И, самое главное, ПАТП-2 выделит старый, но вроде как исправный пазик и будет его обслуживать. Ого, вот это действительно круто!
— Виталий Тимурович, — оживляется Ефим, — права есть у вас?
— Так точно, — отвечает тот.
— Какая категория?
— Да у меня практически все есть, товарищ первый секретарь, автобус могу водить если что…
— Хвалю, майор, молодец!
В общем, мы получаем кучу ништяков и статус любимого дитя города, а то и области. На совещании присутствуют представители обкома партии и комсомола. Они появляются уже после нас, но смысл в том, что мы получаем легитимацию и можем начинать работать.
Нужно готовить планы, куда же без них, чтобы прямо с первого сентября принимать новых ребят. Все участники нашей «школьной секции» зачисляются автоматически. О том, что почти все они уже закончили школу, мы не распространяемся. Я и физрук утверждаемся в положении помощников Скачкова, на общественных, правда началах, без денег. Зато называть нас будут не просто помощниками, а комиссарами.
А в комнатах наших сидят комиссары
И девочек наших ведут в кабинет…
Словом, дело идёт и идёт быстро. Скачков выглядит немного ошарашенным, но после всего, что было сказано про него лично и про его задачи, а также после почтительного обращения со стороны корпулентного парторга училища, приободряется и рассеивает свою пенсионерскую меланхолию.
После совещания Ирина отзывает меня в сторону.
— Ну, так что, придёшь сегодня? — тихонько спрашивает она.
— Конечно, милая, — улыбаюсь я. — Меня дважды приглашать не надо.
— Смотри, а то я все дела отменила…
Да смотрю я, смотрю… Надо только успеть хоть немного отдохнуть до вечера, а то дон Жуан будет не в ударе и опозорится.
— Мам, — говорю я, когда она приходит с работы. — Мне предложили путёвку в профилакторий, наш фабричный, как герою невидимого фронта. Программа реабилитации и всё такое.
— Какой ещё реабилитации? — хмурится она.
— Ну, восстановления после… — запинаюсь я, не желая произносить при ней слово «ранение».
— Ранения, — договаривает она. — Так, очень хорошо. С какого числа?
— Прямо с сегодняшнего.
— Так уже вечер, — удивляется она. — Они что по ночам работают?
— Там проживать надо. Я днём уже сходил, оформился. Просто тебя ждал, чтобы рассказать.
— Ну ладно, — кивает мама. — Оформился и молодец. Тебе жить-то там нет необходимости, будешь ходить на процедуры и всё.
— ЛФК рано очень, потом надо посмотреть, смогут ли они сделать физио, как мне надо, тоже утром, чтобы, если что, успеть в свою больницу ещё. Так что я лучше сегодня пойду.
— Ох, Егор, что-то ты темнишь, — качает она головой. — Ну иди, конечно, раз решил.
Я смотрю на часы. К Ирине ещё рано, а болтаться где-попало не хочется.
— Попозже пойду. Во-первых, дождусь папу, а во-вторых, чего мне там сейчас-то делать? Сегодня уже никаких процедур не будет. Приду так, чтобы сразу спать лечь, а завтра встать пораньше.
— Ну, смотри, — соглашается она, направляясь на кухню. — Я пошла ужин готовить.
Она идёт, а я, вместо того чтобы вылёживаться перед предстоящими головокружительными действиями, иду к телефону. На этот раз звонит Куренков.
— Здорово, товарищ комиссар, — смеётся он.
Надо же, уже всё знает. Демонстрирует мне свою вездесущесть. Если такой вездесущий, мог бы и с Корнеем разобраться.
— Я думал ты в постельке лежишь, а ты, я гляжу, сумасшедшую деятельность развернул.
— Хочешь жить, умей вертеться, — отвечаю я затасканной сентенцией, звучащей в этом времени, практически как одобрение мещанства и вещизма.
— Верно-верно, соглашается Роман. Надо с тобой встретиться, вопросики есть.
— Я тоже, Роман Александрович, хотел бы с вами пересечься. Может, завтра, если здоровье позволит.
— Ладно, не торопись, здоровье превыше всего. Ты мне вот что скажи, Новицкая уходит в ЦК или нет?
Блин, про Ирку мне с ним говорить не хочется…
— Да кто же знает заранее, — отвечаю я. — Неизвестно.
— Ладно-ладно, шифровальщик. Не хочешь, не отвечай. Я это вот к чему… Поговори с ней при случае, пожалуйста, про Вальку мою, а то она опять там хвостом крутит, Ирина в смысле… ну, ты понимаешь, да?
— Роман Александрович, понимаю. Сделаю всё что в моих силах, но вы ещё и через партийных товарищей тему проработайте.
— Да я… уже, короче, но у тебя же особый авторитет, так что не откажи, мил человек.
— Само собой, поговорю. Я вот тоже хочу вас попросить кое о чём.
— О чём? — чуть напрягается он.
— О том парне из Улан-Уде, или откуда он там, на «с» фамилия начинается. Помните, он к нам как-то на территорию заявился, в Плотниково, вроде как с проверкой какой-то.
— О Самойлове что ли? А что с ним?
— Да вот, — вздыхаю я, — вопрос мне покоя не даёт, откуда он информацию получил, кто его направил.
— Так Парашютист же, ныне покойный.
— А Парашютист как узнал? Вот что главное.
— Ну, Егор, ты и задачи ставишь… — задумчиво произносит Куренков. — Не знаю, как и подступиться. В тот раз я не мог такой вопрос задать, понимаешь, чтобы не засветиться… Ладно, попробую что-нибудь придумать, но тут обещать ничего не могу.
— Да я и не прошу, просто вдруг что-нибудь выяснится…
— Лады. Ну, ты ко мне заскакивай, когда будешь чувствовать себя нормально, хорошо?
— Обещаю…
На этом разговор заканчивается. Только кладу трубку и делаю два шага к дивану, телефон снова начинает звонить.
— Алло, — говорю я, вернувшись, но в ответ слышу лишь шорохи. — Алло, вас не слышно!
Судя по едва различимому сопению, дело здесь не в технической проблеме. Просто абонент и не хочет, чтобы его было слышно.
— Алло, — на всякий случай повторяю я, но на том конце провода раздаются короткие гудки.
Интересно. И довольно тревожно. Блин, не ставить же пост у подъезда, честное слово…
Я снова иду к дивану, и снова звонит телефон. Блин. Цирк какой-то…
— Алло!
— Привет, Егор, как дела?
Это Большак. Он бы вряд ли дышал в трубку, но я на всякий случай уточняю:
— Дядя Юра, это не ты звонил минуту назад?
— Нет, я не звонил. Не я.
А жаль…
— Как дела у тебя? — спрашивает он.
— Да, жив ещё… Сегодня целый день отрядом занимался, я тебе рассказывал, гвардией и тайным орденом.
— Да-да, ну и как, успешно?
— Ага, Ефим прямо вцепился в идею. Сегодня совещание было, и с завтрашнего дня отряд официально существует.
— Ого! Вот это скорость. Поздравляю. Отлично, но ты не забывай, тебе сейчас надо спокойный образ жизни вести.
— Да, какое там…
— Я тут, — вздохнув, продолжает Платоныч, — подумал про стукача. Ничего хорошего не придумал. Есть, конечно, пара мыслишек. Надо встретиться помозговать. Если подскачу, сможем пошептаться?
— Не, сегодня никак. Давай завтра, можем утром. Я к десяти на физио, а до этого или после совершенно свободен. По Трыне нет новостей?
— Нет, конкретных нет, но надо попытаться с ним ещё раз встретиться. Юрист говорит, что детдом с плохой репутацией, проблемный. Так что буду пытаться организовать новую встречу. А по нашей с тобой встрече… Я сейчас не помню, какой у меня график, ты позвони, как освободишься и мы договоримся, хорошо?
— Окей, хорошо.
— Я, кстати, поговорил вчера с Ефимом. Всё, как я и предполагал, за пределы города не полезет…
Попрощавшись, я снова направляюсь в сторону своего лежбища и опять оглушительный телефонный звонок настигает меня раньше, чем я успеваю дойти до дивана.
— Алло…
И опять тишина. Да твою ж дивизию. Я строю в уме многоэтажную словесную конструкцию и бросаю трубку на рычаг. И тут же раздаётся новый звонок. Не квартира, а Дом советов!
— Я тебе все рога поотшибаю, козлина! — не выдерживаю я.
— Ты чё, Брагин, ох**л?! — раздаётся после небольшой паузы раздосадованный голос генерала Печёнкина.
Упс…
— Ой, Глеб Антонович, извините… Хулиганы достали, балуются, звонят и молчат, дышат в трубку, вот я и сорвался.
— Ты на хулиганов не сваливай, сам вон хулиган отпетый, по тебе сизо плачет. Ты понял меня?
— Ну простите, товарищ генерал, я же говорю, хулиганы замучили.
— Ещё и я сейчас добавлю тебе мук. Чё за подстава, Брагин? Какого х*я меня твои дружки из конторы дёргают. Ты мне чё говорил? Не напомнишь? А получается что? Х***ня какая-то, вот что. Это они как так наглеют, что моих людей на ЛВЗ сношают во всех смыслах и позах? Вы чё там все ох**ли? Думаешь, на вас управы не найдётся? Щас прям, ага. Я вам такую сладкую житуху устрою, кровью ссать будете. Ясно тебе?!
— Мне-то ясно, — спокойно отвечаю я. — Да только вам самому дохрена, чего не ясно.
Да ты, да я, да все вы тут, а я один и весь в белом. Он орёт и слова его становятся нечленораздельными и непонятными.
— Давайте я…
— А давайте не давайте! — перебивает меня Печёнкин. — Завтра утром жду тебя у себя, ты понял? В восемь тридцать, чтобы был. А иначе я лично так вас всех отделаю, что до смерти ссаться будете. И сухари, сынуля, взять не забудь!
Он бросает рубку, и я, наконец, достигаю своего дивана. Умеет он взбодрить, прям талантище. И так неприятное смутное чувство завелось, а ещё и он…
Приходит отец. Мы ужинаем, и я снова падаю. В принципе боли нет, и я, можно сказать, отдохнул, так что нужно собираться на свидание. Я принимаю душ, типа чтобы завтра в профилактории время не тратить, и одеваюсь.
Мать смотрит на мои приготовления с подозрением. Чтобы усыпить её бдительность, я собираю небольшую сумку. Потом прощаюсь, категорически отказываюсь, чтобы папа меня провожал и выхожу из дому.
Сначала несколько минут торчу у окна, пытаясь оценить обстановку у подъезда, но из-за козырька над крылечком лавка остаётся вне видимости. Наконец, я решаюсь выйти. Спускаюсь по ступенькам и, придерживая дверь, выскальзываю из подъезда.