Как тень крадусь я вдоль дома, но это меня не спасает…
— Э, Бро, слышь… — раздаётся позади меня хриплый голос.
Бл*дь! Это «слышь» достало уже. В натуре. Я резко оборачиваюсь и вижу худого, морщинистого и абсолютно седого урку. Рубашка на нём висит, как на вешалке, а кисти рук «украшены» татуировками.
— Вломить бы ему с разворота, да плечо нельзя такому шоку подвергать…
— Слышь, Бро, — повторяет урка, — куда ломишься? Минуточку внимания, мля, в натуре…
8. Малиновый туман
— Чё тебе надо, мужик? — говорю я, морщась, как от зубной боли. — Иди ты лесом, честное слово. Некогда мне с тобой рамсы рамсить.
— Да ты кто такой, чтоб с тобой базарить вообще? Фраерок, в натуре.
— Ну, так и не базарь, дядя, иди с миром.
Достали. Реально придётся будку патрульную ставить, а то ведь и шагу ступить не дают.
— Слышь, ты, кент, я за тобой бегать что ли буду?
Неужели не будет? Это что-то новенькое, честно говоря.
— Хлеб за брюхом не ходит, если чё, — продолжает он. — Не хочешь, не бери. Моё дело малое. Сказали передать, я передал.
— Что передал-то? — пожимаю я плечами, продолжая идти.
— Ну так остановись и возьми, — злится он.
— Так говори. Некогда мне.
— Валыну, ёпта! Мож посреди проспекта тебе вручить, типа в рыцари посвятить или чё?
Блин. Это от Цвета что ли?
— От кого?
— От друга твоего, — хрипит он. — Посылка из Шанхая. Брать будешь?
Я останавливаюсь и рассматриваю почтальона. Худой, высокий, чуть сутулый. На левой скуле старый шрам, небольшой, от хорошего удара. Во рту блестит золотая фикса. Взгляд чёрных пропитых, недобрых глаз кажется вызывающим. Такие вечно задираются, и им всё равно на кого переть.
На «почтальоне» полинявшие джинсы и джинсовая куртка, в руке он держит авоську с бутылкой кефира, батоном и несколькими бумажными свёртками из гастронома. Смотри-ка, домашний урка, хозяйственный.
— Сразу сказать не мог? — восклицаю я, глядя ему в лицо. — А то про рыцарей знаешь, а разговаривать по-человечьи не обучен. Как зовут?
— Меня не зовут, я сам прихожу, — отвечает он и сплёвывает под ноги. — Ты точно Бро? А то непохоже, что посылку ждёшь.
— Давай-давай, жду.
— Ну, бери.
Неожиданно он запускает руку в сетку и выуживает с самого дна бумажный свёрток. Я принимаю его и ощущаю тяжесть. Увесистый.
— Бывай, Бро, — бросает он и, развернувшись, уходит.
Блин. Круто… И куда мне его девать? Покрутив головой и посмотрев по сторонам, открываю свою дорожную сумку и засовываю опасный свёрток поглубже. Супер доставка, Али, блин, экспресс…
Классно я подготовился к свиданию — смена белья, на три ночи, между прочим, и пушка. Надо бы ещё посмотреть, что там за инструмент такой…
Прихожу к Ирине в три минуты десятого.
— Я думала, ты уже не придёшь, — хмуро говорит она.
Что ответить… Даже и не знаю. Улыбаюсь.
— Извини, с боями прорубался.
— А в сумке что? Тебя из дома выгнали? — всё ещё хмурится Ирина.
Она вырывает сумку из рук и раскрывает. Блин. Надеюсь, рыться не будет… Нет, будет…
— Ир…
— Нет, правда выгнали? У меня пожить нельзя, если что.
— Я соврал, что в профилакторий путёвку дали.
— Да? — смотрит она на меня и подвисает на несколько мгновений. — А это идея! Может, тебя действительно куда-нибудь пристроить? Санаторий-профилакторий или дом отдыха? Что думаешь, а?
— Думаю, не стоит. Мне каждый день в больницу нужно ходить на физиотерапию, да и вообще, сейчас из города уезжать не хотелось бы…
— Ну, может, и в городе можно подыскать что-нибудь. Надо подумать. Ладно, чего стоишь, как неродной, проходи.
Мы идём в гостиную. Чем это пахнет…
— Ты голодный?
Вообще-то нет, меня же мама накормила.
— Надеюсь, не слишком, — говорит Ирина, — потому что план другой…
Это я уже чувствую. На ней тонкий короткий шёлковый халатик. Она босая, влажные тяжёлые волосы рассыпаются по плечам.
— Идёшь?
Иду, конечно, только… Только по сравнению с ней, такой прекрасной и неземной, сам я кажусь себе совершенно неуместным. Сумка с трусами и пистолетом, нелепый вид и, главное, рука, движения которой вызывают весьма сильную боль.
В комнате сумасшедше пахнет лилиями. Огромный букет стоит в большой вазе на полу у балкона и порывы летнего тёплого ветерка шевелят густой, как мармелад, дурманящий аромат, растягивая его по всей квартире. От него вполне можно сойти с ума…
Крутится пластинка, и сладкие голоса «Аббы» вступают в противоестественную связь с этим гипнотическим ароматом. От нереальности обстановки немного кружится голова. У дивана на низком журнальном столике стоит металлическое ведёрко со льдом. Надо же, какая роскошь, в нём охлаждается шампанское, рядом вазочка с чёрной икрой, масло, хлеб и два хрустальных фужера…
Ира падает на диван и её без того короткий халат задирается гораздо выше отметки потери разума, усиливая сумасшествие момента и прилив чувств, в данном случае очень и очень плотских…
Лоза вдруг, пробудившись в моей голове, вступает в яростный диссонанс с «Аббой» и в который раз пытается прорваться со своим:
«А от мыслей этих чтой-то подымается
Не в штанах конечно, а в моей душе»
— Откроешь? — кивает Ира на бутылку.
Как не открыть, открою, конечно. Я беру фигурную бутылку, немного странная, с талией, практически чёрная. 1976, Ля Гран Дам. О! «Вдова Клико» в максимально возможном качестве. Конечно, вино ещё молодо, ему бы лет пяток полежать в пыльном погребе, но привередничать я не намерен.
Подцепляю фольгу, обрываю полосочку, снимаю капсулу, добираюсь до проволочной петельки мюзле и раскручиваю, освобождая путь пробке. В плечо отдаёт болью, прямо по маршруту пули. По оборванным нервным окончаниям проскальзывает молния.
— Тебе больно? — напрягается Ирина и поднимается с дивана.
Блин, заметила…
— Нет, что ты, я просто поражён твоей красотой. Снова. И, надеюсь, это далеко не последний раз. Зачем ты поднялась? Такой вид испортила…
— Может, и последний, — как-то не особо весело хмыкает она. — Дай мне бутылку, я сама открою.
— Здрасьте, — киваю я. — Настоящий мужчина никогда не отдаст свою бутылку. Сядь обратно.
Но она качает головой и тянет бутылку из моих рук.
— Дай, я сказала, — нарочито строжится она.
— Нет, я сюда пришёл не давать, а брать.
— Нахал! Отдай шампанское! И пошляк, к тому же!
— Нет, я сам открою, ты не умеешь, надо тихо, без хлопка, чтобы не потревожить…
— Ты-то откуда знаешь, колхозник? — смеётся она и продолжает тянуть.
Удерживать бутылку тяжело, потому что… впрочем, уже и неважно. «Великая дама», потревоженная взбалтыванием и нашей вознёй, начинает расширяться. Это происходит быстро, практически мгновенно. Экспоненциально. Расширившись достаточно, она просто вышибает пробку и широкой струёй устремляется наружу. Как джин из кувшина.
Ирина проявляет невероятную скорость реакции и зажимает горлышко ладонью. Получается, как на «Формуле-1», когда пилоты обливаются шампанским. Проходит несколько секунд и бутылка оказывается практически пустой, а мы стоим мокрые с ног до головы.
— Что ты наделала!!! — восклицаю я, притворяясь разгневанным и не в силах оторвать от неё взгляда.
В мокром халатике, прилипшем к телу она выглядит так, что я готов проглотить её целиком. Я пожираю её глазами, и она наслаждается этим, смотрит на то, как я смотрю на неё…
— Такое шампанское вылила… — продолжаю я, давно уже не думая ни о каком шампанском.
— Хочешь шампанского, значит? — мурлычет она и забирает бутылку из моих рук.
Она подносит горлышко к губам, запрокидывает голову, и выливает в себя остатки из бутылки. Потом бросает пустую бутылку на диван и, поднявшись на цыпочки, кладёт мне руку на затылок и притягивает к себе.
Наши губы соприкасаются, и она переливает в меня шампанское, что держит во рту. Прекрасно… Восхитительно. Это лучшее вино в моей жизни…
Мои руки, какие там боли, начинают сжимать её, мять, расстёгивать пуговицы, но она вдруг отстраняется и прижимает палец к моим губам.
— Погоди, — шепчет она, отступая и как ненужную кожу сбрасывая с себя мокрый шёлк. — Погоди, я всё сделаю сама.
Её кожа сияет в сумраке и дурманит почище колдовского благоухания лилий, посильнее сладкоголосых шведских сирен. Ирина приближается и начинает расстёгивать мою рубашку, бережно стягивает и на миг останавливается, глядя на дырочку под ключицей, а потом тянется вперёд и очень легко прикасается к этой дырочке губами.
Затем она целует мою грудь, живот и спускаясь всё ниже, становится на колени…
Не знаю, сколько проходит времени, наверное уже часов пять, потому что за окном занимается рассвет. Небо расцвечивается бледным розово-фиолетовым сиянием, заставляя верить, что волшебство никогда не кончится, хотя мы оба знаем, что всё в этой жизни заканчивается, и я, кажется, догадываюсь, почему эта ночь такая особенная и совершенно неземная.
Догадываюсь, но совсем не хочу об этом думать. Я просто наслаждаюсь моментом. Мы абсолютно голые лежим на ковре у открытой балконной двери. Иногда садимся, чтобы забросить в рот ложку чёрной икры из хрустальной вазочки и сделать глоток не французского, а советского шампанского. И в этот момент нет и не может быть ничего лучше в целом мире…
А потом мы засыпаем и просыпаемся здесь же, на ковре, часа через полтора или два, когда звонит будильник. Удивительным образом очарование не исчезает. Мы разделили ложе, а теперь разделим завтрак.
Ира идёт в душ, а я — на кухню. Омлет со сливками и шампиньонами — моё фирменное блюдо. Правда грибы не продаются в магазине, их собирают в лесах и на полянах. Поэтому решаю заморочиться яйцом пашот, но не нахожу уксус, который, насколько я помню, если и продаётся, то неразведённый, в виде эссенции.
Впрочем, не суть, уксуса я не вижу и решаю в итоге сделать просто яичницу с ветчиной. Жарю на чугунной сковородке, начисто лишённой следов антипригарного тефлона. Это, разумеется, к лучшему, правда нужно иметь кое-какую сноровку. Но я справляюсь.