Но это только увертюра, а спектакль начинается потом. Большак хлопает, трёт и дубасит так, что кажется дух выбьет, а потом, не в силах больше терпеть жар, сам выскакивает и окатывает себя из лохани ледяной водой, привезённой с речки, текущей в паре сотен метров от дома.
Народ орёт от восторга и клянётся в намерении всю жизнь провести в этом благословенном месте. А потом мы собираемся у стола и вкушаем добытого кабана, пожаренного на углях Петром и Вячеславом. Медовуха течёт рекой угрожая обездвижить в скором будущем всю компанию. Кроме меня, естественно. И я пользуюсь возможностью двигаться, чтобы наснимать ещё фоток на плёнку с высокой чувствительностью.
Мы сидим снаружи, перед домом, и превращаемся во что-то гораздо большее, чем просто кучка знакомых людей.
— Ну, за боевое братство! — провозглашает тост Скударнов, и получается у него это вполне в духе Булдакова.
А потом все пьют за дружбу, за мою первую охоту, за удачный выстрел Леонидыча, за здоровье Леонида Ильича и за мир во всём мире. Я тоже поднимаю чарку, чуть пригубляя, и в сотый раз живописую последние минуты жизни нашего кабана, чуть преувеличивая, как заправский и опытный охотник и по-доброму подшучивая над Жорой.
Я называю его высоким блондином в чёрном ботинке и даже одноногим Сильвером, но не забываю упомянуть и о том, что именно его точный выстрел избавил меня от смертельной опасности. Жора хвалит меня за быстрое и смелое решение, а Платоныч вручает ему клыки сегодняшнего дикого вепря.
Утром мы поднимаемся пораньше, и грузимся в «Урал». В Успенке пересаживаемся в «шестёрку» и двигаем в город. Наши новые друзья выражают желание задержаться на денёк, и Платоныч везёт их в свою ведомственную гостиницу, представляющую собой несколько квартир в сталинском доме на Советском, рядом с клубом ГРЭС.
Это в пяти минутах от «Лакомки» и почти столько же от Облпотребсоюза. Документы здесь показывать не надо, так что Жора сохраняет инкогнито. Впрочем, он на этом уже не настаивает и лететь планирует от нас, без дополнительных финтов. Экспедиция почти закончена, теперь можно и не скрываться.
Перед тем, как разместиться, мы заезжаем на работу к дяде Юре, и он делает необходимые распоряжения по размещению гостей и даже посылает к ним кухарку, хотя на поздний обед мы уже договорились пойти в «Солнечный».
— На всякий случай, вдруг проголодаетесь.
Мы завозим гостей в их роскошную квартиру, предназначенную для больших шишек из столицы, и сами тоже едем по домам. Нужно переодеться, немного прийти в себя и собираться на обед.
Я захожу домой и заношу большой полиэтиленовый мешок, в котором лежит моя часть добычи. Радж поприветствовав меня утыкается носом в этот мешок и шерсть на его загривке встаёт дыбом.
Я перекладываю один кусок мяса в другой мешок, быстро принимаю душ, переодеваюсь и уже собираюсь выскочить из дома, как раздаётся звонок. Это Баранов.
— Егор, здорово. Слушай, тут дело такое… Можем сегодня рассчитаться? По Печкину у меня прям всё готово.
— Утром стулья, вечером деньги. Что за спешка? Я сейчас уходить собираюсь.
— Да ёлки… Мне тут срочно деньги внести надо, а то тазом накроется.
— Что тазом накроется?
— Ну, я тут присмотрел… машину, короче новую… Прям нулёвую, через магазин. Но надо срочно бабки внести, ну и ещё там, сам понимаешь…
— Через сколько можешь у меня быть?
— Минут через двадцать.
— Добро, приходи.
Я вешаю трубку, беру мешок с мясом и иду к Рыбкиным. Правда, перед этим достаю деньги из тайника и, подготовив свой кассетничек, ставлю в ящик стола. Кто такой, не меломан, но аудиофил? Это я.
Дверь открывает Наташка. Выглядит она намного лучше, как человек воспрявший духом после тяжёлого недуга, но смотрит с лёгкой тревогой, будто пытается понять, то, что было той ночью в больнице… в общем, привиделось ей или это всё правда…
Я опускаю на пол мешок с добычей и, сделав к ней шаг, прижимаю к себе, подтверждая, что та ночь была на самом деле. Мы стоим обнявшись и я чувствую, как колотится её сердечко, пробиваясь навстречу моему, не такому трепетному, но всё равно взволнованному и немного растерянному.
Я чмокаю её в губы и она расцветает, и, судя по всему, испытывает большое облегчение.
— Ты одна? — спрашиваю я.
— Да, — просто отвечает она. — Где ты был? Отец сказал, чтобы я до твоего возвращения не уезжала.
— Правильно сказал, — киваю я. — Я был на охоте. Вот, гляди, добыл тебе кабана.
— Кабана? — округляет она глаза. — Дикого? А у нас они разве водятся?
— Ещё как водятся, вот, держи.
Я беру мешок и несу на кухню.
— Так что, ты уезжать собираешься? — спрашиваю её.
— Да, — с грустной улыбкой отвечает она.
— И когда?
— Ну, когда отпустишь, тогда и поеду.
— А если не отпущу?
— Значит, не поеду, — всплёскивает она руками и улыбается. — Но тогда останусь необразованным неучем, буду сидеть дома и вязать носки, как в средние века.
— Ты мне, кстати, не говорила, почему решила уехать в Новосиб. У нас ведь здесь тоже универ имеется.
— Ну… во-первых, у нас физмат, а там это разные факультеты, а я хочу только математикой заниматься. Во-вторых, из Новосибирска для незамужних выпускниц распределение лучше. А, в-третьих…
Она запинается и краснеет.
— Чего в-третьих? Говори-говори.
— В-третьих… чтоб тебя не видеть…
Здрасьте. Я ничего не отвечаю и просто смотрю на неё. Рассматриваю её дрожащие ресницы, полные губы, пунцовые ланиты и вздымающиеся юные перси. Ну вот что тут поделать? Кто бы сказал, никогда бы не поверил, что я, практически уже кадровый донжуан и тут такое…
Мама, прости меня, всё это химия…
— Знаешь, — говорю я и запинаюсь. — Ты… мне очень дорога. Я даже сам не догадывался об этом, а оказалось, что да. И всегда была. Но сейчас у меня такой период в жизни… В общем, он немного, как бы сказать… немного неспокойный. Иногда даже с некоторыми рисками и… Короче, я хотел защитить тебя от этих рисков, спрятать, спасти от опасности. Но вышло так, что это ты меня спасла. А я тебя в эти опасности и втянул…
— Ты не втягивал, — улыбается она. — Я ведь сама втянулась. И я об этом ни капли не жалею. Я помню же, как ты меня спасал… Ты по натуре своей, наверное, спасатель.
— Да так-то не особо, — пожимаю я плечами. — Не особо.
Блин, мямлю, мямлю, не могу чётко выразиться, что ли?
— В общем, Наташ, я по тебе скучал, пока тебя не было, но мы оба понимаем, что так лучше. Я помню, что ты мне сказала в больнице, принимаю и дорожу этим, считай, что твои слова отпечатались в моём сердце. Но сейчас мы не будем ничего менять и оставим всё как есть. Ты будешь учиться, а я буду делать дела, обустраивать будущее для нас обоих. Мне так будет спокойнее и, возможно, тебе тоже. Собственный математик, кстати, мне пригодится. И… считай, та ночь была, как… наше обещание друг другу, типа как… помолвка, что ли…
Она вспыхивает, а противный голос в моей голове шепчет: «Ну, ты-то вроде ничего не обещал»… Вот же подлая натура человеческая…
— Учись и приезжай на каникулы почаще. Я тоже иногда буду в Новосиб выбираться. В общем… иди сюда.
Она нерешительно подходит, а я обнимаю её и целую, и на этот раз совсем не по-детски, по-настоящему, долго и со всей страстью. Она прижимается, льнёт ко мне телом и получает железное, невероятно твёрдое подтверждение силы моего мужского интереса к её персоне.
Когда мы отрываемся друг от друга, её губы чуть припухают, а глаза… глаза светятся счастьем. Кажется, прикажи я сейчас, и она в огонь войдёт и коню шагнёт на перерез.
Мы ещё некоторое время утопаем в подростковом счастье, которое заставляет кровь бежать скорее и делает пребывание в этом мире невыносимо сладким. Но, сладость сладостью, а мне нужно бежать. Навстречу зрелости.
— Егор, — шепчет Наташка, получившая бесконечную веру в светлое будущее, и продолжает одними губами. — Я тебя люблю.
Ну что с ней поделать, приходится снова целовать. Так и дела прощёлкать недолго.
— Ты чё, сказал приходи, а сам свалил? — злится Баранов, переминаясь у подъезда.
— Ну, извини, дела были. Я тебе пенсионер что ли сидеть весь день и ждать, когда же ты придёшь? Надо было за бабками слетать.
— На чём?
— На метле, блин. Пошли.
Мы поднимаемся в квартиру. Радж встречает толстого майора с подозрительным рычанием.
— Ты, наверное, думаешь, я здесь филиал гознака содержу, да? — качаю я головой. — И все тумбочки у меня забиты деньгами, так ты думаешь? Сумма-то немаленькая, её ещё собрать надо. Ведомость будешь подписывать?
— А? — выпучивает он глаза.
— Шучу-шучу. Чай таёжный хочешь?
Мне ведомости подписывать не обязательно, достаточно аудио архива.
— Показывай, что принёс, Вилен Терентьич.
Он достаёт из портфеля толстую картонную папку.
— Тут маленько систематизировать ещё надо, но там всё ясно.
— Систематизировать тебе. А что же ты не систематизировал? Я должен теперь всё подбивать?
— Ну… — Баранов запинается и тяжело дышит. — Я тебе всё разложу. Только не сейчас, приду и сделаю. До конца недели.
— А два других дела?
— Тоже потом.
— Блин! А деньги сейчас?
— Ну, Егор, «Волжанка» подвернулась. Новьё! Прям из магазина, представь. Но ты ж пойми, там желающих столько, что ждать не будут. Если через час бабки не принесу уйдёт мимо. Ты мне всё не отдавай, дай десятку только, а по остальному потом подобьём. Я пояснения сделаю и всё покажу.
Я открываю папку и листаю бумаги. Тут есть оригиналы накладных, показания сотрудников и даже, бинго, фото передачи денег Печёнкину. Ну да, доверить некому, вот сам и ходит получать. Молодец Баранов. И хоть сразу в суд это всё не попрёшь, но дело явно есть на чём построить.
Я выкладываю перед ним десятку.
— Вот десять тысяч, больше сейчас нету. Ты позвонил только полчаса назад. Хватит столько?
— Ну… — морщится он, — хватит по идее. Ладно, Егорыч, спасибо, побегу я.