Какое небо голубое,
Мы не сторонники разбоя:
На хвастуна не нужен нож,
Ему немножко подпоёшь
И делай с ним, что хошь.
Покуда живы жадины вокруг,
Удачи мы не выпустим из рук.
Какое небо голубое,
Мы не сторонники разбоя:
На жадину не нужен нож,
Ему покажешь медный грош
И делай с ним, что хошь!
Покуда есть на свете дураки,
Обманом жить нам, стало быть, с руки.
Какое небо голубое,
Мы не сторонники разбоя:
На дурака не нужен нож,
Ему с три короба наврёшь —
И делай с ним, что хошь!
Нетрудно догадаться, что Нотар сразу же перемотал запись к тому моменту, где София со своей планеты попадает на Гор. И жестоко обломался.
Именно эти часы — между тем моментом, когда София в очередной раз отправилась в школу, и моментом, когда она, пытаясь сориентироваться на незнакомой местности, заметила в небе зелёные точки (двух наездников на местных больших птицах, тарнах, которые и захватили её) были помечены машиной как «нечитаемые». Сама София явно что-то помнила об этих часах… но её устный пересказ Сарм посчитал явным бредом, как и описание родной планеты.
Удалось, однако, выяснить кое-что ценное — вместе с Софией на планету попали две её подруги — Эмма Барнс и Медисон Клементс. Обе были проданы раньше неё — первая на север, в Торвальдсленд, вторая на юг, в Порт-Кар. София даже не думала помешать продаже или искать их — они были слабыми и вполне заслужили этим судьбу горианских подстилок. А у Софии были более важные дела — ей следовало позаботиться о себе, любимой.
А вот для Нотара это был хоть какой-то, но след. Возможно, эти девицы помнят момент переноса — и если не удастся найти Софию, они останутся единственными свидетелями. «Сарм» тут же озадачил всех агентов и операторов кораблей новой миссией — найти и доставить в Сардар двух рабынь-землянок, рыжую и шатенку, 15–16 лет. Люди в такой ситуации может и выполнили бы задание, но в кулуарах — крутили бы пальцами у висков. Что вдруг за спешка такая, будто ресурсы больше некуда девать. Верховный точно свихнулся…
А для Жрецов-Королей ничего подозрительного тут не было. Перворождённый приказал — значит надо. Жираф большой, ему видней.
На следующей неделе Нотар получил сразу два крайне неприятных известия. Началось всё с того, что его вызвал, через Шторма, Охотник за душами.
— С того момента, как ты устранил Сарма, вероятность гибели половины Жрецов-Королей через сто лет упала до малозначимых величин, — сообщил он.
— Прекрасно! Я так и думал. Значит, это его рук дело. Скорее всего — гражданская война в улье между Сармом и Миском.
— Скорее всего — да, — согласился Охотник. — Однако, что интересно, вероятность гибели ВСЕХ Жрецов-Королей без исключения в течение следующих десяти лет поднялась до восьмидесяти процентов. Всех остальных жителей Гора — до шестидесяти.
— Всех? — туповато переспросил Нотар, тут же мысленно выругав себя — нашёл, что спросить! Охотник в таких делах не ошибается.
— Процентов для тридцати женского населения есть вероятность выжить на других планетах Солнечной системы. Мировые линии всех душ, которые останутся на Горе-1, обрываются независимо от пола с очень высокой вероятностью. Для всех мужчин вероятность выжить вне Гора также исчезающе мала. Скорее всего, их просто никто не захочет эвакуировать.
Нотар выдал замечательную с лингвистической точки зрения серию ругательств. Ни одно из них не звучало на Барсуме уже миллион лет.
А спустя три дня «Сарм» получил известие, что его вызывает к себе Мать. Это было само по себе неслыхано. Особа Матери была священна и неприкосновенна даже для её детей. Даже для первого из них. Ей принадлежала верховная власть, но она никогда не беспокоилась по поводу пошлых мирских проблем. Она царствовала, но не правила. Даже другие Жрецы-Короли видели её лишь раз в году — на празднике Толы во время ритуала кормления гуром, местным аналогом мёда. Всё остальное время она была занята откладыванием яиц, отдыхом от сего нелёгкого труда и размышлениями о вечности. Но у этой конкретной Матери яйца давно закончились, так что ей остались лишь два последних занятия — тем более, что вечность (небытия) подошла уже близко.
Так длилось уже множество веков. Считалось хорошей приметой, если после окончания ритуала кормления Мать достаточно соберётся с силами, чтобы синтезировать хотя бы несколько феромонных слов. Эти слова становились для всего улья путеводной звездой — до следующего праздника Толы.
И вдруг старая разва… ой, простите, королева выходит из тысячелетней сладкой дрёмы, собирает мозги в кучку и начинает отдавать чёткие, вполне осмысленные приказы. Прежний Сарм, привыкший считать себя первым лицом в улье, а Мать — нулевым (во всех смыслах), свалился бы в обморок, если бы физиология Жрецов-Королей позволяла столь острые проявления эмоций. Да и не только он — все коридоры Сардара, по которым шёл Нотар, пропахли феромонами изумления. Сам резидент реагировал на это спокойнее — у него просто появилось нехорошее предчувствие.
Для человеческого глаза Мать, пожалуй, была уродлива — как полураздавленная гусеница размером с железнодорожный вагон. Огромное пустое брюхо, коричневая с пятнами кожа, вялые конечности, тусклые глаза… Но Жрецы-Короли смотрели не глазами, а обонянием. Для них она всё ещё была прекрасна, потому что испускала запах центра улья. Она была смыслом их жизни.
Минут пять — немыслимо долгое время по человеческим меркам, нормальная вежливая пауза для терпеливых Жрецов-Королей, они молча смотрели друг на друга. Затем Нотар всё же решился первым подать «голос»:
— Мать, я готов стоять тут много дней, если таково твоё желание. Но я боюсь отнять у тебя слишком много времени и сил. Поэтому…
Заранее заготовленный монолог прервался, когда Мать медленно, неуклюже, но вполне отчётливо свернула и развернула свои антенны. Она не смеялась сотни тысяч лет и сейчас с трудом вспоминала, как это делается.
— Чужак, ты, безусловно, очень хорошо замаскировался. Но неужели ты думал, что Мать, даже в маразме, даже наполовину потерявшая нюх, может спутать с кем-то первого и самого любимого из своих детей, рядом с которым она провела два миллиона лет?!
Эта длинная фраза вытянула из королевы все силы, и Мать замолчала на пару минут, пока Нотар собирал с пола осколки своего вдребезги разбитого самоуважения. Вот тебе и великий шпион нашёлся!
— Что произошло с Сармом? — спросила Мать, когда снова обрела дар речи. — Я чувствую, что его больше нет, но как он умер? Это твоих лезвий дело, или ты просто воспользовался случаем?
— Моих, — Нотар решил, что запираться больше нет смысла. — Но видите ли, ваше величество, Сарм, конечно, умер, но я не могу сказать, что его больше совсем нет. Это было бы неправдой.
— Не надо меня утешать, — попросила Мать. — Я ещё достаточно в здравом уме и понимаю, что посмертная жизнь — всего лишь сказки низших существ. Если, конечно, ты не имеешь в виду записи его памяти — но это не он сам, это всего лишь технически усовершенствованная версия дневников.
— Обычно — да, — согласился Нотар. — Но здесь немного особый случай.
У него ушёл почти час на то, чтобы объяснить королеве, что такое Эссенция.
— Если хотите, ваше величество, — закончил он, — в следующий визит я могу принести вам шар с душой Сарма. Вы сами сможете с ним поговорить.
— В следующий визит? — Мать согнула антенны на пару градусов и распрямила их. — А ты мастер давать обещания, которые ничего не стоят, чужак. Так как следующего визита не будет, ты можешь обещать принести на него что угодно — хоть гур моей прабабушки.
— Почему не будет? — удивился Нотар.
— Потому что когда ты выйдешь отсюда, я буду уже мертва. А вскоре после этого умрёшь и ты — от рук стражников, если не умеешь становиться невидимым.
— Я не собираюсь убивать вас, ваше величество.
— Надеешься, что я сохраню твою тайну в обмен на жизнь? Я слишком стара, чтобы этот аргумент имел для меня значение.
— Нет, я надеюсь, что вы сохраните её в обмен на жизнь Перворождённого. Если вы прикажете меня казнить, я просто исчезну, не причиняя никому вреда. Но вы никогда не узнаете, солгал ли я насчёт души Сарма.
Мать размышляла долго — Нотару даже показалось, что она уснула. Но минут через десять в воздухе снова разнёсся аромат её речи:
— Скажи мне, кто ты. Ни одному низшему существу до сих пор не удавалось выдать себя за Жреца-Короля. Не удавалось даже просто проникнуть в Сардар без ведома его стражей или против их воли.
— Я с Барсума, на котором Сарм чуть не уничтожил жизнь. Разумеется, вас он в известность об этом не ставил.
Нотар рассказал о диверсии на атмосферной фабрике.
— И теперь ты пришёл сюда отомстить за свою планету. Но говоришь, что не убьёшь меня. Ты сам не находишь это странным?
— Ничуть, ваше величество. Моя месть направлена лишь на Сарма, потому что он один организовал это злодейство, никому не сказав. Ваш народ в целом мне нравится, и я не хочу ему зла.
Снова наступила долгая «тишина» — в воздухе плавали только запахи медицинских препаратов, поддерживавших Мать.
— Я не хочу тебе верить, но я хочу тебе поверить, — сказала она наконец. — Столь противоречивое поведение не делает чести Жрецу-Королю, но в моём положении и возрасте можно себе позволить немного нелогичности. Пути богов неисповедимы, не так ли, барсумец? А я здесь пока ещё верховная богиня. Я дам тебе один год, чтобы принести ловушку для душ, о которой ты говорил.
— Целый год?! Пусть даже горианский, а не барсумский… зачем так много? Я могу принести её уже завтра, чтобы у вас не осталось сомнений.
— Может быть ты и можешь, но я — нет, — вздохнула Мать. — Ты просто не представляешь, до какой степени я одряхлела, чужак. На концентрацию для этого разговора я потратила силы за несколько лет. Мне их не жаль, но понадобится не меньше года, чтобы прийти в себя. Я только что пережила великое потрясение — мой сын, который, как я думала, переживёт весь улей, оказался мёртв. Я не выдержу второго потрясения, если он окажется жив. Радость может убивать так же, как и горе. Если же ты солгал мне — используй этот год, чтобы скрыться, чужак.