– Я не сплю? — ошарашенно спросил у меня вставший рядом Толя Кислицын.
– Если спишь, то сон нам снится один и тот же, — ответил я.
Рукотворный монстр остановился, издав такое шипение, что многие присели, зажимая уши. Сырой ветер, задувший со стороны сгоревшего леса, развеял пар, и мы увидели, как в борту откинулся люк, наружу выбрались несколько человек и направились к нам.
Увязая в грязи, расталкивая бойцов, пришел Лускус с винтовкой на изготовку. Он, прищурив свой единственный глаз, вскинул бинокль и удовлетворенно хмыкнул:
– Ну, молодца! Но как он узнал?
– Кто? Кто узнал? — закричали вокруг, а я всмотрелся в долговязую фигуру, вышагивавшую впереди наших спасителей. Коричневая кожа, краги, шлем с очками, щегольский стек в правой руке — и гордо задранная рыжая борода. Сомнений быть не могло. Невероятным образом в наше противостояние с грейтами вмешался Зигфрид Шерхель верхом на невозможном паровом чудовище.
Немец еще на подходе к увалам отсалютовал нам стеком. Ополченцы разразились криками и встретили команду Шерхеля шквалом аплодисментов.
– Ну, здравствуйте, герр Зигфрид! — несколько церемонно поприветствовал его Лускус.
– И вам не хворать, герр Лускус, — улыбнувшись, коротко поклонился немец, после чего повернул голову к нам: — Герр Елисеев… Герр Анатолий Кислицын, если не ошибаюсь? В общем, господа, я рад, что успел вовремя.
– А уж мы-то как рады! — подхватил Лускус, пожал протянутую Шерхелем руку и кивнул в сторону курившейся струйками пара машины. — Черт возьми, что это за хреновина?
– Всего лишь мой маленький купфербюгельайзен! — с довольной улыбкой сытого кота ответил немец.
– То есть? — Толя Кислицын обрисовал руками в воздухе какие-то округлые контуры. — Попонятнее можно?
– О, конечно. Это медный утюг. Небольшой утюжок на паровой подушке, вооруженный ракетным минометом конструкции вашего покорного слуги! — И Зигфрид снова коротко поклонился.
Мне, признаться, уже несколько надоело его кривляние. Я слишком хорошо запомнил нашу предыдущую встречу там, на Лимесе, и те слова, которые бросил мне в лицо немец. С другой стороны, Шерхель сегодня действительно спас всех, и меня в том числе.
– А как работает этот купер… бугель… В общем, эта штука? — не отставал от Зигфрида Кислицын. Ополченцы заинтересованно приумолкли.
– Погоди, Анатолий! — оборвал его Лускус и обратился к немцу: — Откуда вы вообще узнали про вторжение?
– У меня свои источники информации, — туманно ответил Шерхель и тут же, отбросив наконец наигранную важность, зачастил, словно стим-спит: — Еле успели! Почти двести прыгунов запрягли, тащили наш утюг две недели. Шасси по дороге стерли, но добрались.
– Ты, друг любезный, на денек бы раньше поспел — мы бы тебя и утюг твой обратно на руках понесли, — проворчал кто-то из бойцов.
Зигфрид дернулся, сдвинул брови:
– Большие потери?
Лускус молча махнул рукой. Все помрачнели, враз вспомнив, что сражение с грейтами еще не закончено.
– Так! — Лускус вскинул уже изрядно помятый рупор, с которым не расставался: — Бойцам — отдых. Командирам выделить людей в дальнее охранение. Гостей накормить, помочь с обслуживанием купферн… В общем, утюга!
Опустив рупор, он хлопнул Шерхеля по кожаному плечу, кивнул нам с Кислицыным:
– Ну а вас прошу на мой командный пункт. Подкрепимся, чем Медея послала…
Под навесом, за импровизированным столом, сложенным из снарядных ящиков, расселись командиры ополчения и люди с Лимеса. Закуски были самые немудреные. Главным блюдом выступало солдатское рагу, приготовленное кашеварами согласно древнему правилу полевой кухни: «кидай в котел все подряд, чтобы ложка стояла; все полезно, что в рот полезло». Шерхель прохаживался в сторонке, чавкая глиной и бросая заинтересованные взгляды на большую бутыль со спиртом, водруженную посреди стола. Лускус отдавал последние распоряжения разведчикам, уходившим к побережью.
– Герр Шерхель, — окликнул немца Толя Кислицын. — Пока суд да дело, может, расскажешь, на чем твой утюг ходит? Это ведь такая махина! Ее небось сланцами или тем более дровами и с места не сдвинуть, а?
Сидящие за столом дружно загомонили, поддерживая ракетчика. Всем было интересно узнать о смертоносной и чудной машине, явившейся подобно джину из сказки и спасшей ополчение от гибели.
Шерхель улыбнулся, откашлялся и начал говорить:
– Если вы помните, господа, мы получали газ для нашего дирижабля, нагревая сланцы в больших медных шарах без доступа воздуха. Петр Янович, светлая ему память, называл это сухой перегонкой. Вообще же такой процесс химики именуют пиролизом. — Шерхель попытался изобразить рукой в воздухе нечто большое и округлое. — Мне повезло, я познакомился с женщиной, пожилой, очень степенной женщиной, фрау Линдой Асмолсон, которая когда-то в молодости преподавала химию. Она, конечно же, многое забыла, но кое-какие азы этой весьма замысловатой науки ей все же удалось преподать мне.
– Герр Зигфрид, не тяните, — едва ли не взмолился Кислицын.
– Гут, камрад Анатолий, — кивнул немец. — Итак, пиролиз. Там есть свои хитрости, но главное — температура. Я поставил ряд опытов и выяснил, что помещенный в герметичный сосуд сланец, нагретый до четырехсот градусов, испускает аммиак. Но если добавить к толченому сланцу воду, кое-что еще и нагреть эту смесь до восьми сотен градусов, на выходе мы получаем большой спектр разнообразных веществ, начиная с кокса, смол и закачивая горючим газом с резким углеводородистым запахом. Ну а самое важное — «жидкий уголь». Конечно, никакой это не уголь, по составу это, видимо, сложная смесь высоко окисленных углеводородов. Однако мои арбайтеры прозвали полученное топливо именно так — за черный цвет и весьма активную «горючесть». Конечно, будь мы на Земле, я бы провел полный химический анализ здешних сланцев, с тем чтобы подобрать наиболее эффективные способы химической переработки. Пока же приходится буквально тыкаться носом, действовать вслепую.
– Пиролиз… «Жидкий уголь»… — задумчиво бормотал Лускус, подбрасывая и ловя трофейный пистолет. — Паровая турбина… Что ж, это меняет дело. Теперь, пожалуй, можно и за авиацию взяться, а? Что скажете, коллеги?
Клим пожал плечами. Он думал о другом…
Налили. Выпили. Тост был коротким: «За победу!» Вторую пили не чокаясь. Никто не задавал вопросов, никто не произносил пафосных слов. Усталые мужчины просто опустили глаза и молча влили в себя спирт. Стук пустых кружек о снарядные ящики прозвучал как прощальный салют по всем погибшим.
После страшного боя, после стольких смертей человек приходит в себя медленно, а иногда не приходит вовсе. Современные средства военной психокоррекции на Медее отсутствовали, и в ход пошел извечный спутник всех армий во все времена — алкоголь. Спирт постепенно брал свое, зажигая глаза и развязывая языки. За столом возник разговор, потом другой, третий, и вот уже все говорили, не слушая друг друга, размахивали руками, обсуждая минувшее и будущие сражения.
Клим поднялся и вышел из-под навеса. В траншее было пусто. Бойцы ополчения расположились на изрытых взрывами склонах увалов, вокруг костров. По распоряжению Лускуса им тоже выдали по сто граммов спирта на брата, и теперь со всех сторон доносились возбужденные голоса, вскрики, песни. Елисеев знал — скоро все это закончится. Выплеснув эмоции, разрядившись, люди уснут и утром будут готовы вновь идти и сражаться.
Где-то зарокотал барабан, и под его ритм хриплый голос запел, чеканя слова:
Как закроют срока для нас,
И опять в перехлест дорог.
Ну, последний отбойник — пас.
Под амнистией мы, корешок.
Эй, начальничек, не томи,
А скажи, где маманя ждет.
На, возьми у меня взаймы.
Я ж богатенький и не жмот…
Песня оборвалась, и человек пьяно рявкнул:
– Эх, где же ты, моя гитара, биметалловые струны?..
За спиной послышались шаги. Не оборачиваясь, Клим сказал:
– Спасибо, Зиг. Если бы не ты…
– Не за что, — усмехнулся немец. — Но не воображай, что я растаял и буду благодарить в ответ.
– Когда я отправлял вам с Прохором сообщение, я просто выполнял свой долг перед колонистами! — выпалил Клим.
– Это можно расценить и как спасение собственной шкуры, — сварливо отозвался Шерхель.
– Ну ты и сволочь! — задохнулся от возмущения Елисеев. — Чтоб ты знал — я нарушил прямой приказ канцлера.
– Ну и дурак. Ваш канцлер тоже дурак. Мы и так знали о грейтах. Если бы не это, не успели бы вовремя. — Немец фыркнул. — Шайсе, когда же вы поймете, что знания нельзя узурпировать и выкладывать на стол, как козырь — только в выгодных для себя случаях.
Клим не нашелся, что ответить.
– Воображение важнее знания, — заявил после нескольких секунд молчания Шерхель и тут же спросил: — Знаешь, кто сказал?
– Гитлер? — с вызовом ответил вопросом на вопрос Клим.
– Альберт Эйнштейн! — Зигфрид постучал себя по голове собранными в щепоть пальцами. — Совсем ты… заруководился. Ладно, пошли к столу. А то еще ваши отцы-командиры пришьют тебе государственную измену за тет-а-тет с великим и ужасным Бешеным немцем, ха-ха!
Елисеев отметил про себя, что «великий и ужасный» Зигфрид произнес безо всякой иронии. Они вернулись под навес, выпили. Постепенно командиры подразделений начали расходиться — завтра утром ополчение выступало на север, громить базу грейтов на побережье.
Из дневника Клима Елисеева:
С высокой сопки в бинокль захваченная грейтами бухта просматривалась вся, от края до края. Если бы у нас были дальнобойные орудия, участь противника оказалась бы незавидной. Однако даже самые лучшие ракеты, изготовленные на заводах Фербиса, не могут отсюда поразить позиции врага. Ракетный миномет Шерхеля бьет всего лишь на два километра, правда, его создатель утверждает, что в ближайшее время дальнобойность будет доведена до пяти. Но в любом случае паровой бугель немца вряд ли з