«Скорпион» исходил из предположения, что русские будут лучше соблюдать дисциплину, если ее будут требовать их же соотечественники. Это было продолжением той же политики, которая собирала все отбросы Европы в специальных батальонах СС. Процесс, когда-то начавшийся с «расово-чистого контингента», допустивший белокурых скандинавов в дивизию «Викинг», теперь распространился на фламандцев, голландцев, латышей, валлонов, боснийцев, эстонцев и даже узбеков и арабов, у которых единственной требуемой квалификацией был вкус к грязной работе СС. Это была практика старых тюремщиков давать заключенным драться друг с другом, но она несла с собой тот же риск. Стоит только ослабеть главной власти, и вся ненависть и жестокость, разбуженная тюремщиками, обращается на них и прочих вкупе с ними.
Красная армия подошла к Дунаю 5 октября и через две недели соединилась с силами Тито в Белграде. На расстоянии 150 миль от него прямо на север Малиновский преодолел рубеж Тисы, и к концу октября германский фронт, который еще оставался чем-то едва ли лучшим, чем лоскутное одеяло, состоявший из собранных в последнюю минуту частей самого разного качества, отступил к верхнему Дунаю. Тем временем Финляндия вышла из войны, и русские прорвались к Балтике, захватив острова Даго и Эзель. Германский фронт еще держался только в центре, или, скорее, Ставка продолжала там игру в кошки-мышки. Гудериан знал, когда она нанесет удар. Ставка сделает это, рассуждал он, после того, как начнется наступление в Арденнах, и когда можно будет предсказать его исход. Последние карты, которые могли быть сданы вермахту, уже будут показаны и разыграны; после этого его угасание будет таким же простым и поддающимся исчислению, как и решение тех шахматных задач, в которых Власов с товарищами коротал свое бесполезное время.
К Рождеству 1944 года истощение германских сил в Польше и Восточной Пруссии давно перешло все допустимые границы опасности. В ноябре и декабре из всей массы произведенных 2299 танков и самоходных орудий на Восточный фронт направили только 921 единицу. Количество дивизий уменьшилось до 130; это было на 27 меньше, чем число дивизий, которыми было остановлено советское наступление в июне. И из них почти половина была развернута там, где они могли бы сыграть небольшую роль в решающем сражении, потому что в Мемеле и Курляндии находилось до 30 дивизий, охранявших Балтийское побережье, где были подводные лодки Дёница, а еще 28 дивизий находились южнее Карпат. Там русское давление в Венгрии и их окружение Будапешта постепенно перетягивали на себя некоторые лучшие дивизии из резерва ОКХ.
Гудериану следует воздать должное за его замечательную целеустремленность и умение, с которыми он смог накопить вообще какие-то резервы. Но он сделал это. Несмотря на требования Арденнского наступления, постоянные кризисы на Балканах, намеренное лишение его вооружения в ^ пользу Внутренней армии и упорную обструкцию Йодля на высшем административном уровне, к Рождеству 1944 года он вывел с фронта не менее 12 танковых дивизий. Они находились в готовности принять на себя удар острия русского наступления, хотя, конечно, Гудериан знал, что на фронте длиной почти 600 миль, без горючего, без приказов, да и достаточного пространства для ведения маневренного сражения, его армии вскоре окажутся перед опасностью уничтожения. В декабре разведка ОКХ сообщила, что только на Баранувском плацдарме находится свыше 60 стрелковых дивизий и 8 танковых корпусов (или чуть больше, чем всех германских сил). Два других крупных русских сосредоточения – 54 дивизии и 6 танковых корпусов севернее Варшавы и примерно такое же количество на границе Восточной Пруссии – говорили о том, что удары будут последовательными. «К тому времени, как нанесут последний, от нас останется железный лом», – сказал Рейнгардт.
Вначале Гитлер намеревался начать наступление в Арденнах в ноябре. Если бы так и было сделано и даже если бы результаты были не больше полученных, возвращение танкового резерва в войска Гудериана могло бы произойти до начала зимнего наступления русских. Но в действительности Мантойфель и Зепп Дитрих начали наступление 16 декабря, и за его ходом с большой тревогой следили в ОКХ в Цоссене и у Гитлера во временной штаб-квартире на Западе, в Цигенберге.
К 23 декабря нервы Гудериана больше не могли выдерживать напряжения, и он проехал через всю Германию в Цигенберг, полный решимости «требовать, чтобы сражение, наносящее нам тяжелые потери, было прекращено и чтобы все силы, которые можно было собрать, были направлены на Восточный фронт».
Хотя начальник Генерального штаба в конце концов оказался прав, его действия на этом этапе были преждевременными, и это создавшееся неправильное впечатление, вероятно, стоило ему нескольких дивизий, потому что дало «западной» школе возможность представить его плохо информированным и чрезмерно озабоченным («Слишком, слишком тревожится», – успокаивающе заметил «национальный вождь»). Дело в том, что именно в этот день, по словам официального историка США, «…попытка заткнуть брешь превратилась в битву на выживание, по мере того как каждая дивизия, направляемая в 1-ю армию для контратакующей роли… была вынуждена переходить к обороне, чтобы предотвратить новый германский прорыв».
Только 24 декабря Модель решил заменить исходный план прорыва через Арденны так называемым «малым решением», и было немыслимо, чтобы Гитлер разрешил выходить из боя в тот момент, когда, казалось, решался исход сражения. «Кто занят изготовлением всех этих писаний?» – закричал Гитлер, когда Гудериан показал ему меморандум с перечислением сосредоточиваемых советских дивизий в Польше. Гудериана угостили обедом, после которого Йодль злорадно «поделился» с ним, что за Арденнами последует еще одно наступление, в Эльзасе. «Мы не должны упускать инициативу, которую только что взяли в свои руки, – наставлял он Гудериана. Оперативные планы противника серьезно нарушены». И единственным результатом приезда Гудериана стало то, что ОКВ обратило беглое внимание на Восточный фронт и приказало (пока Гудериан возвращался в Цоссен, не проинформировав его) двум танковым дивизиям СС из корпуса Гилле, находившимся в резерве за Варшавой, следовать в Венгрию и «снять осаду с Будапешта».
Понимая, что он никогда не добьется ничего хорошего с подхалимами из ОКВ в Цигенберге, которые были радостно опьянены непривычным одобрением фюрера и незнакомым ощущением руководства крупным наступлением, Гудериан направил свои усилия по традиционным каналам прусского масонства – и здесь сразу добился нужного. В канун Нового года он снова приехал в Цигенберг, но на этот раз вначале осмотрительно посетил Рундштедта, главнокомандующего на Западе, и генерала Зигфрида Вестфаля, его начальника штаба. Эти хладнокровные профессионалы, его коллеги, глубоко презиравшие «нацистских солдат» вокруг фюрера, были серьезно обеспокоены опасным положением на Востоке. Вестфаль дал Гудериану номера трех дивизий за Западным фронтом и одной в Италии, находившихся возле железнодорожных станций, которых можно было бы взять, и даже послал их командирам предварительный приказ быть готовыми к погрузке. Затем Гудериан лично обратился в управление военных перевозок и договорился о выделении ему необходимого подвижного состава и уж после этого направился в конференц-зал Гитлера, где повторил свои прежние требования о пополнениях.
Йодль немедленно ответил, что «они ничем не располагают».
«Но на этот раз я мог возразить ему… Когда я сказал Гитлеру номера имеющихся дивизий, Йодль сердито спросил меня, откуда я их взял; когда я сказал ему – от главнокомандующего его собственного фронта, – он погрузился в злобное молчание». Гудериану было разрешено передислоцировать эти дивизии, но время и усилия, потраченные на то, чтобы добиться этих жалких пополнений, и отсутствие согласованности в германском Верховном командовании, которое иллюстрирует этот случай, были зловещим предзнаменованием для тех критических сражений, которые были впереди.
После этой небольшой личной победы начальник штаба провел первую неделю января, инспектируя штабы армий на Восточном фронте. То, что ему доложили, и то, что он увидел собственными глазами, было настолько тревожным, что он решил обратиться к Гитлеру с последним воззванием, на этот раз и о дополнительных войсках, и о разрешении совершить необходимый отход, который позволил бы скудно защищаемой буферной территории поглотить первый удар наступления русских. Ибо Гудериан смог разглядеть, что за те месяцы, что они провели в подготовке, русские накопили такую мощь, что остановить их продвижение было уже не в силах германской армии. Единственной надеждой было, увернувшись в последний момент, заставить Жукова «ударить в пустоту» и затем перейти к маневренной обороне через Западную Польшу, пока усталость и весенняя распутица не остановят наступления русских.
Но даже Манштейн в пору своего процветания при Гитлере не был в состоянии склонить его к стратегической философии подобного рода. Теперь же, как саркастически отметил Гудериан, «…стоило Гитлеру только услышать слово «тактическое», как он тут же выходил из себя, зная, что следующим словом будет «отступление». Когда Гудериан представил ему уточненные данные оценки численности русских, Гитлер объявил, что они «совершенно идиотские»[122] и все это «втирание очков». Гитлер так рассвирепел, что приказал поместить генерала Гелена, который подготовил эти данные, в сумасшедший дом. Гудериану удалось отстоять его[123], но большего он не достиг. В конце разговора Гитлер заявил ему: «Восточный фронт никогда еще не имел такого сильного резерва, как сейчас. Это ваша заслуга, и я благодарю вас за это». Неподдающийся Гудериан возразил: «Восточный фронт – это карточный домик. Если фронт прорвут в одном месте, все остальное рухнет…»
12 января Конев начал наступление с Барановского плацдарма и через 36 часов прошел через всю эту позицию, линию Губерта, которая, как утверждалось, была самым сильным сектором германской обороны. Спустя сутки вначале Жуков, потом Рокоссовский перешли в наступление, и к 14 января каждая из драгоценных германских танковых дивизий в Польше оказалась втянутой в боевые действия и сгруппированной в два корпуса – 24-й (Неринг), пытавшийся закрыть бреши в линии Губерта, и 46-й, стремившийся помешать Жукову повернуть на север с плацдармов у Магнушева и Пулав и окружить Варшаву.