Из-за забора доносится заливистый лай. Видимо, дети возвращаются. Хорошо хоть выключили музыку. Тишина – земное наслаждение.
В детстве у нее тоже был щенок. Что-то с позвоночником – не то врожденное, не то родовая травма. Продавец клялся, что ничего не знал: больных щенков выбраковывают сразу. Выбраковывают – лживое слово. На самом деле душат или топят. В Средние века так расправлялись с незаконнорожденными. Когда обнаружилось, кинулись в ветеринарку. Лекарства, уколы. Сперва подволакивал задние лапы. Через месяц отнялась вся нижняя половина: ползал, подтягиваясь на передних, ходил под себя. Ветеринар разводил руками: «Зачем мучить несчастное животное?» Пришлось усыпить. Это человек рожден для страданий. Животное безгрешно. Так больше никогда не плакала. Даже когда родители… Отец утешал. Говорил: знаешь, я где-то читал, у животных нет собственной души. Только общая. Умирая, они не страдают. Просто возвращаются в стаю. Зайцы – к зайцам, жирафы – к жирафам, волки – к волкам.
«Интересно, – она смотрит в небо. – Куда попаду я? Неужели в стаю своих соотечественников, в их общую русскую душу?.. Темную, как их сознание». Эта мысль кажется невыносимой. Еще один довод, чтобы свалить, смыться, унести ноги.
Когда сын подрастет, наверняка спросит:
Как ты думаешь, что такое Русский рай?
– Не знаю… Видимо, идеальное пространство, соответствующее русской душе.
Русской душе? А что это такое?
Мысленно она разводит руками: не так-то просто определить, что объединяет ее соотечественников: и родителей, и старуху из церкви, одетую в обтерханную кацавейку, и старух-соседок, и этого – побоявшегося поставить подпись.
– Ну, во-первых, мы терпеливы, довольны тем, что у нас есть, – она дергает плечом, – лишь бы соседям жилось не лучше.
Почему только русские? Зависть, как ее ни назови, свойственна всем народам.
– А еще мы подозрительны. Всюду видим врагов.
А потом возьмем да и доверимся первому встречному – причем от всего сердца.
– Согласна, хотя… Тогда вот: русские творят себе кумиров, ради которых готовы приносить неисчислимые жертвы.
Сын засмеется: Можно подумать, только они! Человеческая история полна кумирами. Почитай хоть Библию.
Ей хочется сказать: тогда не знаю, оставь меня в покое. Но с выросшим сыном так нельзя. Она – терпеливая мать, готова отвечать на любые вопросы.
– Русские не умеют жить настоящим: либо прошлым, либо будущим.
Но ты ведь тоже живешь будущим. В котором есть я.
– Ну, во-первых, я тоже русская. А во-вторых, что мне остается?! Всю жизнь ходила по грани, за которой – пропасть, один неверный шаг, и…
Ты имеешь в виду?..
Сын не договаривает, но она знает: он понял. Страстное желание, которое накатывает время от времени: вбить в пол педаль газа, направить машину в столб – чтобы все наконец закончилось, мгновенно и навеки.
– Не выдумывай. Когда-то было, мало ли что приходит в голову. Но теперь, когда есть ты… Незачем торопиться туда, где мы и так окажемся…
А знаешь, что я думаю: на самом деле они не связаны ничем. Кроме общих предков: каких-нибудь русских Адама и Евы. Мифологических родителей. В каждой паре, дающей жизнь новому русскому младенцу, они повторяются вновь и вновь…
Нет, она не согласна: бог, кем бы он ни был, создал мир один-единственный раз. Адам и Ева – прародители всего человечества, на которых лежит первородный грех, за это и изгнаны…
«Русский рай… А все-таки интересно, как он может выглядеть?»
Конечно, ни слонов, ни жирафов. Коровы, козы, куры, кошки, собаки. Птицы тоже местные: вороны, воробьи, галки, сороки. Она вспоминает детали триптиха: на левой створке – озеро. Здесь тоже есть озера. Например, Блюдечко, в котором плавала в детстве. Она улыбается, будто включаясь в детскую игру. Деревья. Там, у них, – помесь кактуса с пальмой. У нас – ели и сосны. Осины. Березы, но не так уж и много. Во всяком случае, меньше, чем принято считать.
С флорой и фауной более-менее ясно. Осталось вообразить прародителей – мифологическую пару, давшую жизнь двум русским братьям: Каину и Авелю.
За оградой что-то шевелится. Она всматривается: кот. Не иначе кастрат. Нормального так не раскормишь… Животное поворачивает голову. В глаза бросается странное несоответствие: огромное туловище, но мелкие черты лица. «В смысле, конечно, морды. Да, прародители… Адам в посконной рубахе? Ева в сарафане? Хоть русские, хоть нерусские – в раю они голые. Одет только бог».
Она переводит взгляд на среднюю створку: сад земных наслаждений.
«Неужели вот эти заборы, участки, дачные домики, грядки, парники, укрытые рваной пленкой?.. У нас свои наслаждения. То, что для других – картина ада, для нас – нормальная жизнь. Весь этот бред со сперминами и горошинами, врагами и отравленными стрелами, секретарями парткомов и передовыми рабочими… Русские души, терзающие друг друга – под присмотром их создателя и отца. Который вечно висит на заднем плане – наш собственный Человек-дерево, губящий и соблазняющий души. Из земли торчат обрубки, но корни уходят в самую глубину. Будто не было ни Адама, ни Евы. Будто для нас – иной замысел: жизнь, берущая начало от Каина и Авеля – двух русских братьев: один – жертва, а другой…
С веранды доносится бульканье. Она бежит, срывает крышку: закипевшая вода бьет ключом.
«Все это в прошлом. Во всяком случае, я – ни при чем. Я русская, но разве я кого-нибудь терзала? Наоборот, если могла, всегда старалась помочь, – стягивая рубашку через голову, она идет в комнату. – Мои родители – тоже. Если отец кого и мучил – сам себя… Что еще? Да, полотенце».
Все-таки приятно походить нагишом. Сто лет себе не позволяла. Дома всегда кто-нибудь: Наташа, Василий Петрович – не очень-то разгуляешься. А потом… В Репине всюду зеркала. Уже не в том возрасте, чтобы радоваться, глядя на свое отражение.
Она роется в косметичке: дезодорант, шампунь, кондиционер… Спохватывается: мыло. Вечером ополаскивалась, оставила под краном. Придется сходить. Надо что-то накинуть… Она приоткрывает дверь: до крана рукой подать, всего несколько шагов.
«А вдруг кто-нибудь?.. Да кому здесь! Кот, и тот… – привстав на цыпочки, смотрит за калитку. – Смылся восвояси. – На всякий случай оглядывает окна, выходящие на ее сторону. Когда-то давно этот мальчик, сын соседей, за ней подсматривал. Будто что-то щекочет, соблазняет, подталкивает. – Смотрит – и пусть смотрит».
Она выходит на крыльцо: спускается спокойно и неторопливо. «Ничего! – хихикает про себя. – Не маленький. Небось, не ослепнет!»
Туда и обратно: на самом деле какая-то минута, но она чувствует легкость, будто помолодела на двадцать лет.
Ставит таз на табуретку, наливает: сперва кипяток, потом холодную. Еще одно земное наслаждение – горячая вода! —
Он карабкается по лестнице. Взойдя на чердак, выдыхает: «Уф!»
Пишущая машинка проглядела все глаза, дожидаясь своего друга и соратника по работе. «Сейчас, сейчас…» – на ходу приласкав каретку, он подходит к окну. Отсюда соседский двор не виден. Но, конечно, она там. Ее присутствие выдает машина, стоящая у калитки.
Впереди, за деревьями, мелькает что-то пестрое. По тропинке, держась за руки, идут мальчик и девочка. Девочка – в коротком платьице, открывающем стройные ножки. Совсем дети, обоим лет по четырнадцать. Мальчик останавливается у чурбака, оглядывает траву, будто что-то ищет. Девочка садится на корточки. «Неужели они?..» – он всматривается в лица детей, разбивших фарфоровую балеринку.
Девочка поднимает с земли осколок. Издалека он похож на кусочек мыла.
Острым краем царапает чурбак – по распилу, по годовым кольцам. Скорей всего, пишет свое имя. Протягивает осколок мальчику. Тот мотает головой. Девочка надувает губки. Еще одна попытка. Мальчик отворачивается. На его лице написано решительное «нет».
Он чувствует зависть: этот мальчик настоял на своем, не стал ничего подписывать. Вообще говоря, странно – дети любят оставлять имена. В своем роде животный инстинкт: подписать – значит пометить территорию. Дети – узурпаторы. В этом лесу мальчик – он. Ему хочется прогнать, крикнуть: «Это наша территория! Просто мы не догадались пометить…»
Из леса выбегает щенок, тычется в голые коленки. Девочка смеется, встает на ноги. Щенок устремляется вперед – уверенно, как охотничья собака, взявшая свежий след. Подбежав к яме, лает отрывисто и громко. Мальчик и девочка проходят мимо. Он ждет, когда они уйдут подальше от опасного места. Яма – местная нарака, ничего не стоит угодить…
Детские фигурки уменьшаются – их уже почти не видно. Щенок бежит за ними, теряясь в густой траве.
В детстве он тоже мечтал о собаке. Однажды нашел щенка: еще слепого, в коробке из-под обуви. Кто-то снес на помойку. До сих пор помнит это счастье, когда тащил домой: щенок, которого он спас от смерти, станет его верным другом. «Нет. Категорически – нет. С помойки, скорее всего блохастый». Сколько ни упрашивал, заставили снести обратно. В те времена еще не строили дачу, иначе он нашел бы аргумент: а вы? Разве вы сами не носите с помойки?
Он жмурится, на мгновение погружаясь во тьму – в мир слепого щенка.
На другой день специально ходил к помойным бакам. Щенок исчез вместе с коробкой. «Вот и хорошо, – мать варила обед, резала сырое мясо. – Значит, кто-то взял».
Почему он поверил и утешился? А что, если именно тогда?.. Не настоял на своем. Предал верного друга. С этого все и началось… «Господи, что?! – он ходит по душному чердаку. – Что может начаться с щенка!»
– Хватит! – В конце концов, он должен работать.
Машинка поблескивает клавишами. Радостно, как верная жена, о которой наконец-то вспомнили. Потерев руки, он вставляет чистый лист. Крыша уже успела раскалиться. На чердаке нечем дышать. Впору позавидовать пришельцам, чье снаряжение предусматривает аппараты искусственного дыхания. Астронавты не зависят ни от духоты, ни от химического состава атмосферы. Стоит задвинуть лючок гермошлема, и в легкие хлынет чистейший прохладный воздух или как уж он там называется – на их планете.