Если бы немцы нанесли удар первыми, они получили бы тяжелый шок, потому что Тимошенко сосредоточил почти 600 танков в очаге у Лозовой – две трети всех своих танков. Но Тимошенко опередил Бока почти на неделю и начал наступление 12 мая.
На севере начались тяжелые бои, когда обе советские армии соприкоснулись с Паулюсом и его 14 свежими дивизиями. Но на юге Харитонов прошел прямо сквозь румын и захватил Красноград. В течение трех дней, пока войска Городнянского вливались в прорыв по пятам 9-й армии Тимошенко, могло казаться, что Харьков уже в его руках. Но 17 мая начали появляться первые тревожные признаки. Северная колонна ценой тяжелых потерь прижала Паулюса к линии Белгород-Харьковской железной дороги, но не могла двигаться дальше. Здесь не могло быть и речи о прорыве, потому что германская линия просто отклонилась назад. Но на юге 9-я армия все еще наступала в вакууме и достигла Карловки, западнее Харькова в 30 милях от Полтавы. Однако все усилия расширить прорыв на юг от Изюма и Барвенкова были безуспешными.
Чем дальше на запад наступали 9-я и 6-я армии, тем дальше от опасного пункта у Барвенкова они уводили за собой всю массу советских танков. И 17 мая обе армии разошлись, так как Городнянский следовал первоначальным приказам и повернул на север к Мерефе и Харькову. Этот вечер оказался мрачным для Тимошенко. Захваченные в южном секторе пленные, как выяснилось, принадлежали к армии Клейста, а усиление давления на фланг Харитонова подтвердило, что там происходит быстрое накопление германских войск. Однако русские танки в это время оказались растянуты более чем на 70 миль и не могли принять бой. При этом выявилось много недостатков: фрагментарный характер организации бригады, нехватка грузовиков с продовольствием, отсутствие зенитного прикрытия конвоев с горючим. Ночью Тимошенко дозвонился до Ставки, надеясь добиться какого-нибудь авторитетного разрешения замедлить наступление, пока он не подтянет свои фланги. Сталин не подошел к телефону, он послал Маленкова, который заявил, что приказы остаются в силе и Харьков должен быть взят.
На рассвете 18 мая началось контрнаступление Клейста против южной стороны бреши, и за несколько часов он прорвался к слиянию рек Оскол и Донец у Изюма, сузив основание русского прорыва менее чем до 20 миль. К вечеру Харитонов потерял контроль над своей армией, которая оборонялась в ряде ожесточенных, но не связанных между собой боев. Городнянский же продолжал наступать на север, хотя дивизии, защищавшие его арьергард, уже подвергались разгрому. Снова штаб Тимошенко обратился в Ставку, и на этот раз переговоры вел его начальник штаба Баграмян. Москва снова повторила свой приказ – наступление должно быть доведено до конца.
До конца и в самом деле оставалось недолго. Паулюс, который переместил два танковых корпуса на свой правый фланг, начал атаковать северную часть коридора, который теперь шел от Донца до Краснограда. 23 мая танки Паулюса встретились с танками Клейста у Балаклеи, и петля туго затянулась. 19 мая Ставка смилостивилась и приказала Городнянскому остановить свое наступление. Но было слишком поздно что-либо исправить, оставалось только подобрать, что осталось от окружения. 20 мая Тимошенко послал своего заместителя генерала Костенко в бывший очаг сопротивления спасти что можно. Однако выбраться оттуда удалось только менее чем четверти состава 6-й и 9-й армий, и вся тяжелая техника осталась на западном берегу Донца. Москва сообщила о потерях 5 тысяч убитыми, 70 тысяч пропавшими без вести и подбитых 300 танках. Немцы утверждали, что они взяли в плен 240 тысяч и захватили 1200 танков (последняя цифра, несомненно, преувеличена, так как у Тимошенко всего было 845 танков, и, хотя едва ли удалось что-либо спасти из южного кольца окружения, можно все-таки думать, что 28-я армия смогла спасти какое-то количество танков на севере).
Если бы этот замысел наступления Ставки вызвал серьезную задержку в развертывании планов немцев, то он, возможно, мог быть оправдан, несмотря на неудачу в достижении главной цели – взятия Харькова. Но германские командиры на допросе говорили, что эффект был крайне ограниченный. Во всяком случае, заплаченная цена была огромна, ибо в начале июня, когда германская армия готовилась к летней кампании, на всем Южном и Юго-Западном фронте у русских осталось менее 200 танков. Соотношение сил пять к одному в пользу русских в прошлом году теперь стало почти десять к одному против них.
Глава 11ВЕРМАХТ НА ГРЕБНЕ УСПЕХА
28 июня, под грозно нависшим небом, подобно удару грома, началось наступление Бока. Три армии[71] разбили русский фронт по обе стороны Курска, и 11 танковых дивизий Гота разошлись веером на сотню миль волнистых пшеничных полей и степных трав по направлению к Воронежу и Дону. Спустя два дня южная половина группы армий перешла в атаку южнее Харькова, а Клейст перебросил 1-ю танковую армию через Донец.
Русские с самого начала уступали по численности и количеству артиллерии, и нехватка у них танков делала невозможным организовать даже местные контратаки. Из четырех армий, противостоявших германскому натиску, 40-я армия, по которой пришелся главный удар танковой армии Гота, рассыпалась в первые сорок восемь часов. 13-я армия, боковой авангард Брянского фронта, была поспешно отведена назад на север. Тем самым открылась брешь между двумя театрами, которая затем стала расширяться с каждым днем. Две другие, 21-я и 28-я (последняя еле успевшая оправиться после своего поражения под Волчанском в мае), армии откатывались назад в состоянии все усиливающегося беспорядка. Здесь не было защиты в виде болот и лесов, позволявших даже небольшим группам задерживать врага в битве под Москвой. Стягиваясь к скудному прикрытию местности в форме какого-нибудь неглубокого оврага или нескольких деревянных колхозных строений, русские вели бои под ураганным огнем, которому им нечего было противопоставить кроме собственной храбрости.
«…Совсем не так, как в прошлом году, – писал сержант 3-й танковой дивизии. – Теперь больше похоже на Польшу. Русских видно мало. Они обстреливают нас из пушек, как сумасшедшие, но для нас это не страшно!»
Наступление германских колонн можно было увидеть за 30–40 миль. В небо поднималось огромное пылевое облако, черневшее от дыма горящих деревень и артиллерийской пальбы. Дым, густой и тяжелый над головой колонны, долго не расходился в летнем зное, хотя колонна давно прошла, оставляя завесу коричневой дымки, скрывавшую западный горизонт. Чем дальше шло наступление, тем больше лирики изливали военные корреспонденты по поводу «несокрушимого мастодонта» – моторизованного каре, в котором двигались грузовики и артиллерия, обрамленные танками. «Это боевой порядок римских легионов, возрожденный в XX столетии, чтобы покорить монгол о– славянскую орду!»
В этот триумфальный период достигла пика философия отношения к славянству как к «недочеловекам», и каждое сообщение и фотография из наступающих нордических армий подчеркивали расовую неполноценность врага – «смесь низшего и запредельного человечества, поистине недочеловеков», «дегенеративно выглядящих ориенталов». «Вот как выглядит советский солдат. Монгольские физиономии из лагерей военнопленных». Эсэсовское издательство выпускало специальный журнал, называвшийся просто «Недочеловек», состоявший из фотографий, демонстрировавших отталкивающий вид и повадки восточного врага. «Под татарами, Петром или Сталиным, этот народ рожден для ярма».
Не требуется дара психиатрического анализа, чтобы увидеть, что подобное отношение было задумано для того, чтобы дать полную волю эксплуатации и жестокому обращению с «недочеловеками», а эта жестокость усиливалась из-за противоестественной храбрости, с которой эти создания противились воле своих угнетателей. «Он сражается, когда всякая борьба уже бессмысленна, – скорбел немецкий журналист. – Он не сражается или сражается совершенно неправильно, когда еще есть шанс на успех».
Немцы не преминули найти юридические, а также идеологические оправдания своего бесчеловечного обращения с русским солдатом в плену. Советский Союз не подписал Женевскую конвенцию, поэтому они не были обязаны соблюдать хотя бы даже самые минимальные стандарты в отношении к его подданным. Для удобства был создан специальный орган в ОКВ – Общее управление вермахта, подчиненное генералу Рейнеке, ведавшее военнопленными вне района непосредственных боевых действий.
Еще в июле 1941 года была издана следующая инструкция для командиров тыловых районов:
«В соответствии с престижем и достоинством германской армии каждый германский солдат должен соблюдать дистанцию и относиться к русским военнопленным, памятуя о той ожесточенности и бесчеловечной жестокости, какую русские проявляют в бою…»
И далее эта инструкция дает более подробные указания о повышении «престижа и достоинства»:
«…Спасающиеся бегством военнопленные должны быть застрелены без предварительного предупреждения остановиться. Всякое сопротивление пленных, даже пассивное, должно полностью подавляться немедленным применением оружия (штык, приклад винтовки или огнестрельное оружие)».
Кроме прямого насилия, немцы практически обрекли на смерть всех взятых осенью и зимой пленных тем, что сняли с них шинели и шапки. Сбившиеся в кучу в «клетках», часто без крыши, тем более без обогрева, сотни тысяч людей просто замерзали до смерти.
Это, по крайней мере, помогло решить «проблему», как их накормить. Генерал Нагель из отдела экономики ОКВ (который заслуживает более заметного места, чем уготованное им историей, за один только афоризм: «Имеет значение не то, что истинно или лживо, а лишь то, во что верят») заявил в «Виртшафтсауфцейтунг» в сентябре 1941 года:
«В отличие от кормления других пленных (то есть британцев и американцев) мы не связаны никакими обязательствами кормить большевистских пленных. Поэтому их рационы должны определяться исключительно на основании их желания работать на нас».