м по сбыту Спицыным. Пока я был в отъезде, пришла недостающая фурнитура, ткань тоже уже имеется, русская джинса «Орбита» будет через день-два, она уже на подходе. Можно начинать, но руководство дрейфит, боится, что Курганова с «Комсомольским прожектором» выведет их на чистую воду.
Мне приходится срочно связываться с Валей Куренковой и просить выполнить мою просьбу как можно скорее, буквально вчера. Ей не хочется решать вопрос впопыхах, но я настаиваю и мне приходится ехать к ней. На директорской «Волге».
— Егор, слушай, — немножко злится она, когда я припираю её к стенке, — ты прямо как бульдог. Если вцепился, оторвать невозможно, точь-в-точь как мой родитель. Я-то думаю, чего он за тебя так держится, так это вы вцепились друг в дружку и не можете выпустить добычу из пасти.
— Валя, прости, но очень надо, правда. И не мне одному, ты совершенно к месту помянула своего папеньку.
— Это ему что ли нужно? — удивляется она.
— Я этого не говорил, — делаю я невинное лицо. — Но его твоя оперативность порадует. Давай уже скорей. Звони на ЭМЗ.
— Вот же, ты мёртвого замучаешь, честное слово. Слушай… я не хочу одалживаться, понимаешь? Там такой гадёныш сидит и быть ему должной мне совсем не светит. Мне его надо уйти потихоньку без шума и пыли. И потом уж я туда хоть сто человек пристроить смогу…
— Блин, Валя! Как говорят итальянцы, ты мне бубенчики ломаешь.
— Что, правда так говорят?
— Они ещё и не так говорят, хуже чем работяги с ЭМЗ.
— А ты откуда знаешь?
— Валентина, не меняй тему. Пристрой мне Курганову! А то вот попрошу Новицкую и скажу ей, что ты даже такую малость не можешь сделать.
Разменивать свою помощь в назначении Вали первым секретарём горкома на эту упёртую правдорубку Курганову жалко, конечно, но эти перепуганные мыши, директор и сбытовик, ничего не будут делать, пока она там шныряет. Может, правда Ирину попросить? Но она не захочет, сто про.
— Слушай! — вдруг восклицает Валя и надолго замолкает.
— Валя, я тебя слушаю, ау, ты где? Возвращайся на землю!
— А давай…
— Ну?
— А давай мы её в Высшую школу комсомола отправим при ЦК ВЛКСМ. Там из-за Олимпиады сдвинули вступительные. Обком меня долбит, чтобы я человека предложила, а я это дело профукала, честно говоря. Там нужно будет направление оформить от обкома, но они сами же заинтересованы. Снежинский как раз этим занимается.
Я кашляю…
— Что?
— Может выйдет, а может и нет. Снежинский вроде как интерес проявляет к этой девице. А вообще мудак он, так что если подумает, что за этим я стою, может из принципа упереться.
— Ну, гадать не будем, давай пробовать. Если упрётся, у меня есть рычаг, как на него надавить.
— Серьёзно? И ты молчала? Давай этим рычагом раздавим его, как таракана.
— Нет, мой юный друг, тогда мы из него уже не сможем извлекать пользу, — назидательно отвечает Валя и поднимает указательный палец.
— И вреда, в то же время, не будет.
— Так, давай, действуй, а не фантазируй. Надо ещё чтобы абитуриентка твоя не отказалась.
И я начинаю действовать. Звоню к себе в комитет и прошу Галю Алёшину вызвать Курганову, а сам выбегаю из райкома, впрыгиваю в машину и мчусь на фабрику. Влетаю в комитет и вижу нервничающую Настю Курганову.
— Ты чего, Настя? — спрашиваю я. — У тебя всё нормально?
— Не знаю, тебе виднее, — пожимает она плечами. — Я ведь всё поняла, ошибки учла на будущее. То, что Снежинский тут…
— Насть, — округляю я глаза. — Ты чего? Я тебя не для того, чтобы песочить и прорабатывать позвал. Я ведь сразу тебе сказал, ты молодец, настоящая неравнодушная комсомолка. То, что тут Снежинский буробит, это другая история, и к тебе она не имеет отношения. В общем, расслабься, а то у меня такое чувство, будто ты наказания ждёшь.
— Ну, а за что меня хвалить? Тень навела на родное предприятие, опозорила коллектив. Знаешь, как я сама себя ругаю за это…
— Так, что за ерунда! Не ошибается только тот, кто ничего не делает. А ты молодец. И вообще, привет, между прочим.
— Привет, — растерянно отвечает она.
— Короче, вот почему я тебя позвал. У тебя же высшего образования нет?
— Нет, — смущённо отвечает Настя и заливается краской. — Я на заочное собираюсь поступать…
— Послушай, я сейчас разговаривал с Куренковой и она хочет предложить твою кандидатуру обкому для направления в Высшую комсомольскую школу при ЦК ВЛКСМ. Представляешь? Это ведь огромная честь и для тебя, и для нашей фабрики. Я тобой горжусь, честное слово!
— Что? — недоумённо хлопает она глазами.
— Но там, — не даю я ей возможности опомниться, — нужно сдать вступительные экзамены. Они несложные, вроде русский, литература и иняз. Всё устно. Ну, что?
— А когда?
— В ближайшие дни, чуть ли не завтра. Там вступительные скоро начнутся, надо ехать.
— Так я подготовиться не успею…
— Успеешь! — убеждаю её я. — Ещё как успеешь. Ну, так как? Просто скажи «да» и всё. Ну?
— Не знаю…
— Блин, ты что! Это ведь такой шанс! Не поступишь — не беда, вернёшься обратно. Но об этом даже не думай, я не сомневаюсь, у тебя получится!
— Настя, ты что, ещё думаешь? — подключается мой заместитель в должности второго секретаря Галя Алёшина. — Соглашайся, такой шанс раз в жизни представляется.
И Настя соглашается, а я едва сдерживаюсь, чтобы её не расцеловать. Звонит Куренкова и разговаривает с совершенно обалдевшей от свалившегося на неё нежданного счастья Кургановой. Ехать надо послезавтра, два с половиной дня на поезде, заодно можно и русский с литературой подучить.
— За два дня? — в ужасе спрашивает Настя. — Я же два года, как школу закончила.
— Не страшно, это, как на велосипеде ездить. Один раз научился и всю жизнь помнишь.
Выдохнув, иду к директору и даю команду готовиться к запуску джинсов через два дня. Швеи, участвующие в проекте проинструктированы, все они возрастные, суровые и жаждущие увеличения заработка.
Разобравшись с этими вопросами, звоню Большаку напомнить об организации охоты и посещения старца. Пока ехали из аэропорта мы об этом поговорили, но я не сказал, что это уже очень скоро надо будет. Он меня выслушивает, обещает заняться и просит зайти, потому что хочет о чём-то рассказать. Я обещаю зайти после встречи с Куренковым и сразу отправляюсь на эту самую встречу.
Уфф… одни сходки, одни стрелки, одни разговоры… Беру директорскую машину и еду в кафе. Роман уже трескает мороженое и пьёт коньяк, дожидаясь меня. Вечер, имеет право расслабиться.
Народ подтягивается, становится гораздо более шумно, чем днём и, соответственно, более весело. Звякают ложечки о металлические вазочки, раздаются возбуждённые голоса, из динамиков льются сладкие мелодии «Аббы» и «Бони М».
Юноши распушают хвосты, пытаясь произвести впечатление на девушек, а девушки стреляют глазками и пьяненько похохатывают. Воздух искрит от редко и трудно реализуемой чувственности под гнётом общественной морали.
Но всё же жизнь советской молодёжи течёт весело, хоть и более целомудренно, чем в будущем, во времена моей дочери, например, но зато более душевно. Это уж точно.
Перед Куренковым на столе лежит конверт. Я сажусь за столик напротив и протягиваю руку для рукопожатия.
— Ну, здорово, Егор всесоюзного значения.
— Вы что, Роман Александрович! Всесоюзного значения у нас только пенсионеры могут быть, ну и здравницы ещё.
— И вот ещё некоторые Егоры. Тебе письмо от Злобина, кстати.
— Ого, тайная переписка? — оживляюсь я.
— Что там? — спрашивает он, протягивая мне конверт. — Показывай.
— Не, страшно открывать, — улыбаюсь я. — Не буду пока.
— Открывай давай, — настаивает Куренков.
— Давайте, я вам лучше расскажу о поездке.
Я рассказываю об узбекской части своего турне. Обхожу стороной оружие, и отношения с Айгюль. Про оружие не знаю, говорить или нет. С одной стороны, лучше не надо, а с другой он может сам об этом узнать, и тогда будет неловко и почти невозможно объяснить, как так произошло.
— Смотри-ка, у себя в усадьбе разместил, большое уважение. За что?
— Возможно, за смелость, отвагу, искренность и позитив. Я, мне кажется харизматичный молодой человек.
— Не знаю такого слова. Давай теперь про Москву расскажи. Чего звали тебя, о чём разговор был?
— На самом деле, я и сам не понимаю, зачем меня звали, потому что разговор был очень неконкретный. О будущем, о возможности масштабирования… э-э-э… то есть о расширении бизнеса в сторону столицы.
— Это какого, игрового что ли?
— Да, именно. Ну, а что, потенциал в этом плане у нас хороший, можно попробовать, только нужно иметь в виду, что там конкуренция будет, могут возникнуть осложнения. Да и Цвету, братану моему, может это дело не понравиться.
Потом я рассказываю про фабричные дела и про Валентину, и про Снежинского.
— Можете вы его прищучить как-нибудь, говнюка этого?
— Может и сможем, посмотрим.
— А ещё надо Курганову подстраховать, а то вдруг она не поступит. Она уже два года назад школу закончила, а в ВУЗе конкурс четыре человека на место. Если провалится, обратно приедет и все усилия пойдут прахом.
— Ладно, подумаю, что можно сделать, — обещает Куренков. — Ты мне всё рассказал?
— Ну, вроде всё самое важное, — пожимаю я плечами.
— Давай, теперь неважное.
Я качаю головой и улыбаюсь. Тянусь к конверту и вскрываю его. Собственно, я уже догадываюсь, что там такое. Да, именно оно. Это фотография, вернее, даже три одинаковых фотографии, на которых я стою в центре неплохой такой компании — Леонид Ильич, Георгий Леонидович и генерал Скударнов.
Раз письмо передано через него, Куренков наверняка уже видел его содержимое, так что, таить его смысла нет. Я внимательно изучаю фото. На мой неискушённый взгляд, сделано оно идеально, причём безо всяких фотошопов и прочих умных штук. Всё ручками. Безукоризненная работа, комар носу не подточит.
— Это что? — спрашивает Роман, и я протягиваю ему карточку.