôd). Стих 18а называет «родник» (целостной брачной сексуальности) «благословенным», что перекликается с первоначальным благословением сексуальности в Эдемском саду. И наконец, основной пафос отрывка содержится в стихе 18б: «…утешайся (или «радуйся»; śāmaḥ min. – Р. Д.) женой юности твоей». «Этот программный призыв («радуйся…») вмещает в себя смысл всей пословицы».[1826] Целостная брачная сексуальная любовь, какой ее задумал Бог, воистину есть дар, которому можно только радоваться.
Согласно мудрецу (Притч 30:18–19), целостная и красивая человеческая сексуальность – «путь мужчины к девице» – «удивительна», «дивна» (pālā в нифале). Она настолько удивительна, что ее невозможно полностью понять. Сексуальность красива, и красота эта – не поверхностная. Ведь Книга Притчей говорит не только об эротике и чувственности, но и о духовно-нравственном измерении, без которого физическая привлекательность пуста. Таким образом, с одной стороны, «кроткая жена приобретает славу» (11:16), а с другой –
Что золотое кольцо в носу у свиньи,
то женщина красивая и безрассудная.
Последняя глава Книги Притчей четко расставляет иерархию цен-ностей:
Миловидность обманчива и красота суетна;
но жена, боящаяся ГОСПОДА, достойна хвалы.
Путь мудрости есть страх Господень. Это благоговение перед Всевышним должно составлять и основу брачных отношений. Тогда сексуальность во всех своих аспектах будет здоровой, красивой и благой.
Книга Екклесиаста утверждает, что путь мудрости возможен в целостных сексуальных отношениях. Согласно Екклесиасту, Бог «все соделал прекрасным в свое время» (3:11), и это «все» включает сексуальность. Секс красив. Поэтому есть «время обнимать» (3:5) и «время любить» (3:8). Екклесиаст призывает: «Наслаждайся жизнью с женой, которую любишь» (9:9).
В ВЗ, особенно в Пророках/Писаниях, любовь Божья часто описывается через сексуальные метафоры. Об этом мы уже говорили в главе 3. В своем глубоком исследовании образа источников и колодцев в ВЗ Ларри Лайк показал, что «богословский и человеческий аспекты этих метафор по сути нераздельны».[1828] «Синхронность богословского и человеческого регистров» в ветхозаветных образах любви – «один из главных путей освящения человеческой сексуальности».[1829] В ВЗ человеческая сексуальность свята. В отличие от языческих культов, она не обожествляется, и ей не придается сакральный характер. Ее святость – в том, что она отражает святость любви Божьей.
Таким образом, всюду в ветхозаветном каноне утверждается и восхваляется целостная и святая красота человеческой сексуальности. Однако сказано и об искажениях этого великого небесного идеала. К ним мы сейчас и перейдем.
Искажения красоты человеческой сексуальности: изнасилование
Многое омрачает целостную и святую красоту небесного идеала сексуальности, но более всего – изнасилование. Оно являет собой жуткую и чудовищную сторону сексуальности, начисто лишенную всякого подобия красоты.
Древние ближневосточные законы, касающиеся изнасилования, обычно излагаются в контексте темы прелюбодеяния. Эти казуистические законы затрагивают два основных момента: брачный статус изнасилованной женщины и наличие согласия с ее стороны. Относительно изнасилования необрученных девственниц среднеассирийские законы (A§ 55) гласят следующее: отец жертвы имеет право изнасиловать жену насильника, а также имеет право потребовать, чтобы насильник женился на его дочери без права развода; если отец захочет, он может принять плату, а дочь выдать за кого-либо еще.[1830]
Что касается изнасилования девушки обрученной, за которую уже внесен калым – де-факто обручение делало пару мужем и женой, – насильник наказывался смертью, а женщина оставалась свободной (кодекс Ур-Намму § 6; кодекс Эшнунны § 26; кодекс Хаммурапи § 130).[1831] Аналогичным образом приговаривался к смерти человек, изнасиловавший замужнюю женщину; саму жертву не наказывали (среднеассирийские законы A§§ 12, 23; хеттские законы § 197).[1832]
Среднеассирийские законы (A§ 12) исходят из того, что женщина пыталась защититься, но не смогла (а значит, невиновна), если дело было на улице (где, надо полагать, женщина ничего плохого не делала); если же насильника застигли на месте преступления, или изнасилование было впоследствии доказано свидетелями, его казнили, а женщину отпускали. Хеттские законы (§ 197) предполагают невиновность женщины в том случае, если дело было «в горах»; если же женщиной овладевали у нее дома, она считалась виновной и приговаривалась к смерти. Если муж застиг их на месте преступления, он имел право тут же убить их: это не считалось преступлением.
Шумерское право учитывало также социальный статус жертвы (и знание его насильником) и то, были ли в курсе родители, что их дочь находится «на улице». Согласно шумерскому закону § 7, если (свободные) родители изнасилованной девственной дочери не знали о пребывании девушки на улице, а она утверждает, что ее изнасиловали, родители вправе заставить насильника жениться на ней.[1833] Согласно шумерскому закону § 8, если (свободные) родители девственной дочери сознательно позволили ей оказаться на улице, а насильник клянется, что не знал о ее принадлежности к свободному классу, насильника не наказывают.[1834]
На основании вышеуказанных текстов Джекоб Мильгром констатирует: «На древнем Ближнем Востоке изнасилование считалось клеймом». Напротив, как мы увидим, «в Израиле на изнасилованной (или соблазненной) одинокой девушке не было клейма» (если только она не дочь священника).[1835]
Дочери Лота (Быт 19). В главе 4 мы уже касались Быт 19 и пришли к выводу, что содомитяне возжелали гомосексуальной связи с двумя гостями Лота.[1836] Стоит добавить, что на уме у них было групповое изнасилование мужчин.[1837] Затрагивается и тема изнасилования женщин: Лот предлагает содомским мужчинам изнасиловать двух своих девственных дочерей вместо (ангельских) гостей (19:8). И если бы не вмешательство ангелов, дело могло бы кончиться для девушек печально. Рассказчик явно подчеркивает жестокость, бессердечность и ужас изнасилования.
Дина (Быт 34). Быт 34 описывает изнасилование, которое реально произошло. Описание весьма лаконично (стихи 1–2): «Дина, дочь Лии, которую она родила Иакову, вышла посмотреть на дочерей земли той. И увидел ее (wayyar ōtāh) Сихем, сын хиввея Еммора, князя земли той, и взял ее (wayyiqqaḥ ōtāh), и спал с ней (wayyiškab ōtāh), и сделал ей насилие (wayannehā)». Получается такая последовательность событий: Дина идет общаться с язычницами, Сихем испытывает к ней желание и в пылу страсти овладевает ею и спит с ней.
Идет ли речь об изнасиловании? Некоторые толкователи пытаются доказать, что Дина согласилась вступить в незаконный сексуальный союз.[1838] В пользу такого понимания выдвигались следующие доводы.
Первое. Действие Сихема описывается (стих 2) с помощью более нейтрального глагола «брать» (lāqaḥ), а не с помощью глагола ḥāzaq («хватать»), как в случае с темой изнасилования во Втор 22:25–27.
Второе. Глагол innâ в пиэле («делать насилие») иногда описывает не изнасилование в строгом смысле слова, а ситуацию, когда «мужчина, у которого был секс с женщиной без должных договоренностей, считается «изнасиловавшим» (innâ) ее… даже если она была согласна».[1839] Есть и попытка доказать, что здесь этот глагол вообще не указывает на изнасилование, а выступает в качестве «оценочного понятия в юридическом контексте, описывая нисхождение по социальной лестнице… а потому означает что-то вроде “унижать”».[1840]
Третье. Ситуация после секса вроде бы не такая, какая должна быть при изнасиловании: Сихем влюбляется, разговаривает с Диной ласково, и спустя некоторое время Дина все еще находится в его доме (Быт 34:26). Судя по всему, братьям пришлось забирать ее оттуда (силком?), когда они разоряли город.[1841]
На первый взгляд звучит убедительно. Я и сам поначалу так думал. Однако затем изменил свое мнение, когда пригляделся к особенностям грамматики, особенно к использованию предлогов и аналогии с рассказом о Фамари и Амноне (2 Цар 13).[1842] Если переводить буквально, то в Быт 34:2 сказано, что Сихем «уложил ее» (глагол šākab[1843] употреблен в переходном значении и с прямым дополнением ōtāh), а не «лег с ней (immāh)». Это подчеркивает использование силы в ходе сексуального преступления.[1844] Предлог im («с») предполагает разрешение. Например, жена Потифара говорит Иосифу: «Ложись со мной (immî)» (Быт 39:7). В рассказе об изнасиловании Фамари Амнон сначала просит разрешения: «Иди, ложись со мной (immî)» (2 Цар 13:11). И лишь столкнувшись с отказом, «изнасиловал и уложил ее (ōtāh)» (13:14; перевод мой). Эта параллель между двумя рассказами об изнасиловании, вкупе с несколькими деталями в Быт 39, показывают, что Сихем изнасиловал Дину. В некоторых современных переводах Библии на английский язык верно схвачен данный нюанс: he lay with her by force («он лег с ней насильно»).[1845] Дина явно стала жертвой изнасилования (быть может, такого, которое мы назвали бы «изнасилованием на свидании»).
Глагол innâ (в пиэле), «делать насилие», – технический термин, который обозначает незаконную сексуальную связь. Он «используется в юридических контекстах, где показывает, что пенетрация (и эякуляция) действительно имела место».[1846] Он относится к незаконному сексуальному акту (или его последствиям), но сам по себе не сообщает, дала ли женщина свое согласие. Однако в ряде отрывков он использован в контексте изнасилования[1847] и вполне может переводиться как «изнасиловать». В контексте Быт 34 – особенно в свете грамматической конструкции в 34:2 (см. выше) и того факта, «что нигде Дина не обвиняется в случившемся»,[1848] – можно сделать вывод, что Дина не соглашалась. А значит, речь идет именно об изнасиловании.
Череда трех глаголов – «взял», «уложил», «сделал насилие» – похожи на гендиадис, то есть фигуру речи, выражающую одно понятие двумя или более словами. В данном случае «выражается акт насилия. Использование гендиадиса подчеркивает этот факт. На другом уровне эти три слова намекают на усиливающуюся резкость поведения. Они подчеркивают, что Сихем вел себя с Диной все более жестоко».[1849]
Судя по всему, после изнасилования Сихем еще и похитил Дину: привел к себе в дом (стих 26) и начал обхаживать. «И прилепилась (watidbaq) душа его к Дине, дочери Иакова, и он полюбил (wayyeĕhab) девицу и говорил по сердцу (al-lēb) девицы» (стих 3).[1850] Здесь использовано то же самое слово dābaq («прилепляться»), что и в Быт 2:24 (где оно описывает узы брака), но с совсем иным смыслом: «прилепление» происходит после секса, но вне брака. Фраза dibbēr al-lēb («говорил по/к сердцу») используется в ВЗ десять раз, причем всегда «в отнюдь не идеальных ситуациях, где есть чувство вины или покаяния, и А пытается убедить B в своих чувствах».[1851] Попытки Сихема ублажить Дину, переговоры его отца с Иаковом о браке между Сихемом и Диной, и даже то, что Сихем был «более всех уважаем из дома отца своего» (34:19) – ничто из этого не уменьшает тяжести совершенного преступления.[1852]
Итак, скорее всего, Сихем изнасиловал девушку. Впрочем, стопроцентной уверенности здесь нет. Однако даже если Дина дала согласие Сихему, имело место то, что мы называем «изнасилованием по статутному праву» или «изнасилованием через злоупотребление властью». Пусть даже физически Сихем не насиловал Дину: его статус («сын хиввея Еммора, князя земли той» 34:2) предполагал психологическое давление.[1853]
В своих статьях и диссертации Сюзанна Шольц показала: многие современные толкователи (большинство из них?), если и соглашаются, что в Быт 34 речь идет об изнасиловании, исходят из «ряда предпосылок, де-факто снижающих значение изнасилования».[1854] Однако внимательный анализ отрывка, который в христианской экзегезе пошел еще от Мартина Лютера, заставляет взглянуть в глаза ужасной природе изнасилования.[1855] Рассказчик называет (стих 7) поступок Сихема «низостью» (nĕbālâ). В других местах ВЗ это слово описывает сексуальные преступления и другие виды «вопиющей распущенности и необузданности, которые ведут к разрыву межплеменных, внутрисемейных, деловых, брачных отношений и отношений с Богом».[1856] Это «худший вид (преступления. – Р. Д.), нечто абсолютно немыслимое в Израиле».[1857] Рассказчик также предполагает, что (во всяком случае, по мнению братьев Дины) весь город виновен в бесчестии их сестры. Быт 34:27 гласит: «Сыновья Иакова пришли к убитым и разграбили город за то, что те (т. е. горожане. – Р. Д.) обесчестили (ṭimmû) сестру их».[1858] Конечно, убивать жителей Сихема в отместку за жуткое преступление было нельзя: одна жестокость не оправдывает другую. Тем не менее братья справедливо возмущены изнасилованием. Их нравственное чувство справедливо задето поступком, который нанес сильный удар по общественному укладу.[1859]
Бытописатель не только осуждает поступок Сихема: тщательно продуманные нюансы, а где-то и молчание, подчеркивают умаление и угнетение женщин.[1860] Ведь Дина в рассказе молчит. Ее изнасиловали, однако, как отмечали феминистские толкователи, она не поднимает голос протеста. И хотя братья мстят за преступление против сестры,[1861] Дина как личность, видимо, не получает полного уважения.[1862]
…Иаков ругает сыновей за то, что они сделали его и его дом «ненавистным для жителей сей земли», убив в отместку за сестру мужчин Сихема (Быт 34:30).[1863] Сыновья отвечают риторическим вопросом: «Разве можно поступать с нашей сестрой, как с блудницей?» (34:31). Вопреки мнению некоторых толкователей здесь не имеется в виду, что после изнасилования Дина оказалась подобна блуднице. «Сыновья хотят сказать, что если они не постоят за честь сестры, это будет означать, что они относятся к ней как к блуднице… Сыновья ясно понимают, что при изнасиловании мужчина (или сообщество) обращается с женщиной так, как блудница обращается с собой».[1864] Изнасилование наносит вред всему существу женщины: ее телу, уму и духу.[1865]
Исход 22:15–16 (СП 22:16–17) и Второзаконие 22:28–29. Об этих отрывках мы уже говорили в связи с многобрачием (глава 4) и добрачным сексом (глава 8). Скорее всего, ситуация в них ближе к той, которую мы называем «изнасилованием по статутному пра-ву»: женщина добровольно уступает настойчивому желанию мужчины заняться сексом. Однако согласие согласием, а сказано, что мужчина «унизил ее», «сделал ей насилие» (innāh). Согласно замыслу Божьему, чистоту женщины следует уважать и защищать. Здесь этот замысел нарушается. Наказание же таково: насильник должен жениться на соблазненной им женщине и поддерживать ее финансово всю жизнь (без возможности развода); впрочем, отец девушки (как ее юридический защитник) может отказать ему и потребовать денежной выплаты, эквивалентной плате на вено (в последнем случае соблазнитель не женится на девушке).
Отметим, что хотя женщина могла добровольно пойти на такую связь, Закон предписывает дать «столько серебра, сколько полагается на вено девицам» [Исх 22:16 (СП 22:17)]. В денежном плане она проходит по категории девственниц. Это утверждает ценность женщины перед мужчиной, который повел себя с ней нечестно, и в то же время ставит лишний барьер перед изнасилованием. Как отмечает Мильгром, можно также сделать вывод, что в древнем Израиле на изнасилованных девушках не было позорного клейма.
Второзаконие 22:25–27.[1866] Здесь явно идет речь об изнасиловании: «Если же кто в поле встретится (yimṣā) с отроковицею обрученною и, схватив ее (wĕheḥĕzîq-bāh), ляжет с нею (wĕšākab immāh), то должно предать смерти только мужчину, лежавшего с нею…» (22:25, СП). В этом отрывке мы находим не слово pātâ («соблазнять») или слово tāpaś («хватать»), а более сильное слово ḥāzaq (гифиль с предлогом bĕ), «принуждать», которое часто указывает на применение силы человеком более сильным к более слабому.[1867] Следующие стихи показывают, что так оно и есть: девушка невиновна и является жертвой (подобной жертве убийст-ва), ибо ее заставили. Предполагается, что она кричала в поле, но ее никто не слышал.
«Библейский закон исходит из ее невиновности, не требуя свидетелей (стих 27. – Р. Д.); ей не нужно доказывать, что она не давала согласия… Если женщина могла быть невиновной, ее невиновность предполагается».[1868] Однако мужчина, который с ней поступил подобным образом, заслуживает смертной казни. Закон Моисеев защищает сексуальную чистоту обрученной женщины (а также человека, с которым она обручена), назначая самое суровое наказание мужчине, который осмеливается на нее сексуально посягнуть. «Он говорит мужчине: секс – это близость, возможная лишь в условиях отношений, в которых люди связаны договором, взаимными обязательствами. Если хочешь заняться сексом с какой-либо женщиной, будь готов поддерживать ее всю оставшуюся жизнь».[1869]
Левит 21:7–14. Лев 21:7–9 перечисляет запреты, касающиеся брака священников, а стихи 10–15 – запреты для первосвященников. Об этом отрывке мы уже говорили в связи с темой развода (глава 9), а сейчас отметим запрет жениться на изнасилованной женщине.
Они (рядовые священники. – Р. Д.) не должны брать за себя блудницу (zōnâ) или оскверненную (ḥălālâ); не должны брать и жену, отверженную мужем своим, ибо они святы Богу своему… Вдову, или отверженную, или опороченную (ḥălālâ), или блудницу (zōnâ), не должен он (первосвященник. – Р. Д.) брать, но девицу из народа своего должен он брать в жену (стихи 7, 14).
Некоторые толкователи понимают ḥălālâ как указание на осквернение женщины (культовой) проституцией. Однако Мильгром, проанализировав эту и другие гипотезы, убедительно обосновал иной перевод: «изнасилованная».[1870] Он показывает, что стих 7 перечисляет запрещенных женщин в порядке убывания дефектов, а потому женитьба на ḥălālâ менее плоха, чем на блуднице (zōnâ), но хуже, чем на разведенной. Напротив, стих 14 называет запрещенных партнеров (для первосвященника) в порядке возрастания дефектов. Если zōnâ – женщина, которая добровольно занимается незаконным сексом, то ḥălālâ – женщина, которую к этому принудили, то есть изнасиловали. Кроме того, по мнению Мильгрома, в этом понятии произошло семантическое сращивание смысла глагольного корня ḥll («осквернять») с ḥllII («пронзать»). Стало быть, ḥălālâ – «оскверненная и пронзенная, или изнасилованная».[1871] Да, в древнем Израиле на жертве изнасилования не было клейма: она могла выйти замуж (за обычного человека). Однако, как мы уже сказали в связи с темой развода (глава 9), есть определенная градация святости. Обычный человек мог взять в жены любую из вышеназванных женщин, запретных для священников; рядовой священник не имел права жениться на проститутке и разведенной, но имел право жениться на вдове. Первосвященник же мог взять в жены лишь девственницу из собственного дома, которая никогда не была замужем. И как мы отметили в главе 9, в центре этих запретов стоит репутация, а не девство.[1872] Невеста священника должна удовлетворять более высокому стандарту чистоты (репутации), чем невеста обычного человека. Такие «более высокие требования к особым служителям Божиим»[1873] впоследствии будут обозначены и в Новом Завете (см. Послесловие).
За пределами Пятикнижия есть несколько отрывков, в которых пророк предсказывает или описывает завоевание чужеземной нацией какого-либо народа (Иудеи, Вавилона) и изнасилование женщин.[1874] В Песне Деворы и Варака мать царя Сисары выглядывает в окно, ожидая возвращения сына после битвы, и думает: «Верно, они нашли, делят добычу, по девице (буквально, raḥam, «утроба», «матка». – Р. Д.), по две девицы на каждого воина…» (Суд 5:30, СП). «Мать Сисары бездушно и грубо называет израильских девушек «матками», которых вполне могут изнасиловать Сисара и его ханаанейские солдаты».[1875] Помимо общих упоминаний об изнасиловании, есть три подробных рассказа, в которых изнасилование женщины – одно из ключевых событий: групповое изнасилование наложницы левита (Лев 19), изнасилование Вирсавии Давидом (2 Цар 11) и изнасилование Фамари, дочери Давида, ее единокровным братом Амноном (2 Цар 13).
Наложница левита (Суд 19). В связи с темами конкубината (глава 4) и гомосексуальности (глава 5) мы уже упоминали о групповом изнасиловании наложницы левита. Здесь у нас пойдет речь, главным образом, об ужасе самого этого события, а также о не меньшем ужасе бессердечного равнодушия со стороны мужчин, которые поощряли насилие.[1876] Законы гостеприимства словно не распространяются на наложницу! Хозяин дома предлагает наложницу и даже собственную девственную дочь толпе и дает разрешение насиловать женщин: «Насилуйте их и делайте с ними, что вам угодно» (Суд 19:24). Рассказчик показывает бесчувственную жестокость уже в описании действий левита: «…схватил свою наложницу и вытолкнул к ним на улицу» (стих 25б).[1877] Когда левит вывел наложницу к толпе, «они познали ее, и ругались над нею всю ночь до утра. И отпустили ее при появлении зари» (стих 25). Сочетание глаголов «познать (в сексуальном отношении)» (yāda) и «ругаться/пытать» (ālal в гитпаэле) описывает мерзкую реальность группового изнасилования, а фраза «всю ночь до утра» намекает на многочисленные насильственные действия.
Hо даже таких резких выражений, обозначающих групповое изнасилование, рассказчику недостаточно. Чтобы лучше донести до читателей шок происходящего, он описывает последние отчаянные попытки изнасилованной женщины обрести помощь: «И пришла женщина пред появлением зари, и упала у дверей дома того человека, у которого был господин ее, и лежала до света». Это описание «измученной и полумертвой женщины» «не оставляет возможности воображать, будто она втайне наслаждалась действиями толпы… Лежа с «руками на пороге» (Суд 19:27), она из последних сил устремлялась к убежищу. Она ничего не произносит, но из описания видно, сколь страшные мучения она пережила».[1878]
Все это само по себе ужасно. Однако еще больше шокирует черствость левита. Наутро он просыпается и, как ни в чем не бывало, собирается в путь. Что с его наложницей, его как будто не волнует. Увидев ее лежащей у порога, он лишь коротко бросает: «Вставай, пойдем» (стих 28). Он даже не нагибается посмотреть, жива ли она! Какое там «поговорить к сердцу ее», как бывало раньше (стих 3)! Когда женщина не отвечает – из еврейского оригинала непонятно, жива она или у нее нет сил – он взваливает ее на осла, словно мешок с мукой, отвозит домой и расчленяет на двенадцать частей. Ей даже отказано в трауре и погребении. Части ее тела распределяют между коленами Израилевыми как куски животного, как части волов, которые Саул впоследствии разошлет в пределы Израильские, созывая людей на войну (1 Цар 11:7). «Из всех библейских персонажей она – малейшая… Она – собственность, вещь, предмет… Человек без имени, без слов, без прав и даже без друзей, которые бы помогли ей в жизни и похоронили после смерти… Плененная, преданная, изнасилованная, замученная, убитая, расчлененная и разбросанная – перед ней люди особенно грешны».[1879]
Рассказчик доносит до нас мнение израильтян, узнавших о содеянном. Оно служит вечным ответом и на «беззаконное и срамное дело» (Суд 20:6) группового изнасилования, и на мужскую черствость перед лицом женского страдания: «Обратите вни-мание на это, посоветуйтесь и скажите» (19:30).
Вирсавия (2 Цар 11). Следующий случай изнасилования, описанный у Ранних Пророков, мы находим в прелюбодеянии Давида с Вирсавией, женой хетта Урии. В главе 8 мы уже касались данного эпизода в связи с темой супружеской измены. А сейчас необходимо подробнее обсудить вопрос, действительно ли Давид совершил изнасилование.
Исторический рассказ о прелюбодеянии Давида с Вирсавией (2 Цар 11) представляет собой тонкий и продуманный литературный шедевр. Чтобы понять его богословский смысл, необходимо глубоко вникнуть в художественные приемы, которыми пользуется богодухновенный автор. Вопреки расхожему мнению о том, что Вирсавия здесь и сама не без греха,[1880] я утверждаю, что она – жертва: Давид фактически изнасиловал ее, воспользовавшись своим положением. И рассказчик обвиняет именно Давида, а не Вирсавию.[1881] В пользу данного вывода можно привести восемнадцать аргументов.
1. Литературная структура. Иехуда Раддай выполнил литературный анализ 1 и 2 Царств и показал их хиастический характер.[1882] Грех Давида с Вирсавией (2 Цар 11) находится в хиастическом центре 2 Цар, подобно тому как нежелание Саула уничтожить амаликитян (1 Цар 15) было хиастической кульминацией 1 Цар.
Первая половина 1 и 2 Цар: успешное восхождение к власти (соответственно Саула и Давида).
Центральные главы 1 и 2 Цар: главные нравственные провалы («великий грех») этих царей.
Вторая половина 1 и 2 Цар: бедствия, ставшие следствием греха.
Таким образом, 2 Цар 11 содержит осевое событие, которое запустило процесс потери Давидом прежнего достоинства и власти. В общей литературной структуре 2 Цар сделан акцент на то, что критической поворотной точкой в жизни Давида стало его нравственное падение. Таким образом, имплицитно вина за случившееся возложена исключительно на Давида.
2. Исторический контекст (стихи 1–2). Уже во вступительной части отрывка мы замечаем иронический контраст. О войне сказано пространно: «Весной, когда цари выходят в походы, Давид послал Иовава и слуг своих с ним и всех израильтян; и они поразили аммонитян и осадили Равву». О Давиде сказано всего несколько слов: «Давид же оставался в Иерусалиме». В еврейском оригинале на подлежащем сделан акцент: оно стоит на первом месте (тогда как обычное его место – после глагола). Это равносильно тому, как мы выделяем слово курсивом. В то время года когда цари обычно ходят на войну и военачальник с армией Давида (да и вообще «все израильтяне») рисковали жизнью на поле брани, – царь Давид остался дома в Иерусалиме. Первые читатели книги понимали, что ожидалось от царя: он должен возглавлять походы и вести битвы (1 Цар 8:20). Они помнили, что первоначально Давид снискал высокую репутацию силой и отвагой, когда вышел в бой, в отличие от царя Саула, который предпочел сидеть дома (1 Цар 18:19; ср. 2 Цар 5:2). «Поэтому бросается в глаза, что это первая война, в которой Давид не возглавляет войско лично».[1883] Ирония усиливается в 2 Цар 11:2: народ сражается в Равве, а Давид находится в относительном одиночестве и «ведет в Иерусалиме праздную жизнь – отдыхает днем, встает под вечер, выходит на крышу гулять».[1884]
3. Археологические/топографические и архитектурные данные (стихи 2, 8–10, 13). В городе Давидовом археологи обнаружили почти вертикальную стену, которая во времена Давида поддерживала царский дворец.[1885] Возвышенное место дворца показывает, что перед Давидом открывался вид на раскинувшиеся внизу жилища Кедроновой долины. (На эту стену, часто называемую «структурой со ступенчатыми камнями», – видимо, она есть «Милло» града Давидова (2 Цар 5:9) – и сейчас можно вскарабкаться, что я и делал, работая над данным отрывком. С нее видны дворики домов в современной деревне Сильва.) Из текста ясно, что дом Вирсавии был одним из таких жилищ в долине под дворцом: стихи 8–14 пять раз повторяют, что Урии было необходимо «спуститься» (yārad) к себе домой из дворца. Архитектурные реконструкции типичного израильского дома из четырех комнат показывают, что в нем имелся открытый дворик, где, видимо, купались его обитатели.[1886] Все это означает, что с кровли Давид вполне мог увидеть купающуюся женщину. Нет никакой необходимости предполагать, что она его провоцировала.
4. Время суток (стих 2) и цель купания (стихи 2, 4). Рассказчик неслучайно упоминает, когда Давид увидел Вирсавию купающейся. Дело было, если переводить буквально, «ко времени вечера» (lĕēt hā̜ereb). Стихи показывает цель купания: Вирсавия совершала ритуальное омовение, то есть очищалась от ритуальной нечистоты, возникшей в ходе месячных (в соответствии с Лев 15:19, 28).[1887] Согласно Книге Левит, нечистота женщины длится семь дней (Лев 15:19); этот период заканчивается вечером при заходе солнца (ибо в Библии именно вечер – точка отсчета нового дня). Стало быть, вечер, сразу после захода солнца – то время, когда женщина омывается после менструаций. Ни из чего не видно, что со стороны Вирсавии здесь имели место какие-либо уловки. Она тщательно соблюдала установления Торы относительно очищения от ритуальной нечистоты – Давид же похотливо за ней наблюдал.
5. Гуляние Давида по крыше дворца (стих 2). Тот факт, что Давид «прогуливался» (hālak в гитпаэле, стих 2) и увидел Вирсавию купающейся, также намекает на случайное стечение обстоятельств. Давид явно не выслеживает Вирсавию: поначалу он даже не знает, кто она такая, и посылает спросить (стих 3).
Вместе с тем прогулка по крыше дворца – первый и сознательный шаг к нравственному падению. Без сомнения, существовали неписанные правила приличия: нехорошо подглядывать с крыши за двором соседа в такое время, – все-таки многие люди купаются, и надо уважать их приватность. До сего дня на Ближнем Востоке всячески стараются блюсти это правило. Давид оказался в неправильном месте и в неправильное время. Соблазн к нечистым мыслям и поступкам не заставил себя ждать.
То, что грех Давида имел свое начало на крыше, видно и из последующего повествования, когда Яхве возвещает суд на Давида. Нафан предсказывает наказание «мерой за меру» (lex talionis): «…и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими пред этим солнцем» (2 Цар 12:11б). Моше Гарсиль отмечает параллель между похотью Давида на крыше и изнасилованием жен Давида на той же самой крыше:
Смотреть с вожделением на купающуюся женщину значит нарушать скромность, подобающую в отношениях между полами (Быт 24:65; Иов 31:1). Поэтому рассказчик прибегает к принципу «мерой за меру», причем с учетом места начала греха. Со своей кровли Давид видит женщину, с которой он о совершит прелюбодеяние. И на той же кровле Авессалом возьмет наложниц отца.[1888]
Описание того как Давид прохаживается по кровле дворца и своим взором вторгается в частную жизнь подданных, также выставляет его «в роли деспота, который смотрит куда хочет и выбирает что хочет».[1889]
6. Личность купальщицы (стих 3). Давид спрашивает, что это за женщина, и получает ответ: «Вирсавия, дочь Елиама, жена хетта Урии» (стих 3). Данная информация обретает особую значимость, если осознать, что у Вирсавии и отец (Елиам), и муж (Урия) входили в число избранной группы воинов, именовавшейся «тридцать вождей» (2 Цар 23:13, 34, 39). Это близкие товарищи Давида, которые вместе сражались еще до его воцарения. Более того, Елиам – сын Ахитофела, личного советника Давида (2 Цар 15:12; 1 Пар 27:33). Когда Давид узнал, что речь идет о «дочери Елиама, жене хетта Урии», в нем должна была бы проснуться совесть и сдержать похотливые желания. Столь тесные связи между Давидом и мужем, отцом, дедом Вирсавии делают сексуальный грех Давида против Вирсавии особенно дерзким и ужасным. Он взял жену/дочь/внучку своих близких друзей.
7. Ускорившийся темп повествования (стих 4). В стихе 4 события протекают очень быстро. Давид действует под влиянием импульса: «…послал слуг и взял ее, и она пришла к нему, и он спал с нею». Череда глаголов («увидел… послал… разведать… послал… взял… спал с нею») показывает, что вся ситуация – целиком инициатива Давида, а не Вирсавии. Эти глаголы «отражают его власть и его злоупотребление этой властью, а также дурное обращение с Вирсавией. Его действия устрашают своей внезапностью и резкостью. Нет времени для разговоров и бесед, для осторожности и уж, конечно, любви, и даже для дворцового этикета… Напротив, глаголы, описывающие действия Вирсавии в стихе 4, лишь обозначают контекст для действий Давида, их прелюдию и последствия».[1890] В частности, ее приход к Давиду (стих 4: «она пришла к нему») – послушный ответ на приказ господина, царя. «Царь позвал – она должна подчиниться».[1891] Отметим, что то же выражение использовано применительно к ее мужу Урии: будучи позван Давидом, Урия послушно «пришел к нему» (стих 7). К приказу Давида относиться пренебрежительно не стоило, как показывают последующие события с Урией: «Урия повел себя не в соответствии с советами, приказами и манипуляциями Давида. И это стоило ему жизни».[1892] Вирсавия описана как «беззащитная женщина, которая не может бороться с Давидом, – учитывая власть, пол и жестокость последнего».[1893]
8. Глаголы инициативы, показывающие изнасилование через злоупотребление властью (стих 4). Два глагола, которые мы находим в ключевой сцене, имеют Давида в качестве субъекта действия: Давид «берет» ее и «спит с нею». В данном контексте (отправление царских слуг) глагол lāqaḥ («брать»), видимо, означает «привести» или «позвать»,[1894] и явно намекает на психологический нажим со стороны Давида, а не на добровольные махинации со стороны Вирсавии. Сказано, что Давид послал «слуг» (множественное число), но глагол «взять» предполагает подлежащее в единственном числе («он взял ее»). Из многих современных переводов можно подумать, что Вирсавию во дворец «взяли» слуги. В оригинале же ее «берет» лично Давид (хотя и через посланников).[1895] Используя глагол lāqaḥ («брать»), рассказчик явно «делает основной акцент на ответственность субъекта за это действие».[1896] Именно Давид ответствен за приход Вирсавии к нему. Все течение повествования подчеркивает уязвимость Вирсавии, когда она оказалась во дворце (и даже раньше). «Кто защитит ее от замыслов царя? Нам дают почувствовать: такого человека нет».[1897]
Выражение «лежать с кем-либо» (šākab im) применительно к сексуальной связи Давида с Вирсавией не подчеркивает физическую жестокость, какая имело место в случаях с Диной (Быт 34) и Фамарью (2 Цар 13).[1898] Однако, как видно из законодательных материалов Пятикнижия (Втор 22:25–27), оно может обозначать изнасилование, если на то указывает контекст. С учетом же контекста – психологическое давление со стороны царя – правильнее считать, что перед нами «изнасилование через злоупотребление властью»: имеющий власть злоупотребляет ею, сексуально виктимизируя нижестоящего и уязвимого человека (хотя формально жертва может дать «согласие»). Царь Давид, поставленный Богом защищать беззащитных и уязвимых, сам становится обидчиком. Подобно тому как в наши дни связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, именуется «изнасилованием по статутному праву» (даже в случае «согласия» несовершеннолетнего), связь между Давидом и Вирсавией, его подданной, понято и описано в Библии как изнасилование (независимо от того, могла ли Вирсавия, в ситуации психологического давления со стороны властителя, согласиться на эту связь). Это сродни тому, как сейчас говорят о «психическом насилии с использованием служебного положения» (причем виноват виктимизатор, а не жертва).[1899]
9. Реакция Вирсавии на изнасилование (стих 4). Рассказчик под-черкивает, что после сексуальной связи Вирсавия вернулась домой, а не попыталась остаться во дворце (стих 4б): ей явно хотелось быть женой Урии. Узнав о своей беременности, она послала весточку Давиду. Здесь зеркально отражено поведение Давида: он отправил слуг, чтобы они привели ее, а теперь она отправляет весть, что беременна. Тем самым рассказчик наделяет Вирсавию определенным достоинством:
Она делает то, что сделал Давид. Она посылает ему весть. Он выказал силу, – и она выказывает силу. Он утвердил свою власть над ней, изнасиловав ее. Она утверждает свою власть над ним, сообщая ему, что беременна… Для Давида это ужасные слова. Он никогда не будет прежним. Вся его история, разворачивавшаяся от 1 Цар 16 до 2 Цар 2, подходит к поворотному моменту. Перед нами не торжествующий голос женщины, которая знает, что носит во чреве вероятного престолонаследника. Это честные слова изнасилованной и брошенной женщины, которая отважно дает понять насильнику, каковы последствия его поступка.[1900]
10. Дальнейшее использование власти Давидом с Урией (стих 6). Стих 6 содержит лишь один глагол (šālaḥ), и этот глагол используется трижды для описания того, как Давид призвал Урию: «И послал (šālaḥ) Давид сказать Иоаву: «Пришли (šālaḥ) ко мне хетта Урию». И послал (šālaḥ) Иоав Урию к Давиду». Не следует упускать из виду параллель между поведением Давида с Вирсавией и поведением Давида с ее мужем. Сначала Давид послал за женой Урии, а теперь – за самим Урией. Как Урия беззащитен и должен выполнять царские приказы, так Вирсавия находилась под давлением царской воли. Используя власть, Давид изнасиловал Вирсавию и, используя власть, он убил Урию.
11. Реакция Вирсавии на смерть Урии (стихи 26–27). Глубоко эмоционально описана горесть Вирсавии, узнавшей об убийстве мужа. Мы видим, что она не была соучастницей Давида: она не просто совершает обычный «плач» (ēbel, стих 27), но поднимает громкий крик (sāpad, стих 26). Повествователь «использует сильное выражение, чтобы описать ее рыдания и плач, гораздо более эмоциональное, чем в следующем стихе при упоминании о ритуале скорби».[1901]
12. Упоминание о Вирсавии и Урии после смерти Урии (стих 26). Рассказчик продолжает называть Вирсавию «женой Урии», а Урию – «ее мужем». Это подчеркивает супружескую верность Вирсавии. Слово baal («господин») здесь неслучайно: «если «господин» Вирсавии – Урия, то Давид – не ее господин».[1902] Более того, важно отметить, что в основном эпизоде с грехом Давида рассказчик тщательно избегает упоминания имени Вирсавии. Тем самым снижается личностное начало. Пожалуй, есть и намек: женщина не несет ответственности за случившееся.
13. Образ безжалостности Давида (стих 27). Согласно стиху 27, по окончании траура Давид снова послал за Вирсавией и «взял» (āsap) ее. Слово āsap обычно означает «собирать» (особенно «собирать урожай» или «собирать войско»).[1903] Это военное и аграрное понятие лишено оттенков нежности и чуткости. В данном случае оно намекает на хищнический характер поступка Давида.
14. Прямое обличение Давида, а не Вирсавии (стих 27). В этом же стихе мы находим обличение: «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах ГОСПОДА». «Давид, а не Вирсавия! Напрашивается мысль, что Вирсавия была невинной жертвой, а вовсе не соучастницей Давида».[1904] Толкователи, которые говорят, что «она могла/должна была сказать нет», упускают из виду важнейший богословский акцент повествования.
15. Притча Нафана обличает Давида, а не Вирсавию (2 Цар 12:1–15). Притча Нафана в следующей главе подтверждает вывод, что Давид виновен в виктимизации Вирсавии и Урии. «Овечка» из притчи – Вирсавия,[1905] которая «на груди у него спала». Деннис делает справедливый вывод: «Теперь не остается сомнений. Овечка в притче – невинная жертва. Куда уж яснее! А это означает, что и Вирсавия в главе 11 была невинной жертвой. Конечно, если не считать, что и Нафан, и Бог ошибочно поняли ситуацию».[1906]
Более того, смерть ребенка, родившегося от связи Давида с Вирсавией, была наказанием за грех Давида (12:13–14), а не Давида и Вирсавии. Ведь мог же Нафан сказать: «И ГОСПОДЬ снял с вас грех ваш» (по аналогии с другими библейскими рассказами, в которых обвиняются и мужчина, и женщина). Тогда было бы ясно, что и Вирсавия виновата. Однако всюду в данном отрывке использовано единственное число. Стало быть, речь идет лишь о грехе Давида.
16. Честь Вирсавии как прародительницы (2 Цар 12:24–25). После того как Давил покаялся и получил прощение, у него и Вирсавии родился другой сын, Соломон. Удивительным образом рассказчик замечает: «ГОСПОДЬ возлюбил его» (12:24). Всевышнему угодно, чтобы преемником Давида и продолжателем царского рода стал именно сын Вирсавии, а не какой-либо другой жены Давида (3 Цар 1). Давид сурово наказан, Вирсавия же благословлена: она выносила во чреве следующего царя Израильского.
17. Верность Вирсавии во время восстания против Давида (3 Цар 1). Иногда можно услышать, что в Книгах Царств Вирсавия – персонаж довольно зловещий. Это совершенно не соответствует действительности. Вирсавия неизменно верна Давиду и интересам государства, даже когда царя предают близкие люди. А ведь при дворе таких людей было немного! Вирсавия, священник Садок, пророк Нафан, да еще несколько человек не изменяют, когда даже военачальник Иовав и священник Авиафар оказываются на стороне Адонии. Решающую роль в данной ситуации играет Вирсавия: при поддержке Нафана она уговаривает Давида назначить соправителем Соломона, пока не поздно (3 Цар 1:11–31). Интересно, что дальше Вирсавия выказывает готовность прощать и даже доверчивость по отношению к Адонии. Она согласна просить у Соломона об услуге для него, явно не понимая, что эта услуга – разрешение жениться на Ависаге – есть уловка, призванная отобрать власть (2:13–22). Из концовки эпизода видно, что Соломон обвиняет не мать, а ушлого единокровного брата, который попытался воспользоваться невинным желанием Вирсавии помочь человеку, уже пытавшемуся ранее узурпировать трон (2:23–25).
18. Вирсавия как прародительница Мессии. Христиане могут добавить еще один аргумент. Евангелист Матфей упоминает Вирсавию среди пяти женщин, включенных в родословную Иисуса Мессии.[1907] Она отнесена к числу наиболее прославленных женщин среди предков Мессии.
Подведем итоги. Вирсавия не злодейка и не была соучастницей в событиях, описанных в 2 Цар 11. Она – невинная жертва изнасилования, совершенного царем Давидом. Многочисленные литературные приемы – воистину перед нами художественный шедевр! – позволяют рассказчику показать (пожалуй, еще красноречивее, чем заповеди Пятикнижия) богопротивность изнасилования, в том числе такого, какое мы назвали бы «психическим насилием с использованием служебного положения».
Фамарь (2 Цар 13). Об инцестном изнасиловании Фамари Амноном рассказано в 2 Цар 13.[1908] Мы уже касались этого эпизода в связи с темой инцеста (глава 10) и вопросом об изнасиловании Дины (см. выше). Мы констатировали, что здесь использована специальная лексика, указывающая на изнасилование.
Напомним сюжет. Амнон, старший сын Давида, влюбляется в сводную сестру, девственную Фамарь. По совету Ионадава, своего хитрого друга, он притворяется больным и просит Давида, чтобы Фамарь о нем заботилась. Она готовит еду у него на глазах (стих 8).[1909] «Вуайеризм разгулялся по полной программе».[1910] Однако ему мало смотреть на девушку с вожделением. Он «схватил (ḥāzaq в гифиле. – Р. Д.) ее и сказал ей: «Иди, ложись со мной, сестра моя»» (стих 11). Она отвечает: «Нет, брат мой, не бесчести («делать насилие», innâ. – Р. Д.) меня, ибо не делается так в Израиле; не делай этого безумия (nĕbālâ)» (стих 12). Подобно Иосифу, Фамарь «пытается высказываться с высоких нравственных позиций».[1911] Она взывает к насильнику: по израильским меркам такой поступок возмутителен!
Фамарь напоминает (стих 13), что на ней будет «бесчестие» (ḥerpâ), а Амнон будет считаться «нечестивым и наглым глупцом (nābāl)».[1912] Она пытается выиграть время: мол, пусть Амнон поговорит с царем, и тот «не откажет отдать меня тебе».[1913] Однако Амнона не убедить: в пылу похоти он, «будучи сильнее ее, заставил ее (innāh), и лежал с нею (буквально «уложил ее»; отсутствие предлога подчеркивает жестокость. – Р. Д.)» (стих 14). А затем его «любовь» – на самом деле, похоть – сменяется презрением и ненавистью. Его «преступление заслуживает презрения, а последствия ужасны».[1914] По сути, он говорит: «Вставай и убирайся!» Она тщетно протестует и умоляет, что-то говорит в шоке и горечи, – хотя и не без остатков достоинства.[1915] Однако Амнон велит слуге: «Прогони эту (даже не «эту женщину»! – Р. Д.) от меня вон и запри дверь за ней» (стих 17). «Она стала для него предметом, который можно выбросить, раз попользовавшись».[1916]
В данном отрывке уделено место не только насилию, но и психологической реакции женщины. С литературной точки зрения перед нами тщательно выстроенный хиазм, который подчеркивает жестокость обращения с Фамарью и показывает, что трагедия стала поворотным моментом в ее жизни.[1917] Акцентировано многообразие насилия: оно и физическое, и психическое, и социальное. Рассказчик пробуждает в читателе возмущение насилием и сочувствие к жертве, причем, что необычно для рассказов об изнасилованиях, сообщает о страданиях женщины: когда ее, словно ненужный хлам, выкинули из комнаты насильника (стихи 15–18), она «посыпала пеплом одежду свою и разодрала разноцветную одежду, которую имела на себе, и положила руки свои на голову свою, и так шла и вопила» (стих 19).[1918] От родного брата, Авессалома, утешения не дождаться: как типично для домашнего насилия, где семейные узы заставляют молчать и делать вид, что ничего не случилось, Авессалом не называет изнасилование изнасилованием («Не Амнон ли, брат твой, был с тобою?») и фактически затыкает Фамари рот («Молчи, сестра моя, он – брат твой; не сокрушайся сердцем твоим об этом деле» стих 20). «Подобно многим другим жертвам домашнего насилия, она присоединяется к заговору молчания, на который обречена».[1919] В течение двух лет «жила Фамарь в одиночестве в доме Авессалома, брата своего» (стих 20). Когда понятие «одиночество» (корень šmm) применяется в других местах Писания по отношению к людям, оно обозначает людей, пострадавших от врага или истерзанных животными (Плач 1:16; 3:11; Ис 54:1). Фамарь сломлена.
Царь Давид, ее отец, парализованный собственными моральными провалами, спускает ситуацию на тормозах. Однако изнасилование все-таки приводит к убийству: Авессалом убивает своего брата Амнона в отместку за сестру (2 Цар 13:23–34). Тем самым сбывается невольное пророчество, которое изрек Давид на самого себя («за овечку он должен заплатить вчетверо» 12:6), услышав притчу Нафана. Пал уже второй из четырех сыновей Давида.[1920] Словно в дань уважения к этой изнасилованной женщине, рассказчик приводит информацию о детях Авессалома – три сына и одна дочь – причем названа по имени лишь дочь: «…и одна дочь, по имени Фамарь; она была женщина красивая» (14:27). Таким образом, сестре Авессалома еще при жизни был как бы поставлен памятник.
…Эти рассказы показывают, что изнасилование – «особый вид человеческого насилия… при котором тела женщин… объективируются, фетишизируются и подвергаются насилию. Угроза изнасилования остается и поныне посягательством на автономию, силу и личностное начало женщины».[1921] Какой должна быть наша реакция перед лицом такого оскорбления достоинства и личностности женщины? Многие ученые полагают: нужно соблюдать «объективность» и эмоциональную беспристрастность, а также отказаться от описания подобных случаев как «отвратительных». Однако текст ясно дает понять: изнасилование должно шокировать и ужасать нас, вселять сочувствие к жертве. «Если в читателе ничего не всколыхнется – ужас, жалость или гнев, – получится, что библейскому автору не удалась его задумка… Ведь нам хотят показать, что поступок Амнона был абсолютно омерзительным и остается таким поныне. (И Авессалом считал его омерзительным.) А зачем еще рассказывать всю эту историю?»[1922] Трибл заканчивает анализ случая с Фамарью риторическим вопросом: «Кто защитит сестру премудрость от искателя приключений, от насильника с его ласковыми словами, блудливым взглядом и жадными руками? Непросто было ответить на этот вопрос Израилю. И нам непросто».[1923]
Согласно ветхозаветному учению, Бог защищает угнетенных, в том числе жертв изнасилования. Библия не содержит ни единого намека на то, что жертва «сама виновата». «Всякий, кто полагает, что насильник почему-либо не несет на себе всю вину, исходит лишь из собственных идей, а не из Библии».[1924] Библия свидетельствует: Бог всегда на стороне жертвы. Да, наказание насильникам иногда медлит. Однако Всевышний обещает, что в конечном счете все невинные страдальцы будут оправданы.[1925] Писание «также вселяет более глубокую надежду жертвам изнасилования и других серьезных травм: если они будут возрастать в богообщении, Бог обратит их боль в исцеление их самих и других людей».[1926]
Суровое наказание за изнасилование показывает, сколь отвратительно в очах Божьих это искажение сексуальности. Однако насильники столь же вправе уповать на милость, прощение и очищение свыше, сколь и люди, совершившие другие сексуальные грехи (см. главу 8 о прелюбодеянии и внебрачном сексе). Библия ясно дает понять, что Бог предлагает прощение покаявшемуся насильнику. Отметим пророческое слово Давиду, сказанное по-сле покаяния последнего: «ГОСПОДЬ снял с тебя грех твой; ты не умрешь» (2 Цар 12:13). Впрочем, прощение прощением, а правосудие правосудием. Сын, родившийся от незаконной связи Давида с Вирсавией, умер в наказание за грех Давида (12:14).[1927]
Нездоровые, уродливые и злые проявления сексуальности
Изнасилование уродливо. Однако в каком-то смысле все искажения сексуальности, которые мы рассмотрели в предыдущих главах, являются посягательством на целостность, красоту и благость сексуальности, какой она задумана Всевышним. Упоминания о сексуальных грехах в повествованиях Пятикнижия иллюстрируют взрывную и потенциально разрушительную силу сексуальности после грехопадения. Неудивительно, что, согласно каноническому тексту Писания, для сохранения нравственности индивида, семьи и общества Бог дал законодательство – на Синае (Исход и Левит) и у границ Земли Обетованной (Второзаконие) – с детальными установлениями относительно сексуальных обычаев Израиля.
Ранние Пророки изображают в мрачных подробностях отклонение сексуальности от целостной красоты, задуманной Создателем. Яркий пример – трагедия личной жизни Самсона (см. предыдущие главы). Рассказ о Самсоне в Книге Судей хорошо показывает, как все идет наперекосяк, когда во главу угла ставится потакание необузданным и незаконным страстям. Сначала брак, основанный на физическом влечении: увидев филистимлянку, он требует ее в жены, ибо она ему «понравилась» (Суд 14:3). Потом похоть вне брака: Самсон заводит далекую от любви интрижку с проституткой из Газы (Суд 16:1–3). И наконец, он влюбляется, но без взаимности: слепая страсть порабощает его и в итоге приводит к физической слепоте и рабству у филистимлян.[1928]
Эротические подвиги Самсона – это упадочная сексуальность, в которой дивный небесный идеал безнадежно омрачен. Целостная сексуальность деградирует в чувственность и сентиментальность; духовный аспект остается в пренебрежении из-за эгоистического поиска того, что «нравится». Женщина – уже не помощница и благодетель в любящих отношениях, а предательница, проститутка и искусительница. Муж отныне считает жену не равным партнером, а собственностью вроде домашней скотины: «Если бы вы не пахали на моей телке, то не отгадали бы моей загадки» (Суд 14:18). Богатые, любящие и прочные отношения между мужем и женой исчезают в огне похоти и недоверия.
Заключительные главы Суд 19–21 относятся к числу «текстов ужаса».[1929] В них предельно ясно виден взрывной и разрушительный потенциал упадочной сексуальности. Перед нами предстает целая гамма половых извращений, рассмотренных нами в этой и предыдущих главах книги. Левит заводит наложницу, и наложница ссорится с ним (Суд 19:1–2);[1930] мужчины Гивы, «люди развратные», хотят вступить с левитом в гомосексуальную связь (стих 22); и тогда левит и хозяин дома выдают женщин (наложницу и девственную дочь хозяина) на сексуальную потеху толпе, чтобы спасти собственную шкуру (стихи 23–24). Наложница всю ночь подвергается групповому изнасилованию, а наутро умирает у порога (стихи 25–28). Ее тело расчленяют, а части рассылают по Израилю в демонстрацию «разгула преступности» в Гиве. Многие из племени Вениамина гибнут в попытке защитить Гиву, а заканчивается книга жутким решением одной сексуальной проблемы: а именно, где найти жен для уцелевших вениаминитян. После массовой резни в Явеше Галаадском оставляют в живых четыреста юных девственниц, которых затем выдают замуж за мужчин из колена Вениамина. Однако некоторые вениаминитяне все еще сидят без жен. Им предложен такой выход: «Когда выйдут девицы Силомские плясать в хороводах (на ежегодном празднике. – Р. Д.), тогда выйдите из виноградников и схватите себе каждый жену из дочерей Силомских» (Суд 21:21). Такая сексуальность уродлива, жестока и отвратительна.
Книги Царств описывают немало искажений сексуальности (см. предыдущие главы). Давид и Соломон, вослед расхожему обычаю, заводят себе жен и наложниц. Библейские авторы честно рассказывают о конфликтах и страданиях, связанных с наличием у жен соперниц, а также о катастрофических личных и национальных последствиях того, что цари умножали жен. Книги Царств содержат упоминания о внебрачных сексуальных связях времен монархии. Разврат сынов Илия (1 Цар 2:22), изнасилование Давидом Вирсавии (через использование власти), инцестное изнасилование Фамари Амноном, связи Авессалома с наложницами Давида, рассказы о блудницах и евнухах,[1931] (возможно) женоподобные мужчины и мужчины-проститутки (буквально «псы», 4 Цар 8:13) – все это отражает упадок сексуальности. Параллельные повествования в Книгах Паралипоменон также документируют «грязные» истории, связанные с упадком сексуальных нравов. В течение всего периода искажения сексуальности не редкость, причем им сопутствует насилие;[1932] сексуальность становится средством политической манипуляции в руках власть имущих.[1933]
У Поздних Пророков есть тема искажения замысла Божьего о сексуальности в сакральном сексе культов плодородия. Пророки уподобляют отход Израиля от целостных и прекрасных отношений с Богом сексуальной неверности. При этом они даже прибегают к грубоватому образу борделя (см. главу 7 о Иез 16 и 23). Красоте сексуальности здесь нет места: таковы последствия глубоко искаженного понятия о Боге и богообщении.
Искаженная сексуальность как пародия на красоту
В разделе Писаний литература Премудрости говорит о существовании «двух путей». (И Книгу Притчей вполне можно назвать «Книгой о двух путях».)
Путь божественной мудрости: путь страха Господня, который ведет к жизни (Притч 1:6; 4:22–23).
Путь естественных глупых наклонностей: он кажется человеку прямым, но ведет к смерти (Притч 14:12; 16:25).
Два пути существуют в каждой сфере человеческой жизни, и участь нашу определит то, сделали ли мы ухо свое «внимательным к мудрости» (Притч 2:2). Пожалуй, нигде наличие двух путей не проявляется столь сильно, как в сексуальности. Поэтому автор восхваляет здоровую сексуальность и предостерегает от разрушительных сексуальных отношений. Госпожа Премудрость противопоставлена «распутнице».[1934]
В первой части главы мы говорили о пути прекрасной сексуальности в браке, описанной в Книге Притчей. Однако есть и другой путь: путь глупца, путь гибельных сексуальных отношений. Он соблазнителен для естественных склонностей и импульсов. Как мы отметили в разговоре о прелюбодеянии (см. главу 8), путь незаконной сексуальности искушает, суля тайные и запретные удовольствия. Он кажется восхитительным и заманчивым. Однако незаконный секс – лишь пародия на красоту. Соблазн и пленительность «чужой» и «распутной» женщины связаны с тем, что она подделывается под нечто настоящее. Как показывает тщательный литературный анализ речей о чужой женщине – она «чужеземная, блудная, нечестивая, прелюбодейная и глупая»[1935] – эта аморальная особа сознательно изображена как антитеза Госпоже Премудрости. «Обе женщины выглядят опасно похоже; они высказываются схожим образом, увлекая юношу каждая в свой дом».[1936]
Отец детально (Притч 1–9) предостерегает сына от уловок «чужой женщины» (iššâ zārâ), показывая, как ее повадки внешне напоминают пути Госпожи Премудрости. Описывая распутницу и Премудрость схожими фразами, отец дает понять: «Величайший соблазн кроется в том, что глупцов зазывают теми же словами, какими людей зовут на путь добра».[1937] Ведь iššâ zārâ поджидает на улицах и площадях (7:11–12) – но и Премудрость громко взывает на улицах и площадях (1:20–21). Соблазнительница говорит: «Приходи!» – но таково и слово Премудрости (7:18; ср. 9:5). Обе зовут юношу к себе в дом (7:15–20; 9:4) на пир (9:17; 9:5). Более того, обе влекут одной и той же фразой: «Кто глуп, обратись сюда!» (9:16; 9:4). Обе называют свой путь nm, «приятным» (9:17; 3:17). Обе хотят быть hb, «любимыми» (7:18; 4:6) и ḥbq, «обнимаемыми» (5:20; 4:8).
Распутная женщина говорит с наивным юношей, словно настоящая возлюбленная со своим возлюбленным, или словно жена с мужем. Она уверяет, что искала его и нашла (7:15); что надушила постель благовониями для занятия любовью (7:16–17). Она заманивает: «Зайди, будем упиваться (rāwâ) нежностями до утра, насладимся любовью» (7:18). То же слово rāwâ («упиваться», «насыщаться») обозначает утехи мужа с женой (5:19).[1938]
Впрочем, при всех терминологических сходствах, есть и важные богословские различия. Ведь пародия искажает нечто подлинное. Самое очевидное различие состоит в следующем: то, что дает Премудрость – путь целостной и радостной сексуальности в браке – не устает насыщать, а путь незаконного секса с развратницей недолговечен. «Любовь истинной жены всегда найдет возлюбленного. Любовь iššâ zārâ преходяща. Она длится до утра, до возвращения мужа-рогоносца».[1939] Однако этим дело не ограничивается. Путь Премудрости (и мудрая, целостная сексуальность) ведет к жизни, а путь глупца (и незаконного секса) ведет к смерти. На это есть намек, в частности в 7:16–17, где постель соблазнительницы с ее роскошью и чувственными удовольствиями напоминает гроб: «Глупца из Притч 7 влекут слова женщины (стихи 16–17), но он не понимает, что она готовит ему похороны… Смертные тона ее спальни станут очевидными под конец отрывка (стихи 26–27)».[1940]
Пожалуй, наиболее ярко та же мысль выражена в 5:15–23 через троекратное повторение глагола šāgâ («шататься», «быть опьяненным»). Как мы уже отметили, он обозначает упоение мужа женой юности своей (стих 19). Однако он также использован в стихе 20, где описывает чувственное увлечение развратницей. В современных переводах это не всегда заметно, но он содержится и в стихе 23, где объясняет последствия уступки соблазну: соблазненный «умирает без наставления, и от множества безумия своего теряется (šāgâ, буквально «шатается как пьяный». – Р. Д.)». «У мужа есть выбор: упиваться удовольствием, которое дарит жена (стих 19), – или обнимать груди чужой женщины, во хмелю идя в объятия смерти (стих 23а)».[1941] Погибельность незаконного секса описана в Книге Притчей очень подробно (см. главу 8 о прелюбодеянии).
Посулы развратной женщины выглядят эротично. Однако атмосфера этой фальшивки в корне отличается от целостной любви в браке. Некоторые ученые сравнили путь развратницы с образом целостной и прекрасной сексуальности в 5:15–23 и Песни Песней (к которой мы вскоре перейдем).[1942] Поразителен контраст между радостным сексом в браке (Песнь Песней; Притч 5:15–23) и темным аморальным союзом с соблазнительницей (Притч 7). В обоих случаях есть эротика с образами любви (груди/соски, упоение, постель с благовониями, ласковые слова) и темой пряток (люди ищут, находят, обнимаются, целуются, дело происходит ночью). Однако тональность совершенно разная. Законной брачной любви присуща взаимность и равенство любящих (что видно из их слов и поступков), а в незаконной связи – все наоборот.
Дэниэл Гроссберг отмечает девятнадцать действий распутной женщины в Притч 7:
Эта женщина – единственный инициатор и главный герой действий. Юноша играет роль преимущественно пассивную и ведомую. Она же говорит ласково, подходит; она неугомонная и необузданная; она подстерегает, она хватает, она целует, она ведет себя вызывающе, она находит его, она застилает ложе, приглашает его напиться любви и насытиться любовью; она покоряет его и сбивает с пути; она многих губит.[1943]
Напротив, молодой человек является субъектом действия лишь четырех глаголов в двадцати шести стихах главы: «…переходившего площадь близ угла ее и шедшего по дороге к дому ее» (Притч 7:8); «тотчас он пошел за ней» (Притч 7:22); «…и не знает…» (Притч 7:23). Отметим, что на всем протяжении Притч 7 он не произносит ни слова.
Отношениям между мужчиной и женщиной, как они задуманы Богом и описаны в Притч 5 и Песни Песней, присущи уникальность и неповторимость. Соблазнительница в Притч 7, напротив, неразборчива. Она создает впечатление у юноши, будто он у нее – особый: «Вышла навстречу тебе, чтобы отыскать тебя, и – нашла тебя» (7:15). Однако читатель знает то, что жертва обнаружит слишком поздно: «…многих повергла она ранеными, и много сильных убито ею» (7:26). Если Притч 5 и Песнь Песней говорят о мире и гармонии (в последнем из этих текстов корень šlm используется 18 раз), благословении и радости (Притч 5:18–19), то связь с распутницей влечет за собой конфликт, раздор, эксплуатацию, доминацию и насилие (см. особенно Притч 7:23). Если Притч 5 утверждает дом и семью (5:18; ср. 31:11, 15, 23, 27–28), в Притч 7 все связи с семьей ослаблены: «ноги ее не живут в доме ее» (7:11); о своем муже распутница вспоминает лишь в связи с тем, что он отправился в дальний путь (7:19–20). И наконец, как мы уже сказали, в Песни Песней и Притч 5 превыше всего – любовь, которая сильнее смерти и ведет к жизни (Притч 5:19; ср. 8:35); в Притч 7 все кончается смертью (7:22–27). Воистину путь безнравственности есть гибельная пародия на подлинную близость и красоту сексуальной любви.
Целостная красота и радость сексуальной любви в браке, как она описана в Притч 5:15–23, «подводит нас к интерпретации Песни Песней («величайшей из песен»)» и даже «дает ключ к пониманию Песни Песней».[1944] В свете сильных терминологических параллелей (особенно образов водоема, колодца и источника), а также общего авторства этих текстов Кайзер высказывает мысль: «Если отрывок Притч 5:15–23 призван показать уникальность брачных отношений, а также блага и радости брачной верности, можно быть уверенным, что это лучший способ понять Песнь».[1945] В следующих главах мы займемся проверкой и разработкой данной гипотезы.
«…И я покажу вам путь еще превосходнейший» (1 Кор 12:31). Сказанное апостолом Павлом о главе, посвященной любви, равно применимо к единственной книге в разделе Писаний (да и во всей Библии), которая целиком и полностью посвящена сексуальности. Эта книга, дивная Песнь Песней, является кульминацией ветхозаветной теологии сексуальности. Вернемся же в Эдем, в святое святых…