Связанная с подобными отклонениями различного рода озабоченность породила также временно модные псевдостратегии. Одним из первых примеров стал лозунг «освобождения» Восточной Европы, заменяющий существо вопроса; те восточноевропейские страны, которые в него серьезно поверили, заплатили за это дорогой ценой. В 60-х гг. стала модной доктрина «противоповстанчества», якобы предусматривавшая стратегический ответ на призыв Хрущева к ведению национально-освободительных войн, а на деле оправдывавшая неэффективность военной тактики во Вьетнаме. В последнее время разрабатывается новая доктрина «антикоммунистической освободительной борьбы», призванная дать обоснование американской поддержке силам вооруженного сопротивления, опирающимся на советскую помощь коммунистическим режимам в Афганистане, Никарагуа, Анголе и Кампучии. Эта новая «стратегия» связывает два конфликта, которые непосредственно затрагивают интересы соперничающих сверхдержав, а именно в Афганистане и Никарагуа, с периферийными конфликтами, которые самое большее могут затрагивать их интересы лишь косвенно, как в Анголе и Кампучии. Такая политика связана с риском, что внимание общественности будет отвлечено от действительно важных и подлинно геостратегических центров длительной американо-советской конфронтации.
Одним из скромных шагов к обеспечению большего постоянства внешнеполитических целей могли бы стать улучшение консультаций между исполнительными и законодательными органами и долгосрочное планирование в правительственных учреждениях и ведомствах, проводящих внешнюю политику в жизнь. Такие действия могли бы в большей мере стимулировать достижение двухпартийного консенсуса по основам политики США в отношении Советского Союза. На регулярные ежемесячные заседания совета национальной безопасности в расширенном составе следовало бы приглашать ведущих конгрессменов, имеющих отношение к конкретной проблеме. Это могло бы способствовать выработке более согласованного и разделяемого всеми стратегического подхода и помочь спокойному проведению политики в периоды значительных изменений в составе органов исполнительной власти. В настоящее время проводится минимальное число таких консультаций; обычно это происходит только в случае кризисов. Подобные совещания должны проводиться регулярно. На них, однако, главное внимание должно обращаться не столько на конкретные вопросы, сколько на более широкие стратегические и геополитические цели Соединенных Штатов.
На уровне исполнительной власти больший упор должен быть сделан на стратегию. Изредка наиболее проницательные творцы политики так и поступали. Были также периоды, когда все авторы внешнеполитических решений на самом высшем уровне оказывались несведущими ни в советско-американских делах, ни в вопросах большой стратегии. Для того чтобы это компенсировать, следует повысить роль стратегического планирования. Совет по планированию политики в составе государственного департамента не подходит потому, что госдепартамент слишком часто склонен путать дипломатию с внешней политикой. Достаточно широкий межведомственный подход к долгосрочному планированию можно сформировать только в Белом доме. Следовательно, в рамках совета национальной безопасности необходимо создать гражданско-военный штаб геостратегического планирования на высшем уровне для разработки и периодического пересмотра широких аспектов долгосрочной политики. Политика США наполнится необходимым долгосрочным геостратегическим содержанием только в том случае, если в этом деле будут участвовать самые высокие государственные деятели или их непосредственные заместители, если периодически к этому будет привлекаться сам президент и если будут проводиться регулярные консультации с лидерами конгресса по соответствующим вопросам.
Такая политика больше не может преследовать цель достижения традиционной победы. В наш ядерный век, как неоднократно подчеркивалось на этих страницах, традиционная концепция военной победы устарела — если только одна сторона не достигнет такого стратегического превосходства, то другая будет лишена любой возможности нанести серьезный ответный удар. Только в этом случае традиционная концепция «достижения победы» снова приобретет смысл. Но если даже ни одна из сторон не достигнет в конечном итоге одностороннего превосходства, это еще не исключит опасности того, что значительное, хотя и не решающее, стратегическое превосходство сможет облегчить политическое использование региональных волнений, для того чтобы вызвать существенный сдвиг в глобальном соотношении сил. Вот почему поддержание стратегической стабильности намного более сложное дело, чем просто сдерживание ядерной войны или даже недопущение односторонней стратегической уязвимости.
Понятие «победа» в этом контексте должно быть в значительной мере пересмотрено. Его первоначальное значение, подтвержденное примером требования союзников о «безоговорочной капитуляции» во время второй мировой войны, стало анахронизмом при условии, что не произойдет упадка американской решимости вести стратегическое и геополитическое состязание с Россией. Но этот термин все еще применим в более общем и неокончательном смысле. Сегодня «достижение победы» наиболее точно трактуется как «превосходство». Это процесс, а не результат. Для Советского Союза превосходство в первую очередь означает, что будет положен конец главенству Америки на международной арене, и это, возможно, будет сопровождаться внутренними изменениями в общественной системе Соединенных Штатов. Для Соединенных Штатов превосходство означает, что Советский Союз будет вынужден изменить свою внешнюю политику, и при этом также подразумевается некоторая степень внутренней эволюции советской системы в направлении ее меньшей регламентации. В первом случае превосходство предполагает главным образом изменение глобального статуса Америки, во втором — в первую очередь изменение советской политики.
Таким образом, если бы американо-советское соперничество можно было бы сравнить с бесконечной «игрой», то его следовало бы рассматривать как игру, в которой каждая сторона стремится получить превосходство путем набора большего числа очков. Каждая сторона может вырваться вперед или остаться позади по некоторым направлениям борьбы, но в одном отношении, а именно в военном противоборстве, равенство должно сохраняться. Очки, потерянные здесь, могут стать решающими и неожиданно определить исход всей игры. Но пока игра продолжается, возникает необходимость определить некоторые элементарные ограничительные правила. Они, по существу, представляют собой кодекс взаимного поведения, определяющего ход соперничества и направленного на уменьшение опасности того, что оно может стать роковым.
Таков основной вывод из приведенных на этих страницах аргументов в пользу того, что Соединенные Штаты в состоянии достигнуть превосходства и что геостратегия Соединенных Штатов может и должна иметь более широкие цели, чем сдерживание советского экспансионизма и противостояние советской военной мощи. Политическое превосходство возможно. Другие варианты неприемлемы, невозможны или практически неоправданны. Стремление к победе в традиционном смысле — анахронизм. Единственные остающиеся альтернативы — уступчивость, договоренность или превосходство.
Хотя уступчивость в отношениях с Советским Союзом — не тот вариант, который все одобряют открыто, она может оказаться практическим результатом изоляционизма, одностороннего разоружения или даже чрезмерного рвения к заключению соглашений по контролю над вооружениями без достаточного внимания к необходимости поддержания взаимной стратегической безопасности. Бели бы Соединенные Штаты пошли таким курсом, то это привело бы к возникновению советского военного превосходства, что в свою очередь вызвало бы глобальный кризис огромных масштабов. Вряд ли, однако, политика уступчивости в отношениях с Москвой когда-либо получит значительную поддержку американского населения, и об этом красноречиво свидетельствуют провалы на выборах в президенты кандидатов, которые жонглировали подобными понятиями.
Достижение договоренности с Советским Союзом — более привлекательная концепция. Она основана на двух версиях — мягкой («идеалистической») или твердой («реалистической»). Сторонники первого подхода апеллируют как к американскому идеализму, так и к традициям компромисса. Это вызывает ответный отклик у тех, кто предпочитает верить, что советским руководителям и американским президентам присущи одни и те же стремления. Такой подход, скорее всего, представляет собой бегство от оцепенения и напряженности, вызванных длительным соперничеством, но он, однако, основан на вырванном из исторического контекста взгляде на характер американо-советской борьбы, которая рассматривается как временное отклонение, поддающееся корректированию путем компромиссов, путем упреждающих уступок и проявления доброй воли даже перед лицом враждебных или агрессивных советских действий. Те, кто верит в идеалистическую форму соглашения, интерпретируют советские действия главным образом как проявление неуверенности, которую можно преодолеть с помощью американской терпимости и увещеваний.
В более «непримиримом» варианте стремление к достижению всеобъемлющей договоренности приобретает форму поисков широкого компромисса с целью достижения между двумя сверхдержавами соглашения о совладении (кондоминиуме), из чего затем могли бы произрасти «разрядка» и «мир» между ними. Этот подход не отрицает национальной враждебности между Соединенными Штатами и Советским Союзом или идеологической остроты соперничества. Он реалистичен в оценке политической пропасти, которая разделяет две державы. Тем не менее, эта философская школа все еще исходит из веры в возможность достижения всеобъемлющей договоренности на основе статус-кво.
Но и «идеалистический», и «реалистический» варианты стратегии дефектны, поскольку в них недооценивается историческая глубина американо-советского антагонизма, степень конфликта между геополитическими интересами двух держав и острота региональной напряженности, что само по себе вызывает противоречивые реакции сверхдержав. Таким образом, ни один из этих вариантов не может служить руководством по урегулированию соперничества. Обоим свойственна тенденция к слишком большому упору на контроль над вооружениями в качестве центральной платформы разрядки. В результате поиски широкой договоренности порождали разочарование, даже когда их вели реалистически мыслящие и опытные государственные деятели. Следует учитывать тот факт, что широкая договоренность — кондоминиум — на базе статус-кво невозможна, так как глобальный статус-кво слишком нестабилен и так как две соперничающие державы по-прежнему руководствуются в своих действиях стремлением к достижению несовместимых целей.